Николай Иванович Леонов

(книга в одном файле 400 kB)

Ловушка

День сегодняшний
Водитель остановил машину у подъезда и, не поворачиваясь, спросил:
– Ждать или вызовете?
Старший инспектор МУРа Лев Гуров взглянул на водителя с удивлением. За последние годы он привык, что водители оперативных машин, зная его в лицо, обращаются к нему персонально, одни по имени, другие по фамилии, но с некоторым интересом и уважением. Гуров только сейчас сообразил, что он тоже не знает водителя; в сущности, какая разница, знают они с водителем друг друга или нет, но сейчас это вызывало досаду. Сегодняшний день не ладился изначально, и необходимо было вырваться из круга невезения. Всю дорогу Лева решал вопрос, почему на несчастный случай, пусть даже со смертельным исходом, полковник выслал оперативную группу управления во главе с ним, Гуровым, хотя он сегодня после дежурства в отгуле.
– Пожалуйста, поезжайте в гараж. Я позвоню.
Гуров мельком заметил довольное лицо шофера, вышел из машины и присоединился к врачу и эксперту научно-технического отдела, которые со своими чемоданами уже направились к подъезду.
Войдя вслед за ними, Гуров увидел цифровой замок и нажал красную кнопку вызова дежурного. Ответа не последовало.
– Открыть, Лева? – спросил эксперт.
Гуров не успел ответить, как в подъезд ворвались ребятишки-дошкольники: один из них, приподнявшись на носки, потыкал грязным, ободранным пальцем в кнопки замка и распахнул дверь. Бесцеремонно оттолкнув представителей власти, ребятишки с визгом разлетелись по большому прохладному вестибюлю.
Гуров прошел следом и огляделся.
Справа – просторная комната дежурного, виден даже длинный стол, но самого дежурного не было. Гуров взглянул налево, на доске объявлений мелькнули буквы ЖСК. Значит, кооператив, и за тем столом собирается правление. Пока они поднимались в чистом просторном лифте, Гуров успел подумать, что дом очень дорогой, следовательно, достаток жильцов выше среднего – профессура, актерская элита, возможно, директора магазинов.
Дверь нужной им квартиры была открыта, на площадке никого.
Гуров с товарищами вошел в холл, который сразу, казалось, наполнился народом, будто кто-то им вышел навстречу. Лева не сразу сообразил, что противоположная стена холла сплошь зеркальная.
Он помедлил, кашлянул, произнес:
– Добрый день! – И тут же понял, что такое приветствие звучит нелепо: приехали к покойнику.
Из боковой двери вышел атлетически сложенный мужчина:
– Милиция? Мы вас ждем, проходите.
Лева заглянул в комнату, увидел на полу тело, повернулся к товарищам: мол, проходите, приступайте.
Процедура осмотра была точно предусмотрена законом и выверена многолетним опытом. Сначала подойдет врач, установит факт смерти, затем своими делами займется эксперт-криминалист. И если факт несчастного случая не вызовет сомнения, то Лева может на тело даже не смотреть. Так он обязательно и поступит. Разговоры о том, что с годами можно привыкнуть к виду смерти, к Гурову не относились, он твердо знал: на него лично это не распространяется.
– Прошу!
Лева кивнул и прошел за атлетом на кухню.
– Пожалуйста, расскажите все по порядку. Я старший инспектор управления МУРа Гуров Лев Иванович.
Атлет отстранил протянутое Гуровым удостоверение, сдержанно поклонился:
– Сергачев Денис Иванович… Живу в квартире напротив. Сосед.
Кухня была большая, вероятно, служила и столовой. Гуров мельком отметил, что все очень богато, сел за стол и тут же увидел прямо перед собой девушку. Она спрятала лицо в ладони, но по джинсам, обтягивающим узкие бедра, пестрой кофточке на острых плечах, главное же, конечно, по рукам, которые старятся в первую очередь и выдают возраст женщины, и непрофессионал мог бы безошибочно определить, что девушке лет двадцать, не более.
Усаживаясь, Лева вопросительно посмотрел на Сергачева:
– В недавнем прошлом спортсмен, а сейчас чем занимаетесь, Денис Иванович?
– Журналист. – Денис Иванович не принял дружеского тона.
Лева пожал плечами: мол, не хотите, как хотите, станем говорить языком протокола:
– Рассказывайте.
Мужчина, соглашаясь, кивнул, взглянул на часы, заговорил спокойно, делая короткие паузы:
– Сейчас пятнадцать двенадцать. В четырнадцать десять, время я отметил точно, так как знал, что вы о нем спросите, – он взглянул на Гурова, ожидая одобрения, не дождался и продолжал: – В мою дверь позвонили. Я открыл. На пороге стояла, – Сергачев кивнул на застывшую девушку, – Вера. Вид у нее был, прямо сказать… всклокоченный. Вера довольно бессвязно стала объяснять, что Лена… Елена Сергеевна Качалина… упала, ударилась виском и… В общем, плохо. Я прибежал и увидел, что Лена – я немножко врач – мертва. Я позвонил в «Скорую», в милицию. «Скорая» уехала перед вами.
– Значит, вы сами не видели, как Качалина упала? – Лева привычным жестом достал блокнот, начал делать короткие записи.
– Я лично не видел, но это ясно. – Сергачев взглянул на стену, за которой произошла трагедия и где сейчас трудились врачи и эксперт.
– Вера – дочь, член семьи?
– Она одна из наших дежурных. Сутки работает, трое отдыхает.
– Вы, Денис Иванович, и Вера будете понятыми. – Лева взял девушку за руку: – Как вы себя чувствуете, Вера?
Неожиданно девушка резко оттолкнула Леву, встала и вышла из кухни. Гуров ощутил острый, неприятный запах алкоголя.
Мужчина впервые посмотрел на Гурова сочувственно и понимающе и, явно принуждая себя, сказал:
– Хорошая девочка, но принимает, особенно в последнее время.
– Работает здесь давно?
– С прошлой осени. Тривиальная история: приехала поступать, провалилась… Сами знаете.
– ВГИК? ГИТИС? – спросил Лева.
– ВГИК. – Мужчина взглянул на Леву с интересом. – Успели разглядеть?
Лева кивнул и улыбнулся, призывая к установлению дружеских отношений. Сергачев приглашение принял, тоже кивнул и сказал:
– Есть ситуации, встречающиеся так часто, словно жизнь их штампует. Провинциальная красотка приезжает покорять столицу. Сентиментальная история, повторяющаяся бесконечно, словно одна и та же операция на конвейере…
«Старше меня немного, – прикинул Лева. – В прошлом отличный спортсмен, но и сейчас следит за собой. – Гуров непроизвольно начал составлять словесный портрет Сергачева: – Лет примерно… тридцать шесть. Рост – сто восемьдесят пять, вес – около девяноста, волосы русые, острижены коротко, глаза карие, нос прямой… Особые приметы: перед тем как улыбнуться – морщится. Безусловно, контактен, с людьми ладит, пользуется успехом у женщин…»
Гуров слушал вполуха, разглядывал Дениса Сергачева, не понимая, что его настораживает в этом открытом и обаятельном человеке.
– Вы меня не слушаете? – Сергачев вынул из кармана сигареты, взглянул вопросительно.
– Курите, курите, – Лева, словно хозяин, подвинул Сергачеву пепельницу. – Но прежде посмотрите, как себя чувствует девушка. К сожалению, мне необходимо…
– Девушка себя чувствует великолепно!
Вера вошла в кухню, быстро села за стол, облокотилась, положила круглый, с чуть заметной ямочкой, подбородок на ладони и посмотрела на Гурова широко открытыми, лихорадочно блестевшими глазами.
– Елена умерла. – Вера некрасиво скривилась, тяжело вздохнула.
«А она сейчас хлебнула, – непроизвольно отметил про себя Гуров. – Вчера пила, сейчас добавила, ее может развезти…»
– Меня зовут Лев Иванович, Вера. Извините за казенные слова – расскажите, как произошло несчастье.
– Я знаю? Поскользнулась, упала.
– Вас в комнате не было? Вы что, были здесь, в кухне?
– Вот еще! – Вера почему-то возмутилась. – Я внизу сижу, в стекляшке.
– Подождите, подождите. Так вас не было в квартире, когда Качалина упала?
– Скажете! Я же вам говорю: мое место внизу, в аквариуме. – Вера взяла у Сергачева сигарету, закурила.
Лева попытался быстро перестроиться. Значит, свидетелей несчастного случая нет, есть только труп. Лева встал, направился было в комнату, обернулся и недоуменно спросил:
– Как же вы попали в квартиру?
– У меня ключ. – Вера дернула плечиком. – Я здесь прибираю.
– Вы пришли и увидели…
Вера возмущенно фыркнула, повернулась к Сергачеву:
– Дурак какой-то! А еще москвич, и, наверное, с высшим! – Она удостоила Гурова взглядом, которому безуспешно пыталась придать высокомерие: – Нет! Я не пришла и не увидела! Я влетела в окно на метелке… – Вера выскочила из кухни, чуть не налетев на Леву, и он услышал, как в ванной что-то упало и полилась вода.
Гуров взглянул на сидевшего неподвижно Сергачева, который курил, глядя в окно. В неподвижности его было что-то неестественное и тревожное.
«Мне сообщили, что с соседкой случилось несчастье, – рассуждал Лева. – Человек умер нелепо, не совсем чужой, все понятно. Но этот парень держится из последнего. Почему?» Лева подвесил вопрос и перешел в комнату, где работали эксперт и врач.
Эксперт фотографировать закончил, укладывал аппаратуру; врач стоял на коленях и, наклонившись, осматривал тело. Картина предстала перед Гуровым жутковатая: мужская фигура без ног и головы, и из-под нее вытягиваются обнаженные женские ноги – длинные, гладкие и абсолютно живые. Одна нога босая, на другой атласная туфля с красным пушистым помпоном.
Гуров взглядом спросил у эксперта, где можно сесть. Тот указал на большое лохматое кресло. Лева утонул в меховой обивке и хотел было тут же подняться, так как вновь стало жарко, да и кресло располагало к покою, умиротворенной сонливости, а отнюдь не к размышлениям, но не встал, а подвинулся к краю и начал осматривать гостиную. Конечно, эта комната была гостиной. Увидел открытый бар и почему-то подумал: «Где же хлебнула спиртного Вера? Сюда она, конечно, не заходила. – И сразу же попытался разозлиться и сосредоточиться: – Я что, приехал сюда накапливать ненужные вопросы? Качалина упала и ударилась. Обо что она ударилась?» Увидел другое кресло, около которого лежала женщина, – деревянное, с высокой резной спинкой, подлокотники с отполированными бронзовыми шарами на концах. «Удобное кресло, – подумал Лева, – в нем приятно сидеть, поглаживая прохладные гладкие шары. Если упасть и удариться о такой шар виском? А зачем здесь падать? Ковер – поскользнуться невозможно. Споткнулась? Молодая здоровая женщина. Падая, инстинктивно должна была вытянуть руки, как-то смягчить удар, а не грохнуться плашмя. Пьяная?» Лева повернулся к двери, словно хотел увидеть Веру, перевел взгляд на открытый бар, подумал безвольно: «Надо сказать, чтобы девушка не уходила», – и не двинулся с места. Начала сказываться бессонная ночь. Жара хоть немного и отпустила, но ровно настолько, чтобы оставить его в живых, не более. Все вокруг стало раздражать. И обаятельный атлет с заторможенными движениями и тщательно скрываемым горем. И вымоченная в спиртном несостоявшаяся актриса, имеющая ключ от квартиры и разыгрывающая безутешное горе. И даже мертвая хозяйка квартиры с красивыми, совсем живыми ногами. Почему она падает, где совсем не скользко, и со всего маху точно ударяется о бронзовый шишак? Наконец, почему полковник Турилин послал его, Леву Гурова, старшего инспектора, раз было заявлено о несчастном случае? Константина Константиновича попросили? Кто попросил? Почему?
Хлопнула входная дверь. Лева мгновенно оказался в холле, желая догнать ушедшую без разрешения Веру. Девушка стояла у зеркала, опираясь на руку Сергачева, и они растерянно и виновато смотрели на вошедшего мужчину. Все они и он, Лева, удвоенные зеркальной стеной холла, производили нелепое впечатление.
– Что случилось, Денис? – спросил мужчина, не обращая внимания ни на Веру, ни на Гурова. – Почему ты звонишь в кабинет к руководству? Что? Что с Еленой?
– Ваша супруга, к сожалению, умерла. – Ничего, кроме глупой театральной фразы, Гурову сложить не удалось.
Лева понял: приехал хозяин дома и муж погибшей.
– Елена! – закричал Качалин и, явно не веря услышанному, пошел по квартире в поисках жены. – Елена!
Гуров не остановил его, пошел следом. За мужчиной тянулся шлейф резковатого, неизвестного Леве одеколона.
– Денис, – почему-то Лева счел возможным назвать Сергачева по имени, – заберите его.
– Он не вещь, – буркнул Сергачев, но остановил Качалина, который уже шагнул в гостиную, обнял за плечи и зашептал: – Гоша, ну случилось, ну что с этим поделаешь? Пойдем, голубчик, помочь ты уже не можешь. Там врач, не будем ему мешать. – И повел хозяина на кухню.
Что-то противоестественное увиделось Гурову в поникшей фигуре Качалина. Он поверил случившемуся сразу, в гостиную не вошел, глянул с порога и отступил, безвольно подчиняясь, побрел на кухню.
– Что-то теперь будет? – Вера, прикусив опухшую губу, смотрела прямо перед собой. Гурова она не замечала и, казалось, спрашивала себя о чем-то жизненно важном.
Гуров не ответил, вопрос был явно не к нему, раздраженно передернул плечами, стараясь отстраниться от прилипшей к спине рубашки.
– Вы были очень привязаны к погибшей? – осторожно спросил Гуров.
– Что? – Вера смотрела недоуменно, затем, осознав вопрос, всплеснула руками: – Я ее обожала! Обожала! Как я теперь буду жить?
Гуров напрягся, подавил в себе раздражение, пытаясь пробраться сквозь театральность жестов и слов и увидеть главное, что за этой театральностью пряталось. А главное – существовало, Лева не сомневался. Даже если горе разыгрывают, то не делают этого без всякой причины. У девушки нелепо погибла знакомая, пусть даже подруга, так ведь не мать, не ребенок…
Он стоял перед зеркалом и увидел, как из гостиной приоткрылась дверь, выглянул эксперт:
– Лев Иванович, зайдите.
Гуров замешкался, соображая, с какой стороны дверь, с какой зеркало, сказал:
– Вера, прошу вас из квартиры не уходить и больше не пить спиртное. – И прежде чем девушка успела выпалить очередную дерзость, ушел в гостиную, прикрыл за собой дверь.
Тело было прикрыто халатом, врач курил в лоджии, он махнул Леве рукой. Эксперт вновь открыл свой чемодан, и по тому, что он из чемодана доставал, Гуров все понял и не удивился.
– Что я тебе скажу, Левушка? – Врач с интересом разглядывал дымящуюся сигарету. – Убийство. Чистое, как слеза, убийство. Инсценировка глупая. Уверен, что спонтанная. Она не ударилась, а ее ударили – ясно как день. Рана сеченая, а измазанный кровью набалдашник – круглый. И кровь при падении растеклась бы иначе, и тело лежало бы не так. Действительным здесь является только факт смерти. Красивая женщина, – неожиданно закончил врач. – Начинай работать, инспектор.
Гуров ничего не сказал, кивнул и вернулся в гостиную. Эксперт обрабатывал порошком ручку кресла, искал пальцевые отпечатки. «Кто только не хватался за кресло?» – подумал Лева и взглянул на телефон.
– Можно, – сказал эксперт, угадывая желание Левы. – А это обнаружено в кармане халата Качалиной. – Он протянул инспектору ключи и изящную зажигалку.
Гуров позвонил Турилину:
– Константин Константинович, пришлите сюда следователя прокуратуры и кого-нибудь из моей группы.
– Предположение или факт? – спросил Турилин.
– Факт. – Гуров помолчал и, наступая на самолюбие, спросил: – А мне не следует знать, почему вы так и предполагали?
– Я не исключал возможность. Семьей очень интересуются коллеги с пятого этажа. – Турилин положил трубку.
На пятом этаже размещалось Управление по борьбе с хищениями социалистической собственности. Гуров оглядел гостиную уже под другим углом зрения, однако тут же заставил себя не отвлекаться. Ребята из УБХСС занимаются своим делом, он – своим. Надо ждать следователя. Начался сегодняшний день скверно, закончится, видимо, еще хуже.
Утром после дежурства Гуров, не выходя из кабинета, выслушал прогноз погоды.
Диктор радостно сообщил, что такой жары в Москве не наблюдалось столько-то лет и вода в Москве-реке теплее, чем в Черном море. Виновен в этом то ли циклон, то ли антициклон, и, когда они все вместе от столицы уберутся, науке неизвестно. Леве следовало радоваться столь редкостному явлению, пройдет время, и можно будет, мудро усмехнувшись, сказать: «Разве сейчас жара? Вот, помню, был июль, так было действительно тепло, асфальт продавливался под каблуками, ночью простыни прилипали, головы на подушках плавали».
Конечно, интересно быть очевидцем редкостного события или явления, в рюкзаке памяти укладывается незабываемое и неповторимое. Затем сверху можно набросать и то, чего на самом деле не было, но вполне могло бы произойти, и рассказать, присочиняя, и уже самому в придуманное свято верить. Гуров знал: очевидец – человек во многом уникальный и самобытный, талантливый и неповторимый. Недаром коллеги Гурова, люди до невозможности приземленные, – не художники, зачарованные музыкой гомеровской «Илиады», скорее археологи, готовые в поисках черепка истины копать и копать до изнеможения, так вот эти рациональные и неинтересные люди порой говорят: «Он лжет, как очевидец».
Лева Гуров не страдал тщеславием, не думал о звездном будущем, а сутки за сутками страдал от жары, ища спасения в ванной, а утром, сменившись, выслушал приговор синоптиков и отправился на пляж. Что толкнуло его на столь опрометчивый поступок, неизвестно: то ли сказалась бессонная ночь, то ли соблазнила возможность добраться до воды на служебной машине, которая ему полагалась после дежурства.
Вода в заливе лежала, словно расплавленный и еще не остывший свинец. Тяжелая, неподвижная, серая, она жарко поблескивала и, казалось, давила на желтый раскаленный берег. Ошалевшие люди, безуспешно пытаясь спастись от жары, навалившейся на город, лежали на выжженной траве, бродили, загребая ногами перегретый песок, падали в эту тяжелую воду, надеясь получить хотя бы кратковременную передышку в борьбе с безжалостным солнцем.
На колкой, пахнувшей табаком траве лежал и Лева. С закрытыми глазами, но зримо ощущая бледное, выцветшее от солнца небо, он вяло мечтал о прохладной квартире с опущенными шторами, выключенным телефоном и сытно урчащим холодильником, о книжной полке.
«Встать и сейчас же уехать!» – жестко скомандовал Лева, перекатился на живот, приоткрыл глаза, огляделся – у воды люди лежали, словно карты в заигранной сальной колоде.
Лева быстро одевался, пытаясь вспомнить, хватит ли у него денег на такси.

Денис Сергачев в этот день поднялся поздно, около десяти. Лева уже сдавал дежурство, а Денис еще стоял в ванной, подставляя лицо под колючие струйки. Он смочил негустые русые волосы, закрутил кран и широкими ладонями начал стряхивать с рук и груди воду. Коснулся живота и поморщился: он был плотно покрыт жиром, а по бокам, чуть ли не в ладонь шириной, нависали складки. Денис шагнул негнущимися ногами из ванны, протер запотевшее зеркало, оглядел себя, хотел подмигнуть насмешливо, но получилась довольно жалкая гримаса. Два дня, как он начал новую жизнь, бегал трусцой и делал гимнастику, мышцы в отместку ныли, мелко дрожали и подталкивали к осиротевшему дивану. Денис оделся, прошелся по квартире, думая о том, что необходимо купить весы или хотя бы взять на время у соседки, отгоняя мысли, что все это уже было, начинал он новую жизнь, делал гимнастику и бегал, не пил, ограничивал себя в куреве и еде, но никогда уже ему не быть Денисом Сергачевым с фигурой «как у бога».
Морщась, он съел яйцо без соли, выпил кофе без сахара, оттягивая переход в комнату, где на столе притаились пишущая машинка и магнитофон, хранивший в своей бесчувственной памяти интервью с олимпийским чемпионом, статью о котором надо через два дня положить на стол редактора.
Денис с надеждой покосился на телефон, холодно поблескивающий пластмассовыми боками, который, накрывшись трубкой, угрюмо молчал. Помощь пришла неожиданно. Неуверенно тренькнул дверной звонок. Денис вскочил, ноги подкосились, свело бедра и икры, но он заставил себя прошагать до двери, с надеждой крикнул:
– Минуточку! – и щелкнул замком.
– Картошка. – Одетая во что-то фиолетовое, блестящее и стеганое тетка названивала уже соседям. На Дениса взглянула неприветливо, оценив его как покупателя несерьезного.
Он решил было из упрямства купить несколько килограммов, но мысли о диете и о картофельной кожуре его остановили.
Дверь напротив распахнулась, Елена махнула Денису приветственно и деловито спросила:
– Сколько? – Услышав цену, рассмеялась, согласно кивнула. – Дэник, – так она называла Дениса, – занеси, пожалуйста.
Денис подхватил ведро и обреченно вошел в соседнюю квартиру. Все последующие действия и разговоры были известны досконально. Елена освободит от работы, накормит досыта, лишит свободы и чувства достоинства.
Кофе, как и все в доме Качалиных, был экстра-класса. Елена ловко орудовала у плиты и кухонного стола, отвечала на непрерывные телефонные звонки и учила Дениса уму-разуму. Она все делала быстро, четко, можно сказать, вдохновенно. На плите что-то жарилось, хозяйка в это время чистила и мыла овощи, уточняла по телефону место и время очередной встречи, кому-то отказывала, другого одобряла и с чуть кокетливой гримаской, которая смягчала облик сугубо деловой женщины, говорила:
– Денис, тебе летом сорок, неужели не надоело стирать рубашки, писать очерки, которые читают одни дебилы…
Кофе благородно горчил, Денис привычно и заученно улыбался. Елена сунула ему в руки морковь и терку. Он начал тереть морковку, смотрел на деловую женщину и пытался вспомнить, как она выглядела двадцать лет назад, когда они познакомились у волейбольных площадок на стадионе «Динамо».
Денису было двадцать, Леночке восемнадцать, но она ему почему-то казалась маленькой и беззащитной девочкой. Денис ошибался. Возможно, в раннем детстве Елена и была непосредственной и наивной; когда же она познакомилась с Денисом, то пошла его провожать после соревнований и согласилась вновь встретиться отнюдь не потому, что он парень остроумный и обаятельный. Атлетически сложенный, жизнерадостный и неглупый, прирожденный лидер, он обращал на себя внимание, но Лена в нем оценила другое. В спортивной среде, модной и в те времена, Денис Сергачев был парень известный и престижный…
Денис справился с морковкой.
Елена опустила трубку, улыбнулась Денису, положила перед ним луковицу, деревянную доску, острый нож и ответила на очередной звонок.
Как и полагается, Денис над глянцевитой, пахучей луковицей всплакнул, однако нарезал прозрачными кружочками и откинулся на высокую деревянную спинку стула – мебель на кухне Качалиных была вся темного дерева, резная. Денис попытался взглянуть на Елену со стороны, не из глубины десятилетий, а, как говорится, «на новенького». Коротко стриженная блондинка с карими, почти всегда смеющимися, однако недобрыми глазами; фигура спортивная, отнюдь не потерявшая форму, разве что грудь тяжеловата, но многим мужчинам это нравится. Двигается Елена быстро, не резко, кисти рук и лодыжки сухие, в общем, чувствуется в ней порода. Интересная, уверенная женщина, излучающая тревогу и опасность. Одетая в шорты и коротковатую, плотно облегающую кофточку, Елена даже на кухне носила витую золотую цепь, массивное кольцо и перстень с бриллиантами.
Денис допил кофе, взял ароматную американскую сигарету, щелкнул отличной настольной зажигалкой и оглядел хорошо знакомую кухню. В двух словах о ней можно сказать: много и дорого. Холодильников, конечно, два – и, естественно, импортные, такие же, как многочисленные банки и кастрюльки, даже запах от них заморский, а уж о продуктах и говорить нечего.
Но человек, попав в волшебный сад, сторонится излишне пахучих и соблазнительных плодов, которые и с деревьев-то свисают специально, чтобы их сорвали и съели. На этой кухне, у Елены, Денис позволял себе пить кофе, порой и нечто более крепкое и курить, но ему казалось, что если он начнет еще и есть, то потеряет остатки независимости и индивидуальности.
Денис понимал, что никаких остатков не имеется и его борьба не более чем самообман. Так узкогрудый мужчина с животиком-тыквочкой, увидев себя в зеркале, набирает в легкие воздуха, напружинивает грудь, подтягивает живот и, застыв на несколько секунд, бросает на себя горделивый взгляд. Таким лихим парнем он и останется в своем сознании, когда, с облегчением выдохнув и приняв естественный вид, быстро от зеркала отвернется.
На стенных шкафах выстроился парад бутылок. Чего здесь только не было! Казалось, все фирмы мира, гарантирующие хорошее настроение и безрассудные поступки, прислали своих полномочных представителей. Но все они были пустыми, высосаны до капельки, и мундиры их поблекли под тонким, липким слоем жирной пыли.
– Дэнчик, запиши. – Елена подвинула Денису блокнот и ручку.
– Так, слушаю тебя, дорогая. Пожалуйста, по буквам.
Лена продиктовала название какого-то лекарства. Денис записал.
– И только в ампулах? – Она жестом дала понять, что это тоже необходимо отметить, и попробовала, достаточно ли посолен суп. – Получишь завтра.
Денис знал, что если лекарство в Москве имеется, то Елена его добудет, точнее, его привезут сюда, в дом; если нет, начнутся бесконечные звонки, и необходимая вещь все равно будет добыта. Слово свое Елена держала неукоснительно, помогала друзьям и даже просто знакомым охотно и бескорыстно, однако благодарность неизменно получала сторицею. Денис неоднократно наблюдал процесс взаимообмена услугами, но не мог проследить за многоступенчатостью их хитросплетений.
– Вернись на грешную землю. – Елена поставила перед Денисом бокал, наполнила чем-то золотистым и остропахнущим, себе тоже плеснула чуточку. – Как у вас, писателей, говорят? С утра выпил и целый день свободен?
– Я не писатель, – сказал Денис, почувствовав, что получилось слишком добродушно, добавил: – Я журналист, да и то спортивный, в меню это значится после коньяка, водки и даже рябиновой настойки.
– Среди второразрядных портвейнов. – Елена хрипловато рассмеялась, посмотрела недобрым взглядом, и скорбные морщины появились и исчезли в уголках рта. – Я не хотела бы заглянуть в меню, где имеется мой порядковый номер и цена. – Она легко подняла с пола тяжелый таз и скрылась в ванной, где тут же зафыркал кран, шлепнулась о фаянс мокрая ткань.
Отрезая пути к отступлению, Денис опорожнил бокал, налил и снова выпил до дна. Пишущая машинка напрасно ждала его в соседней квартире.
Денису стало хорошо и грустно, жалко себя очень. Умиляясь этой жалости, он стал вспоминать, чего сегодня уже точно не сделает. Естественно, он не закончит статью и, конечно, не пойдет на тренировку – в два часа «старички» соберутся погонять мяч. Он не поедет в редакцию и Спорткомитет, не пойдет в прачечную и за хлебом. Весь день впереди, как же он, Денис Сергачев, убьет его? День отлично начался, так надо было тетке в фиолетовой кофте притащиться со своей картошкой и заманить его сюда, усадить, напоить! Умиление переросло в самобичевание – Денис властно одернул себя. Елена – молодец, надо жить по-качалински. Готовим обед, стираем? Прекрасное настроение, мы хорошие, трудолюбивые. Пьем, умеренно безобразничаем? Великолепно. Жизнь одна, второй точно не выдадут, хватай, лови! Ты поймал, ухватил больше соседа? Значит, ты сильный, ловкий, умный, и пусть завистники удавятся. Такое восприятие жизни Денису нравилось, он пытался принять его, порой получалось неплохо, но обязательно наступало похмелье, возникало чувство вины, неудовлетворенности.
В такие периоды Денис не заходил к Качалиным неделями, случалось, месяцами. Когда же возвращался – чистеньким, обновленным, уверенным, – его встречали радушно, словно расстались вчера. Лишь Елена сверкнет яркими глазами, спросит беспечно: «Монашеский запой прошел? Живи, как люди, не бери в голову лишнего». Денис оставался, через несколько дней круговерть мира Качалиных засасывала, лишала воли.
– Дэник, о чем задумался?
Он посмотрел в любимое лицо и вздохнул:
– Не встреть я тебя, жизнь сложилась бы иначе.
– Чушь, – ответила Елена, – ты последовательно идешь своим путем. Не я, была бы другая, на которую бы ты свалил свою слабость и несостоятельность.

В Москву Лева переехал несколько лет назад. Сначала командованием был решен вопрос о переводе в столицу отца Левы – генерал-лейтенанта Ивана Ивановича Гурова. Затем неожиданно перевели в Москву и начальника Левы – полковника Турилина, который добился перевода и для Левы.
Москва и Управление уголовного розыска встретили Леву прохладно, без аплодисментов, но, как сказал мудрец, все проходит. Прошла боль первой любви, поутихла тоска, новые товарищи на работе перестали приглядываться, забыли, что Гуров пришлый, давно смотрели как на своего, он уже числился в асах, к чему относился равнодушно, даже насмешливо. В общем, часы тикали, листки календаря опадали вместе с листвой, и Лева начал привыкать к обращению по имени-отчеству, к тому, что чаще дает советы, чем обращается за ними.
За прошедшие годы Лева научился в некоторых случаях признавать свои ошибки, и сегодня он признал, что на пляж забрался по глупости.
Лева победил, вырвался из ловушки пляжа, добрался домой, принял холодный душ. На кухне старая баба Клава, член и фактически глава семьи, яростно гремела посудой. Простыни, еще прохладные, ласкали тело, жизнь поворачивалась лицом, начинала улыбаться и заигрывать.
В изголовье мягко заурчал телефон, Лева снял трубку.
– Здравствуйте, слушаю вас внимательно. – Он блаженно улыбнулся и прикрыл глаза.
– Лев Иванович, это я. Извините, я вас не разбудил?
– Не волнуйся, Борис Давыдович, разбудил. – Лева недоумевал: как это он не отключил телефон, мало того, сам снял трубку и еще улыбался?
Гуров уже был старшим инспектором, в его группе работали три инспектора, один из которых – Боря Вакуров, в прошлом году закончивший юрфак университета, – сейчас звонил. В двадцать три года Боре никакого отчества не полагалось, однако Лев Гуров еще не забыл, как сам страдал от покровительственного тона старших товарищей, и величал лейтенанта по имени-отчеству, чем приводил его в смущение. Гуров относился к себе с определенной иронией и не понимал, что для Бори он – ас МУРа и гроза убийц.
– Глущенко пришел. – Боря явно мучился, что беспокоит начальство, но иначе поступить не мог и продолжал: – Я ему пропуск заказал, пытался сам поговорить, затем добился, его… – он долго подыскивал подходящее слово. – Сам Петр Николаевич принял. А он…
Гуров однажды, сославшись на занятость, не принял Глущенко, потом писал объяснение так долго, что зарекся… «Сегодня не приму, завтра явится и полдня мне погубит», – решил Гуров и перебил:
– Знаю я твоего Глущенко, сейчас приду, дай ему какой-нибудь кроссворд, пусть ждет. – Положил трубку, стал изучать знакомую трещинку на потолке.
Анатолий Дмитриевич Глущенко не имел к Боре никакого отношения, был проклятием его, Льва Ивановича Гурова.
Они познакомились около года назад, когда Глущенко пришел на Петровку с жалобой на сотрудников районного отделения. Если бы Гуров мог хотя бы приблизительно предвидеть, чем закончится его встреча с этим скромным человеком с глазами удивленного, но всепрощающего святого! Если бы еще приказало начальство, а то Гуров по собственной инициативе влез в эту историю! И с тех пор раз в месяц, а то и чаще выслушивал Анатолия Дмитриевича, который, облюбовав Гурова, никому иному своих потрясающих открытий рассказывать не желал.
Гуров шел по улице неторопливо, стараясь придерживаться теневой стороны, что не всегда удавалось: солнце простреливало ее вдоль, прижимая тень к домам, порой уничтожало ее полностью. Хорошее настроение исчезло, мысли становились все ленивее и безрадостнее, чувство юмора испарялось, уступая место чувству жалости к себе.
«Раз уж я тащусь в кабинет, – рассуждал Лева, – то надо написать справку по грабежу в Нескучном саду, да и по всей группе Шакирова». Писать справки по законченным делам Гуров не любил и имел по этому поводу неприятности. Начальник отдела полковник Орлов тоже не любил много писать и, чтобы отчетность была в порядке, требовал эту работу от подчиненных. Правильно требовал, но расписывать свои успехи все равно было противно. Если же ограничиться лишь сухими цифрами, то отчет о работе делался бедным и куцым, даже самому становилось неясно, чем же занималась группа целый месяц. И понимаешь, что писать красиво и подробно необходимо, а не хочется, даже стыдно. Вроде получается: не важно, как работали, важно, как отписали.
Рядом, мягко притормозив, остановились «Жигули», открылась дверца. Гуров посмотрел рассеянно, затем, поняв, что зовут в машину именно его, нагнулся, взглянул на водителя.
– Садитесь, товарищ начальник. – Мужчина за рулем рассмеялся.
– Здравствуйте. – Гуров осторожно сел на раскаленное сиденье. Человека за рулем он, конечно, встречал, но вот где и когда, не мог вспомнить.
– Куда прикажете, товарищ начальник? – Хозяин машины чувствовал, что его не узнают, и был очень доволен этим. Лет тридцати с небольшим, с лицом гладким и блестящим, он улыбался, светлые глазки его задорно блестели.
Гуров почувствовал запах спиртного и вспомнил, где, когда и при каких обстоятельствах встречал этого весельчака, который в тридцатиградусную жару пьет и спокойно садится за руль. Примерно год назад Гоша проходил свидетелем по делу, и Гуров выставил его из кабинета, предложив явиться назавтра трезвым.
– Скажите, Гоша, мои коллеги из ГАИ сегодня в отгуле? Все до единого?
– МУР есть МУР! – Гоша довольно расхохотался и тронул машину. – Ваши коллеги из ГАИ – люди, и ничто человеческое им не чуждо.
Гуров хотел остановить Гошу и вылезти из машины, однако не сделал ни того, ни другого. В последние годы его былая резкость и непримиримость постепенно уступали место осторожности и рассудительности. Лева задумывался: «Хорошо это или плохо?» Ответа однозначного не находил и огорчался, заметив, как с возрастом у него становится все больше вопросов и все меньше ответов. «По-гуровски получается, – резюмировал он, – что жизненный опыт и мудрость заключаются в накоплении неразрешимых вопросов».
– Мы с друзьями с утречка в баньку заскочили, есть прелестная сауна с бассейнчиком, баром и прочими атрибутами цивилизации. – Гоша взглянул доверительно: – Могу составить протекцию.
Гуров облизнул губы, хотел сказать: мол, приехали – и выйти из «атрибута цивилизации», но вздохнул и развалился на сиденье удобнее. Не следует превращаться в Дон Кихота, чья печальная история широко известна. «Если я перелезу из машины в троллейбус, Гоша не станет иным, он останется Гошей, а я еще больше вспотею, устану и еще больше поглупею, что непременно скажется на работе. А она, моя работа, людям нужна, порой необходима». И, полностью с собой согласившись, Гуров лениво произнес:
– Будьте любезны, на Петровку.
– А что касается ваших уважаемых коллег из ГАИ, то, согласитесь, они живые люди. Они тоже хотят заглянуть в сауну с бассейном и баром. – Гоша сделал паузу, приглашая возразить, улыбнулся поощрительно и продолжал: – Цивилизация несет нам комфорт и всяческие иные блага. Однако! – Он резко просигналил зазевавшейся старушке и выплюнул такой текст, что Лева не решился бы повторить.
Гуров рассмеялся – Гоша, секунду назад изображавший патриция, прикрывавшийся круглыми словами, которые складывались в изящные фразы и готовы были уже превратиться в прекрасно скроенную теорию, неожиданно выскочил из своей белоснежной тоги голенький, волосатый и дикий.
Гуров поглядывал на Гошу со странным сочувствием. Оказывается, ты обыкновенное лохматое и первобытное. И ни сауна, ни бассейн, ни «Жигули» тебе помочь не могут. И все, что надето на тебе, твою дикость закрывает, как глазурь базарную поделку. Все блестит и переливается, порой похоже на фаянс и фарфор, а легкий удар – и брызги: глина она и есть глина…
– Приехали. – Гоша остановил машину у «Эрмитажа»…

«Лучше идти пешком по солнцепеку, – думал Гуров, направляясь к своему кабинету. – Черт меня попутал сесть в машину к этому проходимцу. Теперь весь день буду себя чувствовать как младенец, которому не меняют пеленки».
– Гуров, ты чего здесь шатаешься?
Лева кивнул остановившемуся было товарищу, молча прошел мимо, но подумал, что обидел человека. Сделал еще несколько шагов и услышал звонкий девичий голос:
– Гуров! Зайдите!
Дверь в приемную руководства была открыта, секретарша махнула ему рукой.
Лева вошел, поклонился:
– Добрый день, Светлана. Я весь внимание.
– Ты, Гуров, весь пренебрежение, – съязвила секретарша. – Тебя обыскались. – Она кивнула на двойную дубовую дверь и внезапно смутилась так, что Лева отвернулся.
На пороге кабинета стоял полковник Турилин. Дело в том, что Константин Константинович лишь минуту назад попросил Светлану позвонить Гурову домой.
– Здравствуйте! Отдохнули? – Турилин пожал Гурову руку, пропустил в кабинет, прикрыл за собой обе двери. – Не бери в голову, Лева, она в основном девочка неплохая.
Из этой фразы Гуров извлек массу информации. Первое. Обращение на «ты» и по имени означало, что дальше последует просьба. Мало того, Константин Константинович чувствует себя неловко и обращаться к Гурову не очень хочет. Второе. Почти все девушки, по словам Турилина, были существами прелестными, очаровательными или умненькими либо очень прилежными. Его выражение «в основном неплохая» значило, что свою секретаршу Турилин переносит с большим трудом.
– Присядь на минуточку.
Турилин обошел свой огромный, черного дерева, покрытый зеленым сукном стол:
– Давненько мы с тобой, коллега, не беседовали.
Щелкнул динамик и голосом Светланы произнес:
– Константин Константинович, эксперт НТО и врач здесь.
– Пусть подождут, – ответил Турилин, протянул Леве листок. – Здесь адрес и прочее. Несчастный случай… Видимо… Я понимаю, что ты после дежурства, но меня попросили. – Турилин почему-то посмотрел в окно, словно именно оттуда его попросили. – В общем, коллега, бери группу и поезжай. Звони. Я буду здесь допоздна.

«Следователь приедет примерно через час, – прикинул Гуров. – Если Боря Вакуров на месте, то он будет с минуты на минуту».
– Доктор, чем нанесли удар? – спросил Гуров.
– Металлическим предметом, возможно, молотком. – Доктор зло прищурился и кивнул на стену, за которой на кухне сидели Качалин, Сергачев и Вера. – Кто-то из них.
– Ну-ну. – Лева понимал ход мысли врача, однако от столь категорического утверждения отказался.
«Если убил человек посторонний, то инсценировка несчастного случая ему совершенно ни к чему. Убил, ушел, ищите ветра в поле. Убийца – человек в доме свой, сразу попадающий в поле зрения следствия. Мало того, у убийцы существует мотив, открытый мотив для убийства. И он стремился выдать все за несчастный случай, потому что полагал: находясь рядом с жертвой, немедленно попадется мне на глаза. Я увижу его, увижу причину, по которой он мог желать смерти Качалиной, и круг замкнется. Значит, убийца и мотив убийства находятся на самом виду, у меня под носом. Когда убивают женщину, то на самом виду находится муж. А если любовник? Обаятельный сосед с открытым лицом и великолепной фигурой, он из последних сил старается казаться спокойным, но получается у него скверно, почти совсем не получается».
– Денис Сергачев, – пробормотал Лева.
– Денис Сергачев! Олимпиец, чемпион мира и окрестностей, у нас на учете не состоит… – Врач взглянул на труп. – Красивая была пара.
«Они не были парой», – хотел ответить Лева. А вот Качалин жене совсем не пара, но, судя по всему, деньги у него есть. Тривиальная история, треугольник: красавец любовник и богатый муж? Или надоевший любовник, который требует, пытается разрушить красивый корабль? И никто из них не знает, что корабль уже торпедирован и идет ко дну и завтра имущество отберут. Возможно, Сергачев ждал годы, и терпение его кончилось, а осталось подождать совсем немного. Попытка выяснить отношения привела к катастрофе. Сергачев знает, что о его связи с Качалиной известно, он сразу становится центральной фигурой, и создается глупейшая инсценировка несчастного случая. Версия, не подкрепленная фактами, но вполне правдоподобная.
Лева поднялся, в холле взглянул на свое отражение безо всякой симпатии и хотел уже пройти на кухню, как дверь, которую не захлопнули, открылась, и в квартиру вошел молодой человек, элегантный и веселый, хлопнул Леву по плечу и сказал:
– Салют, старик! Меня зовут Толик. Слышал? – Он оглянулся. – Где мадам? Для нее кое-что имеется.
– Толик!.. – из кухни выглянул Качалин. – Заходи, горе у меня. Помяни грешницу.
– Простите.
Лева отстранил Качалина, подошел к столу, на котором стояла бутылка.
– Остались некоторые формальности, с поминками придется немного повременить.

День минувший
Денис Сергачев и Елена Качалина
Денис родился летом сорок первого, круглым сиротой. Мать умерла при родах. Отец не узнал о рождении сына и смерти жены. Его убили ранним утром двадцать второго, когда он, курсант танкового училища, поднявшись по тревоге, стоял на плацу, ждал появления начальника училища.
Солнце вставало за спиной, курсанты отбрасывали длинные тени, пахло росой, свежестираным бельем, цветочным одеколоном. Притаившиеся в ельнике танки придавали силы и уверенности.
– Смир-р-рно! – раздалось по плацу, и неожиданно раскатистой команде где-то впереди, за лесом, ответил гул авиационных моторов. Курсанты выпятили подбородки и груди, скрипнув необмятыми ремнями до ломоты в лопатках, расправили юношеские плечи. Отчетливее стали слышны приближающиеся самолеты.
– Наши «соколы»! – горделиво прошелестело по плацу, и никто не подумал, что нашим «соколам» надлежало появиться с востока, а не с запада. Фашисты шли совсем низко. Вывалившись из-за леса, обрушили на людей накопленный Европой запас железа, вой, грохот.

Рос Денис в многодетной семье сестры матери. В детстве, как и все сверстники, постоянно недоедал, ходил в обносках старших, к школе относился равнодушно. Дом их находился в Сокольниках, примыкал к стадиону, на котором с утра собирались все прогульщики, и спортом Денис начал заниматься от нечего делать, просто так, даже не помышляя о чемпионстве и рекордах. В семье тетки он не чувствовал себя двоюродным, но особой любви не было и среди родных, росли обособленно, самостоятельно, без поцелуев и ссор.
Стадион был без мрамора, гранита, трибун и многочисленных контролеров. Футбольное поле, две волейбольные и одна баскетбольная площадки, раздвигающийся почти в любом месте деревянный забор, погрязшая в семейных заботах тетка неопределенного возраста, которая в воскресенье надевала красную повязку и лениво гоняла безбилетников. Приезжали на стадион в весело дребезжащем трамвае, приходили в рваных ботинках на босу ногу.
Закончив седьмой класс, Денис устроился на стадион работать. В жару таскал извивающийся тяжелый шланг, поднимая тугую струю, изображал дождь, пытался поливать ровно, не собирая луж. Если дождило, шлепал босиком, размахивал метлой аккуратно, старался на площадках не выгребать землю, не наскрести ям. Случалось, какой-нибудь команде не хватало участника, завсегдатаи звали Дениса, и он с удовольствием бегал, прыгал и гонял мяч. За свои выступления он получал тапочки или майку, порой талончики на обед, даже на трехразовое питание в ближайшей столовой, где его тоже знали, и, когда все проесть не удавалось, он мог поменять талоны на деньги. Один из физруков, часто обращавшийся к услугам Дениса, подшучивал: «Ты, Дениска, в нашем советском спорте единственный профессионал, гребешь деньги лопатой».
Вскоре спорт из забавы стал делом его жизни. В восемнадцать лет Денис выполнил норму мастера спорта СССР. В двадцать стали называть по фамилии и на «вы», и тут судьба занесла его на стадион «Динамо», где он и встретил первую любовь.
Сильный и уверенный, всего и всегда добивающийся самостоятельно, Денис не помнил, чтобы когда-нибудь плакал, и к двадцати годам был убежден: что-что, а защитные реакции у него в полном порядке.
Однажды, когда он, как обычно, провожал Леночку домой и они уже более часа стояли в подъезде и поцелуи их стали солоноватыми, девушка сказала:
– Ты больше не приходи, Дэник.
Фраза простая и однозначная, как пощечина, но мужчины понимают ее плохо. Денис был обыкновенным молодым, самоуверенным мужчиной и спросил:
– А что у тебя завтра? – и с подчеркнутой угрозой добавил: – Хорошо, я позвоню… – Чмокнул Леночку в щеку покровительственно, сбежал на один пролет. – На неделе.
Денис остановился, ожидая, что девушка окликнет его: мол, как это на неделе? Когда? Во сколько? Хлопнула дверь. Леночка, как всякая женщина, которая разлюбила, уже забыла Дениса. Женщины любят говорить о человечности, когда уходят от них, сами же оставляют мужчин просто, без затей, словно смахивают камешек в колодец, – только что был, а теперь нет, даже «буль-буль» никто не расслышал.
У Дениса для настоящего романа времени не было. Объяснялось: с четырнадцати начал зарабатывать, в шестнадцать – работать и серьезно увлекся спортом. На лавочках не сидел, под окнами не гулял, у телефона не томился, о загадочной женской душе не размышлял. От девушек-поклонниц он рассеянно принимал цветы, восторженные взгляды и неумелые поцелуи; от женщин зрелых – заботу, сдержанные вздохи и терпение. Первая любовь его нокаутировала, он долго не мог сообразить, что валяется на полу и надо не отыгрываться, а уползать в свой угол. Денис еще долго бросался в бой, не замечая, что давно нет противника и бой он ведет с тенью, и, только наунижавшись, наговорив несметное количество глупостей и беспомощных угроз, он отправился зализывать раны.
Спорт помог Денису, физические нагрузки и нервные стреcсы вытеснили боль и унижение. Он поднялся на вершину спортивной славы, продержался на вершине недолго, оставил спорт, кончил тренировать и начал пописывать в спортивные газеты и журналы. Легко и беззаботно женился и еще более беззаботно развелся. Жена в течение года их совместной жизни последовательно доказывала, что она натура возвышенная, рожденная лишь для украшения жизни и чуждая грубому миру магазинов, кухни, стирки и других атрибутов мещанства. Однако при разводе отобрала у мужа квартиру и машину – то, что он сумел завоевать в этом грубом материальном мире. Денис толкнулся было в суд, но при первом же разбирательстве попал в такой канализационный люк, услышал о себе столько нового, интересного и непотребного, что позорно бежал с поля боя.
Однажды, в погожий летний день, накануне своего тридцатипятилетия, Денис шел вверх по улице Горького, как всякий коренной москвич привычно уворачиваясь от суетливых гостей, и размышлял на тему: кто такой Денис Сергачев? К этому его подтолкнула приближающаяся дата. Где ее отмечать и на какие деньги? Неизвестно, до каких бы философских глубин опустился Денис, где и на какие деньги отмечал юбилей, с какими бы женщинами встречался, а от каких бежал, – не остановись рядом с ним «Жигули» и не окликни его женский с чуть заметной хрипотцой голос:
– Дэник!
Занятый своими мыслями, он проскочил мимо очевидной истины, что, услышав такое обращение, должен бежать прочь быстрее лани. И доверчиво заглянул в белую «шестерку»…
Свой день рождения Денис отмечал в роскошной большой квартире, пил и ел с совершенно незнакомыми людьми, которые его, Дениса Сергачева, прекрасно знали, блаженно улыбался комплиментам и безбоязненно и открыто отвечал на ласковый взгляд карих глаз Елены. Она делила свое внимание хозяйки и обаяние женщины среди присутствующих равными долями, веселая и беспечная. Он чувствовал себя великолепно, поглядывал на Елену с чуть грустной снисходительностью, как человек порой оглядывается на свое детство, такое смешное в своих горестях, радостях и игрушечных страстях. На душе у Дениса было тихо и спокойно. Он никогда не бороздил бескрайние просторы океана и не знал, что полный штиль порой сменяется мертвым штилем, а затем… рубите мачты на гробы. Не всякому дано заглянуть в завтрашний день.
Прощаясь, Денис долго благодарил Елену и ее мужа за великолепный вечер, попытался оставить дорогой подарок, вынужден был забрать его и, наконец заверив, что будет звонить, уехал. В такси, затем в тесной комнатенке, которую снимал, Денис разглядывал роскошные часы – подарок, вспомнил прошедший вечер, милых и любезных людей, Елену и ее мужа. Приятный парень, как его зовут? Денис не знал, как зовут хозяина, в чьем доме праздновал день своего рождения. Такой приятный, отличный парень.
Денис потрогал часы и вспомнил, как однажды садился в «Мерседес». Он тогда опустился на сиденье, закрыл дверцу и понял, какого класса машина. Кресло не провалилось и не уперлось, а приняло гостеприимно, ненавязчиво, мягко, подделываясь под гостя, хочешь – развались, хочешь – сиди прямо, креслу и так и эдак удобно. Дверь машины не захлопнулась и не защелкнулась, а словно по собственному желанию вернулась на свое место, мягко чмокнула и прилипла. Так же и часы. Они вернулись на свое законное место, здесь, на запястье Дениса, этим часам было удобно, они старались держаться незаметно – их дело показывать время, не нахально сверкать, а отсчитывать секунды, и, если тебе понадобится, они взглянут на тебя прозрачным циферблатом, выставят строгие стрелки, и в их точности невозможно сомневаться, как во взгляде скромного, порядочного человека.
«Ну, Ленка! – удивлялся Денис, укладываясь в извилины тахты, где для каждой части тела существовало персональное место и не дай бог было перепутать – тогда уж удобнее спать на булыжной мостовой. – Ну, Ленка, а я-то считал тебя человеком тщеславным, расчетливым». Денис наконец улегся и привычно застыл, зная, что ворочаться не рекомендуется.
Проснулся Денис сразу, как просыпался обычно, выдернул себя из тахты, начал быстро делать гимнастику. Через десять минут тело приобрело свои человеческие формы, Денис натянул тренировочный костюм и отправился по коридору, считая двери. Их было девять, Денис запомнил, а кто живет за этими дверьми – не знал. За каждой – целый мир со своими перевоплощениями, и, отправляясь утром в ванную, Денис просто двери пересчитывал, довольствуясь, что хотя бы количество миров оставалось неизменным.
Ванная была замечательная – потолок метров пять, ну, метр паутины, но ее и не видно, лампочка синяя, со времен войны. Денис пытался заменить, но не разрешили. Внуки сегодняшних детей еще на нее полюбуются, если, конечно, разглядят. Замечательна ванная еще и тем, что, в отличие от уборной, всегда свободна: размеров купеческих, жильцы заглядывали лишь по делу – кто велосипед принесет, кто пианино развалившееся задвинет, уникальные керосинки и примуса припрячет. Денис потихоньку сменил душевой рожок, стащил в спортзале резиновый коврик и по утрам, доставая его из-под жестяной печки-»буржуйки», кидал в ванну, становился на него, пускал холодную или ледяную, в зависимости от времени года, воду и мылся. Жильцы на Дениса поглядывали косо, но не без уважения.
Миновав девять дверей, раскланявшись с малознакомыми и незнакомыми людьми, Денис вернулся после душа к себе, как в родной окоп после вылазки на ту сторону.
В дверях его узенькой комнатки стояла Елена!
– Салют, Дэник! Быстренько одевайся и едем!
Денис, перешагивая порог, расслабился и потому вздрогнул.
– Елена! Как это ты? – Он запнулся и продолжал растерянно: – Ты садись. Я рад, не ожидал.
Елена была элегантна и раскованна, как манекенщица, привыкшая вызывать у зрителя зависть и восхищение. Комната-пенал, казалось, раздвинулась, наполнилась светом и запахами, которые присущи только очень дорогим женщинам.
– Я постою. – Елена хрипловато рассмеялась и присела на край стола. – Быстренько, Дэник, нас ждут.
– Сейчас, минуту. – Денис начал стаскивать тренировочный костюм.
– Я уже поняла, что располнел, не стесняйся. – Елена закурила. Стараясь не обидеть хозяина, оглядела комнату.
– Килограмма три, не больше. – Денис разозлился.
– Не меньше пяти, – безошибочно определила Елена и, не давая ответить, продолжала: – Нашла тебе квартирку, правда однокомнатную, но приличную. Сейчас купить двухкомнатную на одного довольно сложно. Ты официально разведен?
– Абсолютно, – буркнул Денис.
– И хорошо, и плохо. С нашим председателем я договорилась, в райисполком позвонила, нас ждут. Квартира в отличном состоянии, но ремонт обязаны сделать – возьмем деньгами. Я договорюсь, ты не суйся. Ты, извини, лопух, видно издали. Кое-что из мебели хозяева, они уезжают в проклятый мир, забирать не захотят – не вздумай за эту рухлядь платить. Ты делаешь одолжение, что позволяешь ее не вывозить.
– Слушай, Елена… – Усаживаясь в белые «Жигули» рядом с Еленой, Денис постарался придать голосу мужские интонации: – Я благодарен, все великолепно, но…
– Уже прикинула, – перебила Елена, профессионально вписываясь в поток машин. – Три – вступительный взнос, одна уже выплачена, получается четыре, накладные расходы – надо пообедать с некоторыми людьми, – уложишься в пять с копейками.
– Елена, у меня…
– Дэник! – Елена повернулась к нему, чмокнула в щеку. – А наша юность? Дружба уже ничего не стоит? Пропал на пятнадцать лет и все забыл?
– Я пропал?
– Простила, забыла, выбрось из головы. – Елена проехала на желтый свет, махнула гаишнику, тот приветственно кивнул. – Валера, – пояснила она. – В нашем ГАИ у меня проблем нет. Деньги? Я поговорила с Игорем, он на какой-то срок достанет, там придумаешь, перекрутишься.
«Если откладывать пятьдесят в месяц – шестьсот в год, – значит, перекручиваться я буду десять лет», – подвел итог Денис.
– Когда же ты успела? – удивился он. – С тем поговорила, с другим решила, со всеми перезвонилась.
– А чем я занималась вчера весь вечер? – Елена явно хотела сказать в его адрес что-то нелестное, но сдержалась. – Пришлось пригласить кое-кого не нашего уровня, с одним я дважды танцевала.
Больше в этот день Денис вопросов не задавал.
Муж Елены деньги «достал», передал конверт с пятью тысячами просто, без лишних слов, как соседи одалживают друг другу хлеб или сахар. Дэник заплатил за квартиру, купил тахту и письменный стол. Остальную обстановку, как и предсказывала Елена, оставили прежние хозяева. Денис никогда крупно не занимал, в крайнем случае перехватывал двадцатку на несколько дней. Пять тысяч повисли над ним, он даже начал сутулиться – так ходят высокие люди в помещении с низким потолком, ежесекундно боясь выпрямиться и разбить себе голову. Он взялся за подсчеты, выяснил, что если удастся взять еще одну группу и получить дополнительно пятьдесят часов и заключить договор в издательстве, то при такой нагрузке – сколько останется на сон, страшно подумать, – расплатиться можно не раньше чем через три года. Никакой квартиры не надо, жил бы в своем «пенале», ведь жил, и ничего. Что теперь будет? Перспектива ближайших лет сделала Дениса молчаливым, сосредоточенно-безрадостным.
Жил он в прекрасном доме, в просторной, хорошо, по его представлениям, обставленной квартире, вставал с мыслью о деньгах, ложился с думами о долгах. Ко всему еще начал расставаться с друзьями детства. Человек контактный, Денис приятелям счет не вел, но друзей было всего двое. Когда он сообщил о покупке квартиры, оба, совершенно не похожие друг на друга, одинаково взъерошились и чуть не хором спросили:
– А деньги?
– Будет день – будет пища, – пошутил Денис.
Елену оба прекрасно знали, дружно не любили, она им в давнем прошлом отвечала безраздельным высокомерием. Денис ни слова о ней ребятам не сказал, стыдился признаться, что встретился, принял от Елены помощь. Друзья каким-то образом обо всем узнали, попытка объясниться привела лишь к охлаждению.
– Ну и ладно, не учите, не маленький, – сказал Денис, закрывая обитую кожзаменителем дверь, посмотрел на друзей в глазок, и они, вчера единственные и родные, показались ему далекими и даже враждебными.
Тяжелый разговор с Еленой начался с вопроса, который Денис задал в искренне шутливом тоне:
– Помоги неразумному советом: что делать?
– Жить, Дэник, все остальное ерунда. – Елена купила ему занавески на кухню, сейчас подшивала их на машинке.
– Ты мне еще не сказала, где работаешь, где и сколько получает Игорь, как вам удается содержать такую квартиру, машину, устраивать приемы? – Денис взглянул на подаренные ему часы и от последнего вопроса воздержался.
– У меня шестьдесят часов в одной шарашкиной конторе, заполняю дневники, получаю деньги, им нужны лишь галочки, что физкультурная работа ведется. – Елена откусила нитку, шить перестала, сидела, не поворачиваясь, напряженно, ее ожидание Дениса подтолкнуло.
– Твоей зарплаты не хватит оплатить квартиру, сколько же зарабатывает Игорь?
Елена повернулась вместе со стулом, оглядела Дениса несколько задумчиво:
– Я тебе скажу. Не поймешь – пеняй на себя. Вопрос твой неприличен и никогда, никому, – Елена улыбнулась, но в голосе ее звучала неприкрытая угроза, – из моих знакомых его не задавай. Тебя может интересовать, как люди живут, а на какие средства – проблема не твоя.
Самое удивительное, что даже эта речь Елену не портила: она оставалась женственной. Впервые после их случайной встречи Денис увидел не размытое далекое прошлое, а реальное и желанное настоящее. И он, смотря на Елену, видел теперь не свою первую любовь, не юность, а женщину. Читай он Библию, то сказал бы: вот он, грех во плоти, и ничего желанней этого греха на земле не существует. Исчезла квартира, проблемы, долги, осталась лишь женщина с золотыми волосами, глазами загадочными, зовущими и удерживающими на расстоянии, с телом, обещавшим и совершенно недоступным.
– Я тоже не твоя проблема. – Елена встала, туже затянула пояс халата. – Я рада, что ты умница, Дэник. – Елена протянула ему шторы. – Давай повесим, в кухне станет уютнее.
Вскоре с тренерской работы Денис ушел, целиком занялся журналистикой. Так решила Елена. Если тренер – то сборная, в крайнем случае команда мастеров, поездки за рубеж, объяснила она. Журналист – это нечто неопределенное, загадочное и опасное. Человек должен быть контактным, обаятельным и немного опасным, это располагает, щекочет нервы.
Кто-то кому-то позвонил, кто-то с кем-то пообедал. Денис ничего не знал, через несколько дней его пригласили в редакцию и предложили должность корреспондента. Жизнь на одной площадке с Качалиными оказалась очень простой и приятной. Однако материальная проблема не разрешалась, наоборот, в деньгах Денис потерял. Корреспондент – слово красивое, к деньгам непосредственно отношения не имеет. Денис плевать хотел на мелкие проблемы, главное, рядом живет Елена. Видеть ее можно каждый день, почти в любое время. Она часто брала его с собой, когда уезжала по делам, которые Дениса не интересовали. Елена за рулем, он рядом, удивляясь, как ухитрился прожить без этой женщины более пятнадцати лет…
– Напиши о строительстве спортивных объектов, – сказала Елена невзначай.
Денис не расслышал толком. Сидя рядом в машине, он пытался просунуть свою широкую ладонь в узкий карман ее замшевой куртки.
– Где статья? – спросила Елена через несколько дней.
Денис несколько растерялся, но не спросил, что именно она имеет в виду, начал путано объяснять: мол, в редакции без году неделя, и статьи ему не заказывают, работает пока на подхвате, собирает материал, пишут другие.
– Наша страна все время строит, людям интересно знать, что строят, как, – нравоучительно произнесла Елена и недовольно поморщилась.
Недовольство Денис уловил сразу, заявил в редакции о своем неуемном желании познакомиться со строительством какого-нибудь спортивного комплекса и тут же получил согласие и конкретное задание.
Через две недели материал был опубликован. Написанный штампованными фразами, с еще более штампованными мыслями, он прошел совершенно незамеченным. Елена же, прочитав, благосклонно кивнула, поцеловала в щеку, сказала:
– Молодец, Дэник, так держать. Только чуть критичнее – ты должен быть объективным и строгим. – И повернула разговор в сторону: – Я хочу попросить тебя об одном одолжении. – Глянула вскользь, но испытующе.
Денис кивнул, хотел ответить, лишь снова кивнул.
Елена рассмеялась:
– Спасибо. Я хочу «Волгу». Не реку, она очень большая и никчемная. – Елена улыбнулась, пытаясь Дениса рассмешить.
Он же буквально обалдел:
– Пятнадцать тысяч…
– Ерунда. Трудно достать – тебя тоже не касается. – Елена его снова поцеловала. – Достанут и заплатят. Я прошу, чтобы ты на себя ее оформил. У нас машина есть, если мы купим «Волгу», это может вызвать к Игорю нездоровое внимание.
– Оформить? Пожалуйста. Хотя если у меня спросят, на какие деньги…
– Сбережения, Дэник, ты всегда был человеком бережливым.
– Я?
– Когда ты выступал, то сколько лет ездил туда? – Елена кивнула на окно.
– Много, – Денис задумался, – лет восемь, наверно.
– Сколько раз? – Елена, изображая следователя, спрашивала строго.
– Не помню, возьмите мое личное дело и поинтересуйтесь, – подыграл Денис. – Раз двадцать ездил, может, и больше.
– Вещи для продажи привозил?
– Что значит для продажи? – Денис вошел в роль, даже увлекся. – Времени шататься по магазинам не было, истратишь валюту как попало, вернешься, здесь остынешь, сдашь в комиссионку. А что? Нельзя?
– Дэник, – Елена всплеснула руками, – ты великолепен. Главное же, запомни: никто никогда подобных вопросов тебе задавать не будет. Кто ты, Денис Сергачев, в глазах тети Маши?
– Никто. Бывший.
– Ты, Дэник, человек, всю жизнь разъезжавший по заграницам. Натаскал ты себе за эти годы тьму кромешную. И поставь ты завтра у подъезда не «Волгу», а белокаменный дворец, что скажут?
– Банк ограбил.
Елена посмотрела на Дениса с сожалением, как смотрят на родного, безнадежно больного человека:
– Скажут: «Наконец-то придуриваться перестал, сколько накоплено и припрятано. Одних золотых медалей на десять челюстей хватит»… В общем, бери «Волгу», будем кататься. Не спорь, будешь ездить на ней и один. Обязательно. Денис Сергачев на «Волге». И ни у кого нет вопросов.
– Елена, хочешь верь, хочешь нет, я за всю жизнь в спорте… – начал Денис несколько напыщенно. Елена закрыла ему рот поцелуем.
– Ты дурак, мне известно. Совсем не обязательно кричать об этом из окна или объяснять по телевизору. Кстати, как ты думаешь: что бы у тебя сейчас было, выйди я за тебя тогда замуж? – Елена перестала шутить, смотрела серьезно.
– Я хотел бы сына, – смутился Денис и, помявшись, добавил: – И дочку.
Разговаривали они у Качалиных на кухне. Елена, к удивлению Дениса, не готовила, как обычно, даже не отвечала на телефонные звонки. Аппарат время от времени вздрагивал и требовательно верещал. Елене надоело, отключила его. Задавая свой последний вопрос, Елена собиралась затем рассказать, что будь они женаты, то сегодня обладали бы и квартирой, и «Волгой», что его поездки при ее практической смекалке – золотая жила. А не вышла она за него замуж потому, что не хотела ждать, да и жила эта сегодня бы уже иссякла, а ей, женщине, много надо и сегодня, и завтра.
Когда Денис сказал о сыне, Елена чуть улыбнулась, добавление дочери разозлило окончательно. Слова путались и, сбивая друг друга, не желали выстраиваться в нормальные фразы.
– Сын… Дочка… – повторила Елена и неожиданно ловким движением стянула через голову тонкий свитер. – А с этим как? Ты глаза-то открой! Будь у меня сейчас сын, ты бы не зажмурился, жрал бы яичницу, ковырял в зубах и смотрел в окно…
Денис покорно глаза открыл, но не поднял. Елена подошла и прижала его голову к груди.
Потом Денис ничего вспомнить не мог, и беспамятство это приводило его в бешенство. Он ощущал себя и крезом, и нищим. Елена вела себя, словно ничего не произошло. Денис несколько дней старался с ее мужем не встречаться, затем все как-то само собой вошло в привычную колею.
Денис купил «Волгу» и окончательно расстался с друзьями. Они появилисъ, как всегда, вдвоем, мазнули по сверкающей машине взглядом, один, криво улыбнувшись, попросил прокатить, второй, он всегда был в их троице главным, прижал Дениса к машине и, тяжело дыша ему в лицо, сказал:
– Ты был олимпийцем, Сергачев, ты был нашим другом. Теперь ты вроде гоголевского Андрия. Я не Тарас, я тебя не рожал, почему ты оказался предателем, не знаю. Когда тебе станет совсем плохо – позвони. Если тебя не подпустят к телефону, – он отстранился, оглядел Дениса, словно раньше никогда не видел, – напиши… В память о Денисе Сергачеве, который был, мы придем.
Вечером впервые в жизни Денис напился.
Неожиданную помощь в борьбе с новым увлечением ему оказала та же «Волга». Елена требовала, чтобы Денис ежедневно ездил на машине, подъезжал к редакции, к Спорткомитету, в Лужники. В общем, во всех местах, где его знали и могли видеть, он должен быть за рулем. Мало того, если раньше, разъезжая по своим личным делам, она водила «Жигули» сама, то теперь просила Дениса.
Денис и Елена выступали во внешнем мире как деловые партнеры. Действительно же он был шофером, охранником – хотя об этой роли не догадывался, – представительным и престижным ухажером, который былую страсть сменил на безнадежную и платоническую любовь. В последней роли Денис нравился всем. Елене – потому что такого пажа ни у кого из подруг не было. Фигура, имя, даже обаяние! Милые подружки, радуйтесь за меня и не портите себе цвет лица. Мужчинам Денис был симпатичен, так как среди приятелей за рюмкой можно сказать: «Денис Сергачев, – знаете, этот самый? – за пивом бегает, вчера теплое принес, стартовал заново». Был Денис Сергачев Олимпиец – все с большой буквы, и другие чувствовали себя рядом с ним неполноценными пигмеями, сражались в его присутствии лишь с комплексом неполноценности. Жизнь всех расставила по своим местам. Подругам Елены Денис служил как бы допингом и стимулом. Все давно обрыдло, пошлые мужья-добытчики только о деньгах и говорят, скабрезные анекдоты рассказывают, за спиной шепчутся о девчонках. А появляется Денис Сергачев?! Пусть пока под пятой у этой бездушной стервы… Глаза у Дениса на месте, мозги не все растерял, оглянется, разберется, кто есть кто.
Денис не догадывался, какие страсти кипели, как согревалась давно остывшая кровь, видел только Елену, жил, дышал, как прикажут.
Обычно Денис выходил из дома раньше Елены, прогревал «Волгу», затем спускалась она – деловая, элегантная, несколько отчужденная и от этого еще более желанная.
В тот день все было, как всегда. Денис послушно повел машину – Елена назвала незнакомый адрес, он оказался совсем неподалеку. Остановившись у дома, в котором не было ни магазина, ни ателье, ни парикмахерской, Денис просительно произнес:
– Можно, я подожду в машине? – Ему очень не хотелось пить кофе и слушать женские сплетни.
– Нет, здесь ты мне нужен. – Елена рассмеялась, взглянула игриво.
Они поднялись на второй этаж, Елена открыла дверь своим ключом, вошла по-хозяйски. В однокомнатной, уютной, скромно обставленной квартире никого не было.
– Располагайся, ты дома, я сняла эту комнатушку для нас.
Елена переоделась в халат и начала хозяйничать: вытирать пыль, мыть ванну, зажгла на кухне газ, поставила чайник. Делала она все быстро и ловко. Денис слонялся следом и по тому, как в ванной были сменены зубные щетки, мыло, одеколон и полотенце, понял, что Елена лжет. Квартира снята давно, просто некоторое время здесь никого не было.
Дениса знобило, ощущение походило на предстартовый мандраж, который исчезнет после судейского свистка. Денис сел в уголке, попытался разобраться, что с ним происходит. Он так ждал сегодняшнего дня, не торопил Елену, полагая, что в интимных вопросах должна решать женщина. Она решила, – казалось бы, он должен быть счастлив, но в чувствах, которые его сейчас опутали, были и недоумение, и растерянность, и нарастающий гнев – все что угодно, кроме счастья. Выкинула зубные щетки, заменила полотенца и постельное белье, могла бы все это сделать и без него – приехать сюда вчера. Пройдет его, Дениса, время, и Елена так же ловко и быстро все проделает заново, так же будет плескаться в ванной, а в кресле усядется другой мужчина.
Денис поднялся, с трудом вынув себя из кресла: надо уходить, оставить ключи от машины и тихонько закрыть за собой дверь. Черт возьми, он – Денис Сергачев! Не шофер, носильщик, сопровождающее лицо, он – Денис Сергачев!
– Дэник!
Он открыл дверь ванной, остановился на пороге. Елена сидела, окутанная ароматной пеной, словно златокудрая греческая богиня. «Тюрьма, петля, никуда я не уйду, время, когда я мог принимать решения, кончилось», – понял Денис, хотел пошутить, но губы не слушались. Озорные искорки исчезли из ее карих глаз, во взгляде появились настороженность и внимание.
– Свари, пожалуйста, кофе и выпей рюмочку, машину сегодня поведу я. Ты мне разрешишь? Дэник, доставь мне удовольствие, выпей, ты становишься таким очаровательным. – Елена упрашивала его, как ребенок выклянчивает у родителей что-то запретное. Она не обдумывала эти слова заранее, не подбирала тон, который был ей совершенно несвойствен. Сделала все по наитию, спонтанно, выстрелила, не целясь, и уложила весь залп в десятку.
Денис рассмеялся и потерял остатки воли. На кухне он выпил стакан коньяку, занялся варкой кофе, выпил еще, и огонь, растекавшийся по жилкам, завершил превращение Олимпийца в раба.
В машине Елена, вновь деловая и конкретная, протянула ключ от квартиры:
– Надеюсь, ты не станешь сюда водить девок.
– У меня есть своя квартира, – ответил он.
– Над чем ты сейчас работаешь? Я попросила для тебя командировку на Украину. Там есть несколько интересных строительств, не удивляйся и поезжай.
– Я спортсмен, а не строитель.
– Количество и качество спортивных сооружений определяет массовость спортивного движения. – Елена умела говорить четкими бездумными фразами, без тени иронии. – Массовость определяет мастерство. Олимпийский чемпион вырастает из десятков тысяч рядовых спортсменов.
Денис пожал плечами и ничего не ответил, он чувствовал: Елена имеет на него очень конкретные виды, какие именно, не знал и не желал догадываться. Придет время – скажет, а сейчас надо в командировку? Поедем.
Эта квартира стала их третьим домом. Денис захаживал сюда и один. Никто не беспокоил, телефон молчал, в дверь не барабанили ногами и даже деликатно не звонили. Елена здесь становилась совершенно иной: ее деловитость и энергия исчезали, и она, задумчивая и тихая, не торопясь принимала ванну, неохотно ела и забиралась в постель, где, свернувшись калачиком, дремала, а иногда даже спала. Ласки она принимала равнодушно, с гримаской, которая означала: мол, если тебе это приятно, то так уж и быть. Темперамент и энергию Елена полностью растрачивала во внешнем мире, на людях. Она была похожа на замученного многочисленными родственниками ребенка, который, подыгрывая взрослому эгоистично-тщеславному миру, старательно, даже талантливо, изображает вундеркинда, затем прячется в детской, где, не думая, как он выглядит со стороны, становится самим собой – маленьким, обыкновенным, беззащитным.
Дрема этой квартиры охватывала и Дениса. Он тоже становился вялым, двигался не пружинисто и легко, а распустив мышцы и вывалив животик, приволакивая шлепанцы. Слонялся из кухни в комнату, таская стакан и прихлебывая на ходу, глядя в потолок, размышляя о жизни, Елене и себе и ни о чем конкретно.
Прошел год. Долг Дениса уменьшился на тысячу, перестал его тяготить: должен и должен, потихоньку отдам, для Игоря Качалина четыре тысячи – не деньги. Денис давно понял: Игорь не занимал пять тысяч на стороне, дал свои, хотя откуда они свои – совершенно неизвестно. Денис и раньше сталкивался с людьми, чьи доходы невозможно даже сравнить с расходами. В таких случаях он делал шаг в сторону, отношений не поддерживал. Теперь он жил среди людей, которые о деньгах не говорили, до зарплаты не занимали. Лишь однажды Денис услышал, как один из друзей Качалиных сказал:
– Если я выхожу из дома и у меня нет в кармане штуки, я чувствую себя так, будто вышел на улицу без штанов.
Два года назад Денис выдал бы говоруну такую штуку, что тот действительно бы остался без штанов. Но два года назад отношение таких людей к Денису было иное: никто подобного и сказать не смел, общества Дениса искали, к его словам прислушивались. Теперь же Денис жил рядом с деньгами, сам делать деньги не умел, и окружающие относились к нему с равнодушием и легким презрением.
Однажды Елена попросила его подъехать к нотариальной конторе, и без очереди (Елена бывала только в тех местах, где ее знают) они оформили доверенность на снятие с учета и продажу «Волги». Денис подписал документы, даже не выяснив, на чье имя выдает доверенность. Больше «Волгу» Денис не видел – она уехала в теплые края, где мандарины, вино, барашки и длинные, как жизнь горцев, тосты.
– Машину ты разбил, – пояснила Елена. – О своем долге забудь – мы в расчете. Встань в Союзе журналистов на «Жигули».
– Нет, – сказал Денис.
Елена взглянула на него с любопытством и некоторым удивлением. Такое выражение случается у человека, когда он поднимается с постели поутру и не находит на месте шлепанцы. Куда подевались? Топай босиком по квартире, разыскивай, ерунда, конечно, найдутся, но непорядок.
– Забыла сказать… – Елена чуть помедлила. Денис приготовился слушать импровизированную ложь и не ошибся. – Квартиру нашу забирают, хозяин вернулся. – Она протянула руку: – Ключи.
– Не забудь сменить зубную щетку. – Денис отдал ключи, словно скинул на землю осточертевший рюкзак, расправил плечи.
Без квартиры, без «Волги», заставлявшей его врать и значительно надувать щеки, он почувствовал себя молодым и свободным. Денис отличался удивительной для своих лет наивностью, походил на убежавшего из дома щенка, который не понимает, что сколько ни бегай, а жрать захочешь и вернешься назад, где тебя ожидает плошка с похлебкой, кость и… цепь.
Неизвестно почему, новую жизнь Денис начал с генеральной уборки своей квартиры. Пылесосил – плохонький пылесос остался от прежних хозяев – стены и вещи, тер и скреб кухню, мыл полы, мазал мастикой. Работая, потел и задыхался, будто никогда в жизни не занимался физическим трудом. Закончив уборку, составил распорядок дня, отпечатал на машинке и пришпилил его на стенку. Утром делал гимнастику, начал ходить в бассейн, но через две недели выяснил, что денег на жизнь категорически не хватает. Странно, как же он жил раньше? Денег у Елены никогда не брал, обедал у Качалиных крайне редко, вечерами в ресторанах тоже старался не бывать, так что же изменилось? Почему деньги были, а теперь их нет? Денис не замечал, что уже два года не покупает сигарет, пачки валялись у Качалиных на каждом столе, он закуривал, не думая, клал пачку в карман. А сигареты, к которым он уже привык, стоили полтора рубля, следовательно, сорок пять рублей в месяц. Он ни копейки не тратил на транспорт – сейчас толкался в троллейбусах и метро, но в конце дня не выдерживал и садился в такси. Даже короткий маршрут в такси стоил два рубля, значит, шестьдесят в месяц. Тридцать пять надо платить за квартиру. На жизнь Денису оставалось от тридцати до пятидесяти рублей. Произведя все подсчеты, Денис испугался. Работая тренером, он месяцами жил на сборах, где его кормили, комната-пенал стоила рубли, теперь же все иначе. Денис бросил курить, увидев свободное такси, отворачивался, однообразно питался: яичница, готовые котлеты, кофе лишь изредка, пристрастился к спитому чаю. У спортсменов есть такое понятие: уперся. Если начинается полоса неудач, беспричинно ухудшилась форма, преследуют травмы, походя лягнули в газете и начинает посвистывать публика, то спортсмены говорят: надо упереться. В переводе на русский – терпеть, терпеть, работать и работать.
Денис уперся. Хорошо потерял в весе, не пил и не курил, работал в редакции, как все, от и до, вечерами писал книгу о своем друге, известном, даже легендарном Олимпийце. В соседнюю квартиру не заходил, и как-то получилось, что за полгода лишь однажды столкнулся с Игорем Качалиным у лифта, а Елену не встретил ни разу. Через несколько месяцев Денис начал замечать, что отношение к нему коллег меняется. Его снова стали называть по фамилии, а не по имени и отчеству. Сергачев. Так его звали много лет в спорте. Сергачев. Фамилия, произносимая как имя, известное каждому причастному к большому спорту. Сергачев! Титул, индивидуальность, признание!
– Сергачев! – кричали из коридора. – Я в магазин, что тебе?
– На рубль, – печатая на машинке, отвечал он. – И не отказывай себе ни в чем, старина!
Через некоторое время стучали в стенку, и в соседнем кабинете он получал обед: колбаса, сырок «Дружба», кефир или чай, порой винегрет с куском селедки.
Сергачев преодолел инерцию неудач и шагнул вперед, на горизонте начало светлеть.
Вечером, когда Денис, изрядно уставший за день, решал вопрос: то ли поработать еще часок, то ли посмотреть телевизор, – зашел Игорь Качалин. Бывал он у Дениса крайне редко, а уж последние месяцы ни разу.
– Извини, что без звонка, – попытался пошутить Игорь, опускаясь в кресло и закидывая ноги на подлокотник – это была его любимая поза.
Качалин не просто хорошо, а безукоризненно одевался. Костюмы сдержанных тонов, модного, но не броского покроя, рубашки, галстуки, носки со вкусом подобраны по цвету, обувь он носил в большинстве случаев черную, сверкающую чистотой. Внешний вид соседа поначалу раздражал Дениса, позже, когда он увидел, что Игорь, садясь, не боится смять безукоризненную стрелку брюк и вообще не обращает на свою одежду никакого внимания, стал относиться к его щеголеватости терпимее. Гардеробом мужа заведовала Елена, он лишь носил все, что ему ежедневно, а иногда и по два раза в день, выкладывалось и развешивалось. С лицом мужа Елена, к сожалению, ничего поделать не могла. Большеротое, маловыразительное, с широко расставленными бесцветными глазками. Симпатичным в лице были веснушки. Густо рассыпанные по всем выпуклостям и впадинам, они придавали Качалину выражение детской непосредственности, что совершенно не соответствовало действительности.
– Не заходишь. С Еленой поссорился? – Качалин болтал ногами, смотрел доброжелательно. – Мою лучшую половину не надо принимать всерьез, тогда все о'кей!
Денис неопределенно пожал плечами. «Знает он о наших отношениях с Еленой? Вполне возможно», – рассуждал Денис, чувствуя себя в присутствии Качалина неуютно, словно пришел в чужой дом и теперь не знает, где присесть и что говорить.
Игорь вынул из кармана конверт, небрежно бросил на стол.
– Здесь три тысячи, две за мной. – Качалин зевнул, и Денис по этому нервному зевку понял, что гость нервничает, а ленивая поза и нарочитое спокойствие – сплошной блеф, за которым прячется волнение.
– Ты, Игорь, похож на новичка перед соревнованиями, я таких видел тысячи. – Денис взял конверт, не открывая его, положил Качалину на колени.
Тот вскочил, вновь бросил конверт на стол и начал расхаживать по комнате.
– Я знал, с тобой будет морока! Порой мне чудится, что от тебя попахивает нафталином. Как от наших бабушек, которых я не помню. Хорошо, нехорошо! Нравственно, безнравственно!
– Ты можешь сесть, перестать кричать, – посоветовал Денис. – Я думал, ты спокойнее. Что случилось? Какие три тысячи, какие деньги ты мне должен?
– Я со своими очень спокойный. – Качалин вернулся в кресло. – Ты действительно ничего не понимаешь? Конечно, Елена меня предупреждала. Давай все сначала. Я дал тебе пять тысяч, зная: ты отдать не сможешь. Я не могу дарить даже такую мелочь – я человек деловой. И я придумал комбинацию с «Волгой». Мне ее не дадут, и Иванову, и Сидорову не дадут. А Сергачеву, – он ткнул в Дениса пальцем, – дадут! И дали!
– Я не просил. – Денис, понимая несерьезность своих слов, рассердился: – Я вообще ничего у вас не просил. Ни эту квартиру, ни денег взаймы, ни «Волгу»! Даже Клязьму не просил!
– Какую Клязьму? – опешил Качалин.
– Есть большая река Волга, а есть маленькая речка Клязьма. Так я у вас ничего не просил – ни большого, ни маленького. Понял?
Качалин растянул рот до ушей, согласно кивнул:
– Не просил. Однако взял. Каждый берет. Разрешение на «Волгу» получили, использовав имя Дениса Сергачева. Машину продали. Здесь твоя доля и две штуки еще за мной. Все должно быть честно…
– Но ведь я был тебе должен. – Денису казалось: говорит не он, кто-то другой – но на столе лежал конверт с тремя тысячами. Не надо совершать ничего бесчестного, все уже произошло, даже забыто. Взять деньги, положить в карман.
– Кого-нибудь обманули, что-нибудь украли?! – Тон Качалина стал агрессивнее. – Государство не потеряло ни копейки, человек, купивший машину, только благодарен, а где он ворует, не касается ни меня, ни тем более тебя. Давай сделаем перерыв. – В его голосе прозвучала просьба. – Как у вас говорят: тайм-аут?
– Говорят и так. – Денис рассмеялся и понял, что заглатывает крючок. Но уж больно соблазнительна наживка.
– Пойдем ко мне, врежем по стаканчику. У Елены, правда, бабы, но мы от них спрячемся в кабинете. Деньги, деньги… Завтра договорим.
Спрятаться от хозяйки и ее гостей мужчинам не удалось. Лишь они переступили порог, Елена вышла из гостиной, захватила Дениса, повела знакомить.
– Девочки, прошу любить – Денис Сергачев! Опуская его титулы, похвастаюсь, что мы были дружны с юности и был такой момент, когда Они ухаживали за мной. Признаешь?
Елена говорила очень просто и мило, Денис сделал общий поклон и сипло произнес:
– Признаю…
С момента прихода к нему в квартиру Качалина Денис говорил не то, что думал, и делал не то, что хотел. Решив на этот вечер махнуть рукой и не желая задумываться о завтрашнем дне и всех последующих, Денис галантно улыбнулся и сказал:
– За вас, прекрасные дамы, а дорогу осилит идущий. – Выпил слабенький неприятный напиток, налил полный стакан виски и, как бахвалящийся семнадцатилетний физкультурник, осушил бокал до дна.
Видимо, вся эта сцена выглядела не до конца пошлой – женщины захлопали, а соседка Дениса, заглянув ему в глаза, с придыханием произнесла:
– Все-таки они существуют… мужчины.
Тут Качалин взял его под руку, втолкнул в кабинет, закрыл дверь:
– Я же тебе говорил, их нельзя принимать всерьез.
Легкий дурман от выпитого прошел, злость и жалость к себе тоже испарились, остались умиротворение и вера в свою звезду. Денис с недоумением вспомнил редакцию, ребят, готовые котлеты и плавленые сырки. Он еще не понял, что, побегав на воле, вернулся к плошке с ароматной похлебкой и мозговой косточкой. А цепь? Ну, за цепью и ошейником дело не станет.
Ночью Денис несколько раз вставал, наклоняясь к крану, пересохшими губами жадно хватал холодную воду, после пяти уже заснуть не мог, вытирал липкой простыней пот, думал: «Зачем я им нужен? Рассказы о долгах и честном дележе – небрежно сложенная сказка. Зачем я им нужен?»
В редакцию он приплелся вовремя и начал читать написанную вчера статью.
– Двигай отсюда, Денис, – сказал в обед один из редакторов. – Шефа пока нет, мы тебя прикроем.
– Спасибо, ребята, – только и успел ответить Денис, как по коридору тяжело и знакомо протопали и тоненький девичий голосок пропел:
– Сергачев! Ваше высочество, вас просит к себе их величество!
Провожаемый сочувственными взглядами, Денис шагнул в коридор.
Главный был в гневе и, что случалось крайне редко, не скрывал этого.
– Мы не народный контроль и не ревизоры! – Главный протянул Денису конверт: – Ознакомься. Вечером выезжай, завтра утром тебя встретят. Приказ о командировке я сейчас подпишу.
– Слушаюсь, шеф. – Денис взял конверт и собрался уходить, но главный остановил.
– Денис, – он замялся, – ты что, хорошо знаком с… – Он назвал фамилию высокого начальства.
– Здороваемся, – чистосердечно ответил Денис. – Однажды в Кремле вместе награду получали.
– А почему он называет твое имя? Начальство обычно не указывает, кого и куда посылать.
– Понятия не имею.
– Честно?
Денис взглянул недоуменно. Главный смутился, но молчал, ждал ответа. Денис хотел ответить резкостью, понял, что все не так просто, и сказал:
– Честно, шеф, абсолютно честно!
– Ну и ладушки! – Главный неожиданно развеселился: – Очень рад, поезжай, я уверен в твоей объективности. Врежь им по первое число, я сам месяц назад видел эту базу. Бардак и воровство!
В конверте была не анонимная кляуза, а обстоятельное письмо с подробным изложением дел в строительстве спортивной базы, которая должна вступить в строй через три месяца, а вырыли только яму, средства почти израсходованы и так далее. Письмо заканчивалось словами, что главный тренер, в прошлом товарищ Дениса по сборной, обращается в спортивную организацию, а не в партийные органы лишь потому, что не хочет выносить сор из избы и убежден: виновные будут наказаны, а строительство возобновится. Среди виновных на первом месте называли И. П. Качалина, о котором было добавлено несколько слов почти нецензурных…
– Только без сцен и без восклицательных знаков, – сказала Елена, открыв Денису дверь.
Качалин сидел на кухне в только что отутюженной рубашке, с чуть приспущенным галстуком. Кивнул Денису и, дружелюбно улыбнувшись, сказал:
– Не принимай близко к сердцу, старик. Писали и будут писать, а мы отписывали и будем отписывать.
– Кто мы? – почему-то шепотом спросил Денис. – Ты или я?
– Если тебя интересует технология, – Качалин указал на стул рядом, и Денис сел, – то я буду отписывать, а ты – подписывать. Имя у тебя незапятнано, ты всегда объективен, о положении на спортивных объектах уже писал. Прочти, перепиши своим стилем, злости и эпитетов не жалей.
Денис заметил на столе несколько страниц машинописного текста.
– Понятно, – только и сумел произнести Денис и, не взяв заготовленного творения, ушел к себе.
Елена стояла в дверях, скрестив руки, и молча смотрела на мужа.
– Сергачев – твоя идея. – Качалин поднялся, надел пиджак. – Я вернусь поздно. – И, захватив кожаный кейс, тоже вышел из квартиры.
У двери Дениса он задержался, помедлил немного и решительно позвонил.
«…Надо ехать оформлять командировку, брать билет, – рассуждал Денис, лежа на тахте. – Я напишу все, как есть, и никто не заставит меня лгать и изворачиваться. Вот зачем я им был нужен. Интерес Елены к моей работе, просьба написать о строительстве спортивных баз. Качалин – какая-то фигура в строительстве, как же я не сообразил раньше? Все оказалось просто. Интерес Елены к моей особе? Квартира, зубные щетки, ленивая любовь, „Волга“, деньги, вчерашний визит и снова деньги. Стоп! – Денис сел. – Значит, вчера Качалин уже знал об этом письме. И посылают меня в командировку по указанию „cверху“.
Раздался звонок. Денис открыл дверь, увидел Качалина, хотел закрыть, тот придержал дверь ногой.
– Может, без рукоприкладства и без нервов? – Игорь отстранил Дениса и вошел. – Поговорим, как нормальные мужики. Даю слово: никакого давления на тебя, пиши, как бог на душу положит.
Он достал из кейса бутылку коньяку, принес из кухни стакан, выпил.
– Тебе не предлагаю – можешь неправильно понять. Сначала о нас с тобой. Деньги я тебе давал один на один, они – действительно доля от продажи машины и никакого отношения к сегодняшнему разговору не имеют. Если ты захочешь мне помочь, то денег я тебе не дам, так как товарищеские услуги не оплачиваю, как и за свои услуги взяток не беру.
Денис не понимал, что имеет дело с профессионалом, который тащит его на свой стадион и предлагает схватку, в которой Сергачев даже правил не знает.
Профессионал просчитывал позицию. В данный момент для этого симпатичного парня – к противнику всегда надо относиться доброжелательно – главным является уязвленное самолюбие. Имя. Денис Сергачев не продается! Не продается! Никому подобная глупость, даже подлость, в голову не приходит. Тебя просят о помощи. Хочешь – поможешь, не хочешь – никто даже в претензии не будет. «С этого и начнем», – подвел итог Игорь Качалин и повел бой.
– Вчера о письме, которое пришло в Спорткомитет, я, конечно, знал.
– Знал! – Денис обрадовался: – Признаешь? Полгода не заходил, вчера явился, деньги принес и говоришь: не покупаешь? – Он считал свою логику неумолимой, новичок никогда не понимает, что мастер подставляет себя лишь умышленно.
– А я слабый человек, Денис. – Качалин виновато улыбнулся: – Деньги я тебе должен давно – то одни расходы, то другие. Вчера узнал о письме, у меня в вашей фирме друзья имеются, как обухом по голове. Денис поедет, а я ему еще и деньги должен! Не покупаю я тебя, а задабриваю. – И столько в его голосе было наивной глуповатости, что Денис даже рассмеялся. – Денис, те деньги отношения к твоей командировке не имеют. Клянусь!
Качалину поклясться было просто, так как сам он абсолютно никакого значения словам не придавал. Когда убеждали его, то он и не слушал, – изображая сочувствие и понимание, занимался взвешиванием, на видимых только ему весах раскладывал доходы, убытки, риск, следил за стрелкой, она и указывала, какое решение принимать. Слова же существуют для отвлечения простаков от неумолимого движения стрелки: чем больше слов, тем больше хотят отвлечь внимание. Так относился к заверениям и клятвам сам Игорь Качалин. Сидевший же напротив симпатичный верзила в слова явно верил, и не надо скупиться. Нужны реки, море слов и искренности, необходимо убедить спортсмена, что он умнее, дальновиднее и, главное, великодушнее глуповатого соседа-дельца.
– Мы строители и к Спорткомитету никакого отношения не имеем. Вы заказчики, мы исполнители. – Качалин не изучал психологию, но знал: скажи десять раз подряд правду, человек десять раз согласится, потом можно вываливать любую ложь – пройдет в белоснежных одеждах, тени подозрения не вызовет. – Я специализируюсь на строительстве спортивных объектов. Ваше начальство вижу только в приемных комиссиях. Руководитель, что сегодня утром настоял, чтобы по письму выехал Денис Сергачев, мне сват или кум? Или я ему дачу построил? Да он меня в лицо не знает.
Качалин говорил правду, одну только правду, как на святом причастии. Денис верил, постепенно успокаивался, однако спросил:
– Но почему назвали Сергачева, который живет на одной площадке с Качалиным?
– А почему я занимаюсь спортивным строительством? Почему бы мне не строить бани? У меня жена спортсменка, а Денис Сергачев – ее друг детства. И так в жизни все, петелька-крючочек, так и тянется. Сказал кто-то, где-то, – началась ложь, и Качалин заговорил беспечнее, – мол, Сергачев – имя известное, человек он с большой буквы, работает в спортивной прессе. Начальник имя знал ранее, запомнил. Порох придумали давно, зачем заново изобретать? Сергачев так Сергачев, пусть едет, в прошлом спортсмен, ныне журналист, видел тысячи спортбаз, его на мякине не проведешь – приедет, расскажет.
– И что же я должен рассказывать? Что ты мне приготовил? – Денис полагал свой удар неотразимым.
– Съезди, взгляни объективно. – Качалин достал из кейса второй экземпляр своей шпаргалки. – Ты прочти, потом ругайся, если настроение не пропадет.
Сергачев развернул листки, начал читать, ничего не понял. Сплошь цифры, кубометры грунта, тонны и погонные метры. Трубы, листовое железо, кафель – все это направлялось в одно место, попадало совсем в иное.
– Да я в этом ни в зуб. – Денис хотел бумажки вернуть, но Качалин не взял.
– Ты возьми, может, пригодятся.
– Там, говорят, одна яма…
– Так и напиши, что одна яма. Я не прошу лгать и говорить: мол, начались отделочные работы. Так ведь на основании этого, – Качалин указал на листки, – там, кроме ямы, ничего иного и быть не может. Любой строитель поймет.
– Я не строитель, черт возьми! – вспылил Денис.
– А едешь ты, старина, на строительство. Ты все напиши: мол, строители своих обязательств не выполняют, сроки непозволительно затягивают, спортивная общественность негодует. Чего я тебя учу?
– Действительно. – Денис встал, прошелся по квартире, якобы машинально взял стакан, плеснул коньяку. Последние полчаса Денис только и думал, как все это проделать естественнее. Выпил, снова налил и снова выпил и не заметил цепкого взгляда и довольной ухмылки недалекого, запутавшегося в строительной неразберихе соседа.
– Все так, – приступил к заключительной фразе Качалин. – Везде сложно и противоречиво, только у строителей все просто и ясно. Яма, она и есть яма, значит, строители разгильдяи и жулики. Напиши, напиши, фактический материал используй, будет убедительнее. Если твои цифры моих по башке трахнут, нам наконец все необходимое дадут, я тебе дворцы спортивные построю и низко в ножки поклонюсь.
Качалин ушел вконец обиженный, даже оскорбленный, из ближайшего автомата позвонил домой:
– Готов. Ты к нему не заходи, а явится, холоднее будь, он нас черт знает в чем подозревает. Друг называется. – И, довольно хохотнув, сел в машину и укатил.
Денис хлебнул забытого Качалиным коньяка и начал старательно изучать, чего строители недополучили либо получили некондицию, не получили совсем, сколько рабочей силы по указанию сверху снято на другие объекты.
«Конечно, – рассуждал Денис, – соседушка наверняка преувеличивает, но в главном наверняка прав: творится несусветное безобразие – я их выведу на чистую воду». Новичок не понимал, что только этого профессионал и добивается. В результате доклада Сергачева спортивному начальству никакой статьи в газете не появится. Факты вопиющие, докладывает человек свой, и Сергачеву поверят, но опубликовать не разрешат. Фактического материала много, молодец журналист, все раскопал, ссориться же со спортивными организациями не резон, создавать компетентную комиссию хлопотно и время потеряем. Ссоры не нужны никому, всем необходим объект. Начнутся звонки, упреки, просьбы, и тогда все замкнется на Игоре Петровиче Качалине. Вызовут в главк, покажут состряпанную им же галиматью, он разведет руками: где они подобные глупости раскопали, одному черту ведомо, с объектом можно поторопиться, необходимо немного помочь… И пойдут лимиты и сверхлимиты, дефицит и премиальные. А куда что когда-то девалось и что было, а чего не было вообще, будет похоронено и забыто.
Сергачев вернулся из командировки, написал гневную обличительную статью. Главный пожал ему руку и понес материал наверх, там тоже похвалили и гневно нахмурились, и… дальше все пошло по-качалински.
Для Дениса последняя статья оказалась и последней каплей. Самообман кончился, бывший чемпион признал свое поражение. Он подвел итоги и был вынужден признать, что журналист он никудышный, на тренерскую работу у него пороха не хватает, что он лишь Денис Сергачев – бывший… а ныне холуй при Качалиных, которые живут и процветают на неизвестные доходы. Почему неизвестные? Неизвестно, где и каким образом ворует Качалин, а что он ворует, очень даже известно, только говорить об этом в «приличном» обществе не принято. Бывший чемпион встретился с бывшими друзьями и выяснил, что о своей несостоятельности он, словно обманутый муж, узнал последним, окружающие давно и сплетничать на эту тему перестали, надоело. Что делать и кто виноват? Ведь был Денис Сергачев, не наследство получил, не по блату давали, все сам! А если бы не встретил Елену? Он отлично понимал, что вновь занимается самообманом, но не желал признать, что это он сам создал Сергачева и уничтожил Сергачева тоже самостоятельно, что он один виноват и нечего копить ненависть на первую любовь, когда не воевал за нее, – она выросла вдали от него и перед ним безвинна.

День сегодняшний
– Простите.
Лева отстранил Качалина, подошел к столу, на котором стояла бутылка.
– Остались некоторые формальности, с поминками придется немного повременить.
«А, собственно, какое я имею право здесь распоряжаться? – спросил себя Лева. – Хозяин, почему ты не поставишь меня на место? Сергачев, ты же человек сильный и решительный, почему молчишь? У тебя было время попереживать – ты обнаружил труп, вызвал милицию, ждал нашего приезда. Что ты уставился в окно, словно прячешь лицо, боишься встретиться со мной взглядом? Или я не прав, и ты просто сосед? Думай, Гуров, думай. Не увлекайся первой же версией, держи в поле зрения всех, постарайся понять каждого».
– Какое горе? Кого помянуть? – Толик удивленно взглянул на Качалина.
– Елена умерла. – Качалин вынул из кухонного шкафа другую бутылку.
– Ладно!.. – Пошарив рукой, словно слепой, Толик нашел стул и опустился на него.
Толику не было еще и тридцати, что-то несерьезное в его лице очень точно соответствовало имени, и Гуров подумал: «И в пятьдесят его тоже будут называть Толиком. Реагировал он на известие своеобразно: ни горе, ни испуг не появились у него в глазах, они лишь мгновенно стали сосредоточенными. Такой вид мог бы иметь человек, потешавший слушателей анекдотом, если бы его неожиданно прервали вопросом».
– Ладно, умерла, брось болтать. – Но он явно сразу поверил и напряженно искал ответа на какой-то важный вопрос, затем опомнился, понял – надо вести себя соответственно ситуации: – Боже мой! Боже мой! Елена! Не верю! Сердце? Попала под машину?
Если при первой реакции Толика Гуров подумал: «Вот человек, который не имеет к убийству никакого отношения», то после столь дешевой мелодраматической эскапады усомнился в поспешном выводе. Толик мог разыграть одно состояние, затем прямо противоположное, делая все крайне неумело, но в первом случае казаться очень достоверным, а во втором – выглядеть фигляром.
– Да заткнись ты! – крикнула Вера, ударила кулачком по столу. – Рад небось до смерти!
Тяжело повернулся от окна Денис Сергачев, поднял голову и болезненно поморщился Качалин, вздрогнул Толик. Быстро обменялись взглядами, хотели взглянуть на Гурова, да так и не решились. Все молчали. Лева решил ждать: он начинал получать информацию. Молчание порой может нести в себе больше информации, чем получасовая беседа. Толик на оскорбление не ответил. Качалин, как хозяин дома, вмешиваться не стал. Сосед-спортсмен должен был бы дать Вере воды, однако сидел неподвижно. Главное же – почему каждый из них хотел, но не решался посмотреть на инспектора уголовного розыска? Напрашивающийся ответ не всегда ответ неверный, и Лева сделал простой вывод. Каждый из присутствующих подумал: «Что лично для меня означает смерть Елены Качалиной?» – и увидел в этом прискорбном факте определенную выгоду. А на воре, как известно, шапка горит, и он считает, что все это видят, а уж инспектор уголовного розыска – и подавно. И Гуров, используя ситуацию, с деланным безразличием оглядел присутствующих.
В первые годы своей работы в уголовном розыске он любил иногда прикинуться дурачком, и колпак с бубенчиками не раз выручал, ведь с дураком и разговаривают по-дурацки, а, разговаривая на этом языке, любому трудно следить за каждым словом и оставаться умным. Сейчас колпак не годился, внешность и возраст Гурова изменились, и учреждение он представлял слишком серьезное, не поверят, а вот простаком прикинуться можно: по мнению обывателя, в милиции люди недалекие, не сумевшие устроиться, защититься, найти свое, персональное место под солнцем. Лучше, если они не будут опасаться. А чего им бояться, если произошел несчастный случай?
Необходимо ответить на главный вопрос: присутствующие верят в несчастный случай? Или они знают, что Качалину убили, но молчат? «Рассуждаю неверно, – одернул себя Гуров. – Их четверо, они не могут все знать об убийстве, знает лишь один человек, кто-то может догадываться. Сергачев в несчастный случай не верит, в противном случае он вел бы себя совсем иначе. Сейчас он терпеливо ждет, когда я объявлю о заключении экспертов и начну допрашивать. Один знает, другой, возможно, догадывается, все ждут, но я об убийстве не заговорю. Вы заявили о несчастном случае, ведете себя неизвестно как, я тоже могу подождать».
Пауза становилась уже неприличной. Обвинение девушки прозвучало однозначно. Не отвечая на него, Толик вроде бы соглашался.
Избрав линию поведения, Гуров налил стакан воды, подал Вере, сел напротив и задушевно, излишне значительно спросил:
– Вера, почему вы считаете, что Анатолий?.. – Он взглянул на Толика вопросительно.
– Бабенко. Анатолий Семенович Бабенко. – Толик покраснел.
– Вера, почему вы считаете, – Гуров должен был начать фразу сначала, – что Анатолий Семенович может обрадоваться смерти Елены Сергеевны? – Лева был доволен собой. Фраза выстроена классически и адресована не столько выпившей, растерянной девочке, сколько мужчинам, которые обязаны активизироваться.
– Послушайте, товарищ… – произнес Качалин.
Гуров быстро повернулся к хозяину дома, взглянул заинтересованно, явно обрадовался вмешательству. Качалин смешался, махнул рукой и замолк.
Гуров посмотрел вопросительно на Сергачева: может, ты? Денис, исподволь наблюдавший за происходящим, вновь уставился в окно. Бабенко выбрал объектом своего внимания потолок и походил на верующего, который вопрошает: доколь прикажешь терпеть, о Господи?
– Ну? – Лева посмотрел на девушку.
– Чего привязались? Ну чего от меня надо? – возмутилась Вера.
– Я не привязывался, – солидно ответил Лева. – Вы сказали, что гражданин Бабенко якобы рад неожиданной смерти. Мне интересно знать, почему вы так считаете?
Вера со свойственной женщине последовательностью сказала:
– Ничего я не считаю, отвяжитесь!
Сергачев продолжал любоваться городским пейзажем, Бабенко ждал ответа от бога, Качалин сосредоточенно варил кофе. Гуров, естественно, мог бы и не «отвязываться», но пауза его устраивала, давала возможность подумать. Причин для обвинения Толика у Веры может быть несколько. Личная антипатия? Отпадает. Девушка в запальчивости так бы и сказала, обозвав парня подходящими словами, и момент для сведения счетов удобный. Личные отношения Толика и убитой, которые известны? Тоже не годится. Толик Бабенко, кто он в доме? «Качалиным интересуются ребята из УБХСС, – вспомнил Гуров. – Толик в этой связке, в какой-то торговой комбинации, и был близок с Еленой Качалиной, именно с ней, и в дом Толик вошел как свой человек и принят как свой. „Пойдем, помянем“, – сказал Качалин. Вера о деловых связях знает, считает смерть хозяйки для Толика выгодной, проговорилась, после его, Гурова, вопроса опомнилась».
– А почему вы со мной так разговариваете? – наконец спросил Гуров, чувствуя, как атмосфера разряжается.
На лице Сергачева появилась ирония. Толик Бабенко покровительственно улыбнулся, но сразу спохватился и принял вид скорбный, хозяин снял безукоризненного покроя пиджак и расслабил узел галстука.
– Девочка, нервы. – Качалин вышел из кухни, повесил пиджак; на дверь в гостиную, где лежала его мертвая жена, даже не взглянул и вернулся на кухню. – Раз власть спиртное не разрешает, может, чай или кофе? – Он повернулся к плите.
У Левы началась головная боль, она вспыхнула сразу, будто по голове ударили. Слишком много информации, рождается множество вопросов, и нет времени. Сейчас бы чаю, хоть тридцать минут побыть одному, все систематизировать, разложить по полочкам. В этой квартире все не так, все ведут себя неестественно и лживо.
Хозяин даже не взглянул на жену, не спросил, отчего она умерла. Его должно было прорвать вопросами. Он же, подпоясавшись фартуком, варит кофе. Возможно, Качалин жену давно не любит, даже терпеть не может, случается, но фактор неожиданности должен был сработать. Не сработал. Почему? Бабенко, судя по всему, не отличается ни выдержкой, ни высокой культурой: молча снес обвинение Веры, которое для невиновного звучало бы оскорблением. Вера права? Бабенко неожиданной смерти рад? Возможно, но не факт.
Неужели Сергачеву не надоело здесь сидеть? Обнаружил труп, вызвал милицию, позвонил хозяину, все приехали, твоя квартира рядом, иди домой. Ждешь? Чего ты ждешь? Ты ждешь, когда я заговорю об убийстве. Просто житейское любопытство или страх перед разоблачением? Будем, Сергачев, ждать вместе.
Вера – дежурная вахтерша, она убирала в квартире, дружила с погибшей. Возможно, возможно. Но тут есть что-то еще. Что делает женщина, даже потрясенная горем, получив информацию? Женщина несет информацию людям. У женщин это называется «делиться». Рассказать, как ужасно происшедшее и как несправедлива судьба, какая невосполнимая потеря для нее лично – никто так не любил и не ценил погибшего человека. Вариантов много, необходимы слушатели и зрители, место Веры – у входной двери, для данного момента лучше места не существует. Вера же сидит здесь, никому не нужная, лишняя… Стоп! Гуров почувствовал, что где-то близко, горячо!
Если бы не болела так голова, если бы он имел право на ошибку сейчас, когда истина рядом – протянуть руку и взять.
Полковник сказал: «Меня попросили». Что его попросили? Кто попросил? И Лева представил, как ребята, разматывая хозяйственные махинации, узнают о несчастном случае в квартире Качалина. Они бросаются к своему начальству: «Ложь! Никаких несчастных случаев! Убийство! – кричат они. – Ехать! Изобличить!»
Начальство сочувственно кивает: «Никуда вы не поедете, – и снимает телефонную трубку: – Константин Константинович, извините, что беспокою. Заявлено о несчастном случае с одной дамой, которая нас крайне интересует». Турилин, конечно, молчит, вопросов не задает, отвечает лаконично: «Мы постараемся». Старый розыскник отлично понимает: если о несчастном случае сообщают на таком уровне, значит, действительно «крайне интересует». Надо стараться, и стараться не столько врачу и эксперту – наука точна, науку не обманешь, на современном уровне криминалистики выдать убийство за несчастный случай практически невозможно, – сколько человеку из уголовного розыска. «Константин Константинович выбрал меня, – понял Гуров, – знал, предвидел: придется решать на месте в считанные минуты. Он выбрал меня».
Гуров провел ладонью по лицу и сказал:
– Игорь Петрович, у вас не найдется что-нибудь от головной боли?
Качалин ответить не успел – Толик Бабенко сунул руку в карман и положил перед Гуровым тройчатку. Гуров потянулся к лекарству, Вера смахнула его со стола, поставила перед Левой стакан, взяла бутылку коньяку.
– Мужчина! Покойников не видел? Выпей! – И налила до краев.
– Верочка! – пробормотал сконфуженно.
Сергачев вздохнул и отвернулся. Толик опустился на четвереньки, стал искать лекарство.
«Они девочки боятся, – понял Гуров. – Я зацепился за слово „лишняя“, отвлекся на Турилина и мотивы преступления. Вера здесь отнюдь не лишняя, мужчины ее боятся. Почему боятся?»
Гуров смотрел на Веру серьезно, ждал объяснений: простак-то он простак, однако представитель власти и не должен позволять девчонке вести себя, как ей вздумается. Она поняла его немое требование, легко поднялась из-за стола, вылила коньяк в раковину, сполоснула стакан, забрала у растерянного Толика таблетки, две положила на чистое блюдце и вместе со стаканом воды подала Гурову.
– Извините, пожалуйста, со мной случается, а сегодня, – она горько улыбнулась, – сами понимаете.
– Спасибо. – Гуров выпил лекарство, отметив, что на поступок Веры никто не обратил внимания.
«Девочка чувствует себя здесь как дома, – отметил Гуров, – а как мгновенно изменилась? Двигаться вдруг стала мягко, пластично, из речи исчез базарный тон и вульгаризмы. Она умеет себя вести прекрасно, значит, ранее был театр. К чему бы это? И почему мужчины тебя боятся? Не надо изображать умника и изобретать колесо, его изобрели. Мужчина боится женщины в подавляющем большинстве случаев по одной причине. Не хочет афишировать отношения. Добрее надо быть, Гуров, добрее, о людях думай проще и лучше».
– Я могу сходить в ванную? – Вера смущенно потупилась.
Лева кивнул и, выйдя из роли, мягко и ободряюще улыбнулся. Мужчины не заметили его оплошности, Вера же не только заметила, она на секунду застыла, вглядываясь в Леву широко открытыми, удивленными глазами, а когда пошла к двери, задержалась, быстро посмотрела через плечо. Гуров не сумел перехватить этот мгновенный сигнал, но, что какой-то сигнал был, не сомневался. Страх? Предупреждение?
– Не обращайте на девочку внимания. – Качалин разлил по чашкам густой черный кофе. – Жена избаловала… Елена… – он запнулся, но продолжал спокойно: – Любила ее вроде младшей сестры. Детей у нас не состоялось.
По тому, как Качалин запнулся, затем справился с собой, как продолжал говорить ровным тоном, подбирая слова, Гуров понял, что держать себя в руках он умеет.
– Я пойду к себе. – Сергачев не спрашивал, лишь доводил до сведения. – Моя дверь напротив, буду дома.
Проходя мимо Качалина, он тронул его плечо: мол, держись, старик, на Толика не взглянул, Гурова хотел просто обойти, как обходят столб.
«Вот и все, время, отпущенное мне на раздумье, кончилось, необходимо решать. Что Сергачев может кому-то позвонить либо что-то спрятать, исключено: он вызвал милицию, и времени у него было более чем достаточно. Если я его выпускаю, то здесь создается один климат, если задерживаю, то климат совершенно иной. Пауза или ускорение? Что мне сейчас выгоднее: умиротворение или взрыв?» Гуров ответа не нашел, стоял молча и растерянно.
Сергачев его обошел. Лева взял его под руку, почувствовал ее литую силу, они вместе вышли на лестничную площадку. «Верно поступаю, – ободрил себя Гуров, – их надо разделить, меня на всех не хватит, дергаюсь, разбрасываюсь».
Сергачев открыл дверь своей квартиры:
– Зайдете? – Впервые он смотрел, не отворачиваясь, прямо и открыто.
– Вы любили ее? – Лева готов был задать любой вопрос, кроме этого, но почему все же спросил – не знал.
Они стояли между двумя полуоткрытыми дверьми, как на перепутье, – место для задушевного разговора неподходящее.
– Елену убили? – Сергачев прислонился к дверному косяку, его широкие плечи повисли, тяжелые руки болтались безжизненно.
«Он не убивал», – понял Лева.
Денис же понял, что ответа ему не дождаться, и скептически заметил:
– Вы же понимаете, что ваше молчание красноречивее ответа.
– Я вас не учу методике спортивной подготовки.
Сергачев выпрямился, словно в его большом теле не было костей, оно, как жидкий металл, перетекло из одной формы в другую.
– Ты умный парень, а вопрос твой глуп. Любил ли я Елену? – Он посмотрел в квартиру Качалиных. – Решай свои проблемы, я подожду.
– Ты мне поможешь?
– Нет! – Сергачев перешагнул порог и мягко прикрыл за собой дверь.