Алистер Маклин

Глава 7

Среда. 20.30. — Четверг. 10.30.

Я и вправду остался в живых, но скорее не благодаря, а вопреки тому обращению, которому подвергся по пути в лазарет. Лазарет находился по левому борту на две палубы ниже салона. На втором трапе один из тащивших меня парней поскользнулся, и дальнейшие события вплоть до пробуждения на койке прошли мимо моего угасшего сознания.

Как и все другие помещения на борту «Кампари», лазарет обставляли, не считаясь с затратами. Большая комната, двадцать на шестнадцать футов, с привычным на корабле персидским ковром во весь пол и стенами пастельных тонов была украшена настенными фресками, изображавшими плавание, водные лыжи и тому подобные спортивные развлечения счастливых обладателей крепких мускулов и несокрушимого здоровья — ловкая выдумка, будившая у любого, имевшего несчастье попасть на одну из трех коек лазарета, настоятельное желание встать на ноги и выбраться оттуда как можно скорее. Только сами койки, стоявшие изголовьями к иллюминаторам, выпадали из ансамбля: это были обычные металлические больничные койки, единственная уступка вкусам оформителя заключалась в том, что они были выкрашены той же краской, что и переборки. В дальнем от двери конце комнаты стоял стол старины Марстона с двумя стульями, ближе к двери вдоль внутренней переборки — складная кушетка, предназначенная для консультаций пациентов и несложных хирургических операций. Дверь между столом и кушеткой вела в два меньших помещения: амбулаторию и зубной кабинет. Я знал это, поскольку совсем недавно промучился три четверти часа в зубоврачебном кресле, пока Марстон обхаживал мой сломанный зуб. Воспоминание об этом событии я сохраню до конца своих дней.

Все три койки были заняты. Капитан Буллен — на койке ближе к двери, дальше боцман, а я в углу, напротив стола Марстона. Все мы лежали на клеенчатых подстилках. Марстон стоял, наклонившись над средней койкой, изучая коленку боцмана. Рядом с ним, держа поднос с инструментами, тампонами и бутылками, содержащими некие жидкости, стояла Сьюзен Бересфорд. Она показалась мне очень бледной. Я слегка удивился, увидев ее здесь. На кушетке сидел молодой человек, щетины которого давно не касалась бритва. Он был одет в зеленые брюки, зеленую, покрытую пятнами пота рубашку с погонами и зеленый берет. Мечтательно прикрыв глаза, он рассматривал, как поднимается спиралями к потолку дым от зажатой в углу его рта сигареты. В руках держал автомат. Неплохо было бы узнать, сколько людей и с каким количеством автоматов несли караул по всему. «Кампари». То, что на охрану трех продырявленных калек вроде меня, Макдональда и Буллена был выделен этот молодец, говорило либо о больших людских резервах Каррераса, либо об его исключительной предусмотрительности. Возможно, и о том, и о другом.

— Что вы здесь делаете, мисс Бересфорд? — поинтересовался я.

Она подняла глаза, вздрогнула, и инструменты задребезжали на подносе.

— О, как я рада, — сказала она так искренне, что мне показалось, будто это и на самом деле так. — Я думала, я... Как вы себя чувствуете?

— Так, как выгляжу. Почему вы здесь?

— Потому что она мне нужна, — заявил доктор Марстон, медленно выпрямляясь. — Когда имеешь дело с такими ранами, необходим помощник. Да будет тебе известно, Джон, что медицинские сестры обычно бывают женского пола и по возможности молодые. У нас на «Кампари» только две представительницы этой категории людей. Мисс Бересфорд и мисс Харкурт.

— Что-то не вижу здесь никаких следов пребывания мисс Харкурт, — заметил я, пытаясь представить себе очаровательную актрису в жизненной роли Флоренс Найтингейл, но воображение мое отказалось справиться с такой абсурдной задачей. Я даже не смог представить ее в этой роли на экране. — Она здесь была, — оборвал меня доктор. — Она упала в обморок.

— Тогда ясно. Как боцман?

— Вынужден попросить тебя не разговаривать, Джон, сурово изрек он. Ты потерял много крови и очень ослаб. Пожалуйста, береги силы.

— Как боцман? — повторил я. Доктор Марстон вздохнул.

— С ним все в порядке. В том смысле, что для жизни опасности нет. Аномально толстый череп, так бы я сказал. Он его и спас. Сотрясение, конечно, но трещины, я думаю, нет. Трудно говорить без рентгена. Дыхание, пульс, температура, давление — никаких симптомов серьезных травм мозга. Меня беспокоит его нога.

— Нога?

— Пателла, по-вашему коленная чашечка. Полностью раздроблена — не восстановишь. Сухожилия порваны, берцовая кость сломана. Нога распилена пополам. Должно быть, несколько пуль попало. Проклятые убийцы!

— Ампутация? Вы не думаете...

— Не надо ампутации, — он раздраженно потряс головой. — Я удалил все осколки, что смог найти. Кости либо надо сращивать, и тогда нога станет короче, либо металлические шины. Одно я могу сказать твердо: колено это он никогда больше не согнет.

— Так он останется хромым. На всю жизнь?

— Мне очень жаль, но это так. Я знаю, что вы друзья.

— Значит, для него с морем покончено?

— Мне очень жаль, — повторил Марстон. При полной своей некомпетентности в медицине, он был все же славным стариком. — Теперь твоя очередь, Джон.

— Да, — я не ожидал ничего хорошего от этой своей очереди. Я посмотрел на охранника. — Эй, ты. Да, ты. Где Каррерас?

— Сеньор Каррерас, — молодой человек бросил окурок на персидский ковер и растер его каблуком. Лорда Декстера хватил бы удар при виде этакого. — Не мое дело знать, где сеньор Каррерас.

С этим ясно. Он говорит по-английски. Меньше всего меня в тот момент занимало, где находится Каррерас.

Марстон достал свои большие ножницы и приготовился резать мне брюки.

— А капитан Буллен? — спросил я. — Какие шансы?

— Не знаю. Он сейчас без сознания, — доктор запнулся. — Он ранен дважды. Одна пуля прошла навылет — через плечо, разорвав грудную мышцу. Другая попала в правую половину груди чуть пониже, сломала ребро, а потом, наверно, пробила легкое около верхушки. Пуля застряла в теле, почти наверняка поблизости от лопатки. Мне придется оперировать, чтобы извлечь ее.

— Оперировать... — от одной мысли о том, как старина Марстон режет тело лежащего без сознания Буллена, мне сделалось дурно. Я проглотил слова, чуть не сорвавшиеся далее с моего языка, и продолжал: — Оперировать? Вы берете на себя огромную ответственность, вы рискуете на всю жизнь испортить свою профессиональную репутацию.

— Жизнь человека поставлена на карту, Джон, — торжественно заявил доктор.

— Но вам, возможно, придется вскрывать грудную полость. Серьезная операция, доктор Марстон. Без ассистентов, без обученных медсестер, без компетентного анестезиолога, без рентгена, а вдруг вы вынете пулю, которая закупоривает смертельную рану в легком, плевре или еще там где-то. Кроме всего прочего, пуля могла и отклониться, — я глубоко вздохнул. -Доктор Марстон, не могу выразить, как я уважаю вас и восхищаюсь вами за одну только мысль оперировать в таких невозможных условиях. Но вы не будете рисковать. Доктор, пока капитан не в состоянии исполнять свои обязанности, я командую «Кампари». По крайней мере номинально, — добавил я с горечью. — Запрещаю вам брать на себя ответственность за исход операции при столь неблагоприятных обстоятельствах. Мисс Бересфорд, вы свидетель.

— Что ж, Джон, возможно ты и прав, — признал Марстон с важностью. Неожиданно он помолодел лет на пять. — Действительно, ты, наверно, прав. Но мое чувство долга...

— Оно делает вам честь, доктор. Но вспомните о всех тех, кто еще с первой мировой носит в груди пулю и держится молодцом.

— И это, конечно, и это. — Никогда прежде мне не приходилось доставлять человеку такое облегчение. — Так что, дадим шанс природе?

— Капитан Буллен здоров, как бык. — По крайней мере, у старика теперь оставался шанс выкарабкаться. Я чувствовал себя так, будто только что спас человеческую жизнь. Устало пробормотал: — Вы были правы, доктор. Боюсь, я заболтался. Налейте мне, пожалуйста, воды.

— Конечно, мой мальчик, конечно, — он принес воды, проследил, как я пью, и участливо спросил: — Лучше теперь?

— Благодарю, — голос мой совсем ослаб. Я шевелил губами, силясь сказать что-то, но слов не было слышно. Встревоженный Марстон поднес ухо к моим губам, пытаясь разобрать, что я говорю, и я прошептал медленно и ясно: — У меня бедро цело, сделайте вид, что оно сломано.

Он уставился на меня отражавшим изумление взглядом, приоткрыл было рот, но вовремя прикусил язык. Старина вовсе не был таким уж тугодумом. Он кивнул головой и осведомился:

— Вы готовы? Я начинаю. И начал. Сьюзен Бересфорд ему помогала. Дело мое было не так плохо, как представлялось при первом взгляде на окровавленную ногу. Одна пуля прошла навылет, а рваные раны на бедре от двух других были неглубоки, хотя и обильно кровоточили. Все время своей работы доктор Марстон, не закрывая рта, комментировал для охранника глубину и серьезность моих ранений, и худо бы я себя почувствовал, не знай, что все это — бойкое вранье. Охранника он, несомненно, должен был убедить. Очистив и перевязав раны — пытку эту я стоически перенес, не желая визжать в присутствии Сьюзен Бересфорд, — он наложил на ногу шины и туго их прибинтовал. Проделав это, он подложил под ногу стопку подушек, зашел в амбулаторию и возвратился с походным набором средневекового инквизитора: блоком, тяжелым грузом на проволоке и кожаным ремнем. Ремень он застегнул на моей лодыжке.

— Это еще зачем? — взорвался я.

— Я медицинский офицер, заруби себе это на носу, — резко отшил меня он. При этом левое веко его едва заметно опустилось. — Вытяжение, мистер Картер. Или, может быть, вы желаете всю жизнь хромать на короткой ноге? — Прошу прощения, — возможно, я слегка недооценивал старину Марстона.

Ничто и никогда не изменит моего мнения о нем как о враче, но в других делах он был весьма находчив. Первым делом человек типа Каррераса поинтересовался бы, почему это пациент со сломанной берцовой костью не лежит на вытяжении. Марстон ввинтил два крюка в отверстия в потолке, подвесил блок, пропустил через него проволоку и прикрепил ее конец к ремню. Все это оказалось не слишком неудобно. Затем он поднял отрезанную брючину, удостоверился, что охранник не следит за ним, побрызгал на нее водой и выжал над повязкой. Даже для себя я вынужден был признать, что редко видел более убедительное зрелище полностью и тщательно лишенного подвижности пациента.

Окончил он как раз вовремя. Они со Сьюзен Бересфорд уже складывали инструменты, когда распахнулась дверь, и вошел Тони Каррерас. Он внимательно и изучающе оглядел Буллена, Макдональда и меня — это был не тот человек, который мог многое пропустить — и подошел к моей койке.

— Добрый вечер, Картер, — любезно поздоровался он. — Как вы себя чувствуете?

— Где там ваш кровожадный папаша? — полюбопытствовал я.

— Кровожадный папаша? Вы несправедливы к моему отцу. В данный момент спит. Рука причиняла ему невыносимую боль после того, как Марстон с ней закончил, — этому я ничуть не удивился — и он принял снотворное. Все люки славного «Кампари» задраены на ночь, а капитан Тони Каррерас заступил на вахту. Вы можете спать спокойно. Вам интересно будет узнать, что мы только что засекли Нассау на радаре, 40 румбов по левому борту, так что ли вы, навигаторы, говорите. Значит, вы все-таки не сбивали нас с толку этим курсом.

Я застонал и отвернулся. Каррерас подошел к Марстону.

— Как они, доктор?

— А как они должны, по-вашему, быть после того, как эти головорезы продырявили их пулями? — с горечью спросил Марстон. — Капитан Буллен то ли выживет, то ли нет, я не знаю. Макдональд, боцман, будет жить, но на всю жизнь останется хромым, с негнущейся ногой. У старшего помощника сложный перелом бедренной кости. Совершенно раздроблена. Если через пару дней он не попадет в больницу — тоже охромеет, да итак ему уже никогда по-настоящему не ходить.

— Я искренне сожалею, — признался Тони Каррерас. Похоже было, что он говорит правду. — Убивать и калечить людей — это непростительная расточительность. Ну, скажем, почти непростительная. Некоторые обстоятельства оправдывают и ее.

— Ваше человеколюбие делает вам честь, — отозвался я со своей подушки.

— Мы — гуманные люди, — заявил он.

— И блестяще это доказали, — я выгнул шею, чтобы посмотреть на него.

— Но все же могли бы быть предупредительнее к умирающему.

— В самом деле? — он великолепно умел выгибать брови.

— В самом деле. Вот ваш Дэниел Бун, — я кивнул на часового с автоматом. — Вы разрешаете своим людям курить на часах?

— Хосе? — он улыбнулся. — Хосе — заядлый курильщик. Отнимите у него сигареты — и он тут же объявит забастовку. Он, кстати, Картер, не перед Букингемским дворцом дежурит. Что это вы внезапно всполошились?

— Вы слышали, что сказал доктор Марстон. Капитан Буллен. Он в критическом состоянии, у него пробито легкое.

— А, я, кажется, понял. Вы согласны с этим, доктор?

Я затаил дыхание. Возможно, старина так и не разобрался, о чем, собственно, идет речь. Но я опять недооценил его хитрость.

— Для человека с пробитым легким, — веско изрек он, — нет ничего хуже прокуренного воздуха.

— Понятно. Хосе! — Каррерас быстро сказал что-то охраннику по-испански, тот мило улыбнулся, поднялся и направился к двери, прихватив с собою стул. Дверь захлопнулась за ним.

— Никакой дисциплины, — вздохнул Тони Каррерас, — разве так караул у Букингемского дворца марширует, Картер? А этот на стуле качается. Наша, латинская кровь, ничего не попишешь. Но предупреждаю: ценность его как часового это не снижает. Не вижу никакого вреда в том, что он будет караулить снаружи, разве что кто-то из вас пожелает выпрыгнуть в море через иллюминатор, да и для этого вы все не в том состоянии, вряд ли вы сумеете здесь что-нибудь натворить, — он помолчал и оценивающе осмотрел меня. — Странно, что вы так нелюбопытны. Картер. На вас непохоже. Наводит, знаете ли, на подозрения.

— А чего любопытствовать? — проворчал я, — нечего тут любопытствовать. Сколько у вас этих вооруженных головорезов на борту «Кампари»?

— Сорок. Неплохо? Если уж точно, тридцать восемь бойцов. Одного убил капитан Буллен, другому вы серьезно повредили руку. Где это вы, Картер, научились так стрелять?

— Случайность. Сердан пришел в себя?

— Да, — коротко ответил он. Похоже было, что он не хочет говорить о Сердане.

— Он убил Декстера? — упорствовал я.

— Нет. Вернер — сиделка. Тот, которого вы убили сегодня вечером. Смерть одного из коллег до странности мало волновала этого профессионального гуманиста. — Униформа стюарда и поднос с едой на уровне лица. Ваш главный стюард, Уайт, дважды его встретил и не заподозрил. Конечно, он к Уайту ближе, чем на тридцать футов не подходил. А Декстеру просто не повезло, что он заметил, как этот стюард отпирает радиорубку.

— Полагаю, что этот же кровожадный дьявол убил и Броунелла?

— И Бенсона. Бенсон застукал его, когда тот выходил из радиорубки, убрав Броунелла. Он его застрелил. Вернер собирался перекинуть его прямо через борт, но как раз внизу толпился народ — из команды. Он отволок его к левому борту. Опять внизу люди. Вот он и запихал его в рундук вместо спасательного жилета, — Каррерас ухмыльнулся. — Тут уже вам не повезло, что вы встали возле того рундука прошлой ночью около полуночи, когда мы послали Вернера избавиться от тела.

— А кто придумал эту штуку с липовым радиотехником в Кингстоне, который просверлил дырку из радиорубки в вентиляционную трубу и подключил наушники в каюте Сердана к приемнику? Сердан, ваш старик или вы?

— Мой отец.

— А идея троянского коня. Тоже ваш отец?

— Он выдающийся человек. Теперь я понял, почему вы были не любопытны.

Вы знали.

— Догадаться было несложно, — промолвил я задумчиво, — да только уже было поздно. Все наши беды начались в Карраччо. А эти огромные контейнеры мы погрузили именно в Карраччо. Теперь-то я понимаю, почему такой ужас обуял грузчиков, когда один из контейнеров чуть не выскользнул из строп. Теперь я понимаю, почему вашему старику так чертовски необходимо было осмотреть трюм — не для того, чтобы отдать дань уважения покойникам в гробах, а посмотреть, как поставили его людей, смогут ли они выбраться из контейнеров. А прошлой ночью они вышибли стенки и взломали люки. Сколько человек на контейнер, Каррерас?

— Двадцать. Как сельди в бочке набились, бедняги. Я думаю, им не сладко пришлось эти двадцать четыре часа.

— Двадцать... Два контейнера. Мы их погрузили четыре. А что в остальных?

— Оборудование, мистер Картер, просто оборудование.

— Одну вещь мне было бы действительно любопытно узнать.

— Да?

— Что стоит за этим кровавым бизнесом? Похищение? Требование выкупа?

— Я не имею права обсуждать с вами этот вопрос, — он усмехнулся. — По крайней мере, пока. Вы останетесь здесь, мисс Бересфорд, или позволите мне проводить вас к родителям в салон?

— Пожалуйста, оставьте юную леди, — вметался Марстон. — Она поможет мне нести круглосуточное дежурство у постели капитана Буллена. У него в любой момент возможен кризис.

— Как хотите, — он поклонился Сьюзен Бересфорд. — Всем спокойной ночи.

Дверь захлопнулась. Сьюзен Бересфорд воскликнула:

— Так вот как они попали на корабль! Как это вам удалось догадаться? — Как это мне удалось догадаться! Уж не думаете ли вы, что они запрятали сорок вооруженных людей в трубу нашего парохода? Когда мы догадались, что здесь замешаны Каррерас и Сердан, все стало ясно. Они поднялись на борт в Карраччо. И эти огромные контейнеры тоже. Как ни складывай два и два, мисс Бересфорд, все равно будет четыре, — она вспыхнула и одарила меня высокомерным взглядом, что я проигнорировал. — Теперь вы оба понимаете, что это значит?

— Пусть он сам скажет, доктор, — ехидно поддела меня мисс Бересфорд.

— Он же умирает от нетерпения поделиться с нами.

— Это значит, что за всем этим стоит нечто очень важное, — задумчиво проговорил я. — Все грузы, за исключением случая перегрузки с судна на судно в беспошлинных портах, а к нам этот случай неприменим, должны проходить проверку в таможне. Контейнеры прошли таможню в Карраччо. Следовательно, таможня знала об их содержимом. Потому так нервничал наш агент в Карраччо. Но таможня их пропустила. Почему? Потому что имела приказ пропустить. А кто отдает им приказы? Их правительство. Кто приказывает правительству? Только хунта — в конце концов она и есть правительство. Хунта прямо и стоит за всем этим. А мы все знаем, что она отчаянно нуждается в деньгах. Интересно, интересно...

— Что интересно? — осведомился Марстон.

— Сам пока не знаю. Скажите, доктор, есть тут у вас возможность приготовить чай или кофе?

— А ты, мой мальчик, видел когда-нибудь лазарет, где это нельзя сделать?

— Какая чудесная мысль, — воскликнула Сьюзен Бересфорд, вскакивая. Я с восторгом выпью чашку чаю.

— Кофе.

— Чаю!

— Кофе. Ублажите немощного. Для мисс Бересфорд это будет весьма ценный опыт. Я имею в виду самой приготовить кофе. Надо наполнить кофейник водой...

— Пожалуйста, хватит, — она подошла к моей койке и спокойно взглянула мне в глаза. — У вас короткая память, мистер Картер. Я ведь говорила вам позавчера, что сожалею, очень сожалею. Припоминаете?

— Припоминаю, — признал я, — прошу прощения, мисс Бересфорд.

— Сьюзен, — она улыбнулась. — Если хотите получить свой кофе, то только так.

— Шантаж.

— Да зови ты ее ради бога Сьюзен, если ей угодно, — раздраженно прервал нас доктор Марстон. — Что в том страшного?

— Распоряжение врача, — согласился я покорно. — О'кей, Сьюзен, принесите пациенту его кофе. — Обстоятельства едва ли можно было назвать нормальными. Я всегда мог позднее вернуться к прежнему обращению.

Прошло пять минут, и она принесла кофе. Я осмотрел поднос и возмутился.

— Что? Только три чашки? Должно быть четыре.

— Четыре?

— Четыре. Три нам и одну нашему другу снаружи.

— Нашему другу — вы имеете в виду охранника?

— А кого же еще?

— Вы сошли с ума, мистер Картер?

— Справедливость превыше всего, — пробормотал Марстон. — Он для вас Джон.

Она охладила взглядом его порыв, перевела взгляд на меня и заявила с презрительной холодностью:

— Вы сошли с ума. Почему я должна подносить кофе этому головорезу?

Ничего такого делать не буду.

— Наш старший помощник всегда знает, что делает, — умело, хотя и неожиданно, подыграл мне Марстон. — Сделайте, как он просит.

Она налила чашку кофе, вынесла ее за дверь и через несколько секунд вернулась.

— Взял? — спросил я.

— Не просто взял. Похоже, что он вообще весь день ничего не пил.

— Вполне способен в это поверить. Не думаю, что у них там, в контейнерах, был изысканный стол, — я взял предложенную мне чашку кофе, осушил ее и поставил на поднос. Кофе на вкус был именно таким, каким и должен был быть.

— Ну, как? — поинтересовалась Сьюзен.

— Превосходно. Полностью отказываюсь от своего предположения, что вы не умеете кипятить воду. Она переглянулась с Марстоном, и тот осведомился:

— Ты больше ничем не собирался заняться сегодня вечером, Джон?

— Совершенно. Все, что я хочу, — хорошо выспаться.

— Именно поэтому я всыпал тебе в кофе мощного снотворного, — он подмигнул мне. — У кофе замечательное свойство отбивать любой посторонний вкус, не так ли?

Я знал, что он имеет в виду, и он знал, что я знаю, что он имеет в виду. Я признался:

— Доктор Марстон, чувствую, что здорово дал маху, недооценивая вас.

— Чувствую то же самое, Джон, — сказал он весело. — На самом деле чувствую то же самое.

Сквозь сон я ощутил, что у меня болит левая нога, не очень сильно, но достаточно, чтобы меня пробудить. Кто-то тянул ее, делал рывок, на несколько секунд отпускал и снова дергал. И все это время он еще и разговаривал. Почему этот некто, кто бы он ни был, не прекратит это безобразие? Дерганье и болтовню. Разве он не знает, что я болен?

Я открыл глаза. Первое, что заметил, были часы на противоположной переборке. Десять часов. Десять часов утра, ибо яркий дневной свет лился через незашторенные иллюминаторы. Доктор Марстон был прав насчет снотворного. Пожалуй, "мощное” — это слишком слабый эпитет для описания его действия.

Кто-то разговаривал. Это, действительно, старик Буллен бормотал что-то неразборчивое, забывшись в беспокойном сне, но за ногу никто меня не тянул. Рывки совершал груз, подвешенный к потолку. «Кампари», несмотря на стабилизаторы, раскачивался градусов на десять-пятнадцать, а это значило, что море разыгралось не на шутку. Когда корабль переваливался с волны на волну, подвешенный блок, качаясь, как маятник, резко скрипел. Через несколько секунд скрип повторялся. Теперь, когда я совсем проснулся, это было еще мучительнее, чем по первому впечатлению. Даже если бы у меня был настоящий перелом бедра, вряд ли эта процедура была мне полезна. Я огляделся, желая найти доктора Марстона и попросить его убрать груз.

Но первым, на кого я наткнулся взглядом, был не доктор Марстон, а Мигель Каррерас, стоящий около изголовья моей койки. Возможно, и разбудивший меня. Он был свежевыбрит, выглядел бодрым и отдохнувшим, аккуратно забинтованная правая рука покоилась на перевязи. Под мышкой зажимал пачку сложенных карт. Заметив, что я проснулся, он мило улыбнулся.

— Доброе утро, мистер Картер. Как вы себя чувствуете?

Я не удостоил его ответом. Сьюзен Бересфорд сидела за столом доктора. Она показалась мне очень усталой — под зелеными глазами легли темные тени. Я спросил:

— Сьюзен, где доктор Марстон?

— Сьюзен? — пробормотал Каррерас. — Как скоро теснота рождает фамильярность. Я снова не ответил ему. Сьюзен сказала:

— В амбулатории, спит. Он провел на ногах почти всю ночь.

— Разбудите его, пожалуйста. Скажите ему, чтобы он убрал этот проклятый груз. Он мне ногу разорвет пополам.

Она вышла в амбулаторию, и Каррера с обратился ко мне:

— Я попрошу вашего внимания, мистер Картер.

— Когда с меня снимут этот груз, — сердито ответил я, — не раньше.

Появился заспанный доктор Марстон и, не сказав ни слова, принялся отсоединять груз.

— Капитан Буллен и боцман? Как они? — спросил я.

— Капитан пока не сдается, — устало ответил он. — Боцман быстро идет на поправку. Оба они слишком рано сегодня проснулись, я дал им снотворное. Чем дольше они проспят — тем лучше.

Кивнув, я дождался, пока он усадил меня и устроил мою ногу, а затем спросил грубо:

— Что вам нужно, Каррерас? Он развернул карту и положил мне на колени.

— Небольшая штурманская помощь, назовем это перепроверкой. Вы будете сотрудничать?

— Я буду сотрудничать.

— Что? — Сьюзен Бересфорд привстала из-за стола и в изумлении воззрилась на меня. — Вы... Вы собираетесь помогать этому человеку?

— Вы плохо меня расслышали? Кем бы вы хотели меня увидеть — героем? я кивнул на ногу. — Глядите, во что мне обошелся этот героизм.

— Я отказываюсь в это поверить, — на ее бледных щеках выступили яркие пятна. — Вы собираетесь помогать этому чудовищу, этому убийце.

— А если не соберусь, — лениво предположил я, — он может меня и заставить. Начнет, например, с вас. Может быть, станет ломать пальцы по одному или по очереди дергать зубы щипцами доктора Марстона. Без обезболивания, заметьте. Я не утверждаю, что он это будет делать с удовольствием, но он это будет делать.

— Я не боюсь мистера Каррераса, — заявила она дерзко. Но при этом еще больше побледнела.

— А пора бы уже испугаться, — резко оборвал я. — Итак, Каррерас?

— Вам приходилось плавать в Северной Атлантике, мистер Картер? Я имею в виду между Европой и Америкой?

— Не раз.

— Отлично, — он ткнул пальцем в карту. — Корабль вышел из Клайда и идет в Норфолк, штат Вирджиния. Я бы попросил вас проложить его курс. Все нужные справочники будут в вашем распоряжении.

— Никаких справочников не нужно, — я взял у него карандаш. — Надо обогнуть Ирландию с севера, вот так, и дальше на запад по дуге большого круга, вот к этой точке к юго-востоку от Ньюфаундленда. Эта кривая выглядит странно, но только из-за проекции карты. Это кратчайший путь.

— Я вам верю. А дальше?

— Вскоре после этого курс отклоняется от обычной морской дороги на Нью-Йорк, и мы приходим в Норфолк с норд-оста, — я завертел головой, пытаясь заглянуть за дверь лазарета. — Что за шум? Откуда это? Похоже на отбойный молоток.

— Позже, позже, — раздраженно отмахнулся он, затем развернул другую карту, и раздражение исчезло с его лица. — Великолепно, Картер, великолепно. Ваш маршрут почти точно совпадает с имеющимися у меня данными.

— Какого же черта вы приставали ко мне?

— Я все привык перепроверять, мистер Картер. Этот корабль должен прибыть в Норфолк в двадцать два часа в субботу, то есть через два дня. Ни раньше, ни позже — точно в двадцать два часа. Если мне вздумается перехватить этот корабль на рассвете того дня, где будет точка перехвата? Свои вопросы я не спешил более задавать.

— На этой широте в это время года рассвет в пять часов. Плюс-минус несколько минут. Какая скорость у этого корабля?

— Конечно же. Глупо с моей стороны. Десять узлов. — Десять узлов, семнадцать часов, сто семьдесят миль. Точка перехвата будет вот здесь.

— Точно, — он опять сверился с собственной картой. — Точно. Очень вам благодарен, — он взглянул на клочок бумаги в руке. — Наше теперешнее положение 2б°52' северной широты, 76°33' западной долготы, во всяком случае около этого. Сколько времени нам нужно, чтобы добраться до точки перехвата?

— Что за стук на палубе? Какой теперь чертовщиной вы заняты, Каррерас?

— Отвечайте на вопрос, — резко оборвал он меня, держа карту. Я осведомился:

— Какая у нас сейчас скорость?

— Четырнадцать узлов. — Сорок три часа, — сообщил я, подумав минуту. — Может, чуть меньше.

— Сорок три часа, — задумчиво повторил он. — Сейчас четверг, десять утра, а наше рандеву в пять утра в субботу. Бог мой, так это как раз сорок три часа! — впервые тень озабоченности легла на его лицо. — Какая у «Кампари» максимальная скорость?

— Восемнадцать узлов, — я мельком взглянул на Сьюзен. Она стремительно теряла свои иллюзии в отношении старшего помощника Картера.

— Ага! Восемнадцать! — лицо его прояснилось. — А при восемнадцати узлах?

— А при восемнадцати вы имеете шанс оторвать стабилизаторы и угробить «Кампари», — уведомил его я. Ему это не понравилось.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что на вас надвигаются неприятности, Каррерас. Большие неприятности, — я выглянул в иллюминатор. — Не вижу моря, но чувствую. Необычно высокие и редкие волны. Спросите любого рыбака на Багамах, что это значит в такое время года, и он вам скажет. Это может значить только одно, Каррерас, — тропический шторм, скорее всего ураган. Волнение идет с востока — там центр шторма. Пока он может быть в двухстах милях, но он там. А волнение усиливается. Вы заметили? Оно усиливается потому, что обычный путь урагана в здешних местах — на норд-вест, а скорость десять-пятнадцать миль в час. А мы двигаемся на норд-ост. Другими словами, ураган и «Кампари» — на встречных курсах. Пора уже слушать прогнозы погоды, Каррерас.

— Сколько времени нам нужно при восемнадцати узлах?

— Тридцать три часа. При хорошей погоде.

— А курс?

Я проложил курс и взглянул на своего собеседника.

— У вас на карте, несомненно, такой же.

— Действительно. На каких волнах передают прогноз погоды?

— На всех, — сухо сообщил я. — Если из Атлантики на запад движется ураган, любая коммерческая станция на восточном побережье ничего иного не передает.

Он двинулся через комнату к телефону Марстона, вызвал мостик и приказал увеличить ход до полного и следить за сообщениями о погоде. Когда он закончил, я заметил:

— Восемнадцать узлов? Что ж, я предупреждал вас.

— У меня должен быть резерв времени, — он посмотрел на Буллена, который продолжал бормотать что-то в бреду. — Что сделал бы ваш капитан в такой ситуации?

— Повернул бы и удирал в любом направлении, кроме севера. Нам ведь приходится думать о пассажирах. Они не очень-то любят морскую болезнь.

— Боюсь, что сейчас им придется потерпеть. Ради важного дела.

— Да, — задумчиво сказал я. Теперь понятно, что это за стук на палубе. — Дело важное. Для такого патриота, как вы, Каррерас, какое дело может быть важнее? У хунты пустая казна. Ни гроша за душой, а режим шатается. Только одно его может спасти — вливание. Вливание золота. Этот корабль, что мы должны перехватить, Каррерас, — на сколько миллионов он везет золота?

Марстон и Сьюзен смотрели на меня во все глаза, затем переглянулись, и их диагноз был очевиден: от шока я тронулся умом. Каррерас же явно придерживался другого мнения: он весь застыл, слушая меня.

— У вас есть доступ к источникам информации, о которых мне неизвестно, — тихо, почти шепотом сказал он. — Что за источники. Картер? Быстро! — Нет никаких источников, Каррерас, — я улыбнулся. — Откуда им взяться?

— Со мной в кошки-мышки не играют, — он все еще был очень спокоен. Источники, Картер!

— Вот здесь, — я постучал себя по лбу. — И только здесь. Источник тут.

Он несколько секунд настороженно осматривал меня, затем кивнул.

— Я понял это, как только вас увидел. В вас что-то есть, какое-то качество. Чемпион по боксу выглядит чемпионом по боксу даже когда отдыхает. Опасный человек не может не выглядеть опасным даже в самых безобидных обстоятельствах. У вас есть это качество. Я хорошо себя натренировал распознавать такие вещи.

— Слышали? — обратился я к Сьюзен. — А вы-то, наверно, и не подозревали? Думали, что я, как все, не так ли?

— Вы даже более проницательны, чем я думал, мистер Картер, — пробормотал Каррерас.

— Если называть проницательностью получение очевидной четверки при сложении двух с двумя, то я, несомненно, проницателен. Господи, да если бы я действительно что-то соображал, то не валялся бы здесь сейчас с раздробленной костью, — случайное упоминание о своей беспомощности не должно было мне повредить. — Хунте нужны деньги — давно уже обо всем можно было догадаться.

— В самом деле?

— В самом деле. Рассказать вам, почему был убит Броунелл, наш радист?

— Сделайте милость.

— Да потому, что вы перехватили сообщение от Гаррисонов и Кертисов двух семей, отозванных радиограммами из Кингстона. В этом сообщении говорилось о том, что те радиограммы были фальшивые, а если бы мы это узнали, то обратили бы пристальное внимание на господ Каррерасов и Сердана, которые заняли их каюты. Вся тонкость в том, что эти радиограммы, Каррерас, были переданы через вашу столицу, а это доказывает вмешательство вашей почты, а следовательно, и правительства, поскольку почта подчиняется правительству. Во-вторых, в вашей стране существует список заказов на места на «Кампари» — а вы были где-то внизу этого списка и таинственным образом перепрыгнули на самый верх. Вы заявили, что будто бы только вы можете воспользоваться столь неожиданно освободившимися местами. Чепуха! Кто-то из власть предержащих скомандовал: «Каррерас и Сердан переходят наверх». И никто не жаловался. Почему, спрашивается? В-третьих, хотя и существует этот список, в нем никого вашей национальности, Каррерас. Ведь хунта запрещает вашим гражданам ездить на иностранных судах, да и валюту иностранную они обязаны обменивать на местные деньги. А вам разрешили поездку, и платили вы американскими долларами. Улавливаете мою мысль? Он кивнул.

— Нам пришлось пойти на риск и заплатить долларами.

— В-четвертых, таможня пропустила на борт эти контейнеры с вашими людьми и с пушками. Это доказывает...

— Пушками? — прервал меня Марстон. Он выглядел совершенно ошеломленным. — Пушками?

— Этот шум, что доносится до вас снаружи, — спокойно ответил Каррерас, — мистер Картер вам потом объяснит его причину. Жаль, — продолжал он с сожалением, — что мы не по одну сторону баррикад. Из вас вышел бы превосходный лейтенант, мистер Картер. Вы могли бы сами назначить себе жалованье.

— Об этом же именно вчера говорил мне мистер Бересфорд, — признался я. — Все в эти дни предлагают мне работу. Надо признать, что время для этого можно было выбрать и поудачнее.

— Вы хотите сказать, — осведомилась Сьюзен, — что папа предложил...

— Не пугайтесь, — успокоил ее я. — Он уже передумал. Итак, Каррерас, что мы имеем в итоге? Со всех сторон — вмешательство правительства. А что нужно правительству? Деньги. Отчаянно нужны. 350 миллионов долларов уплачены Штатам за оружие. Одна компенсация иностранным компаниям сколько потянула. Вся беда в том, что хунта разбазарила доходы страны за год вперед. Бананы ваши дешевеют. Как в этом случае честный человек добывает деньги? Очень просто. Он их крадет.

— Давайте обойдемся без личных оскорблений.

— Как вам будет угодно. Возможно, слова грабеж и пиратство для вас звучат более удобоваримо, нежели воровство. Однако, что он крадет? Облигации, акции, ценные бумаги, чеки, валюту? Ни за что на свете. Ему нужно только то, что не оставляет следов, а единственное, что можно достать в достаточном количестве, — это золото. У ваших лидеров, мистер Каррерас, — закончил я задумчиво, — должно быть, неплохая шпионская сеть, что в Англии, что в Америке.

— Если ты готов выложить на это дело достаточную сумму, безразлично заметил он, — большая шпионская сеть не нужна. У меня в каюте есть даже полный план загрузки судна с золотом. У каждого человека есть своя цена, мистер Картер.

— Интересно, почем бы я пошел?.. Итак, мы подошли к концу. Американское правительство не делало в последнее время секрета из своих успехов в возвращении части золотого запаса, уплывшего ранее в Европу. Валютная лихорадка помогла. Это золото надо перевезти, и часть его, готов съесть свою шляпу, едет на корабле, который мы перехватываем. Интересен уже сам по себе тот факт, что он должен прийти в Норфолк только в сумерках, еще более интересно то, что Норфолк в нашем случае почти наверняка означает военно-морскую базу Хэмптон-Родс, где корабль можно разгрузить по всем требованиям безопасности. А Норфолк, по-моему, это пункт, от которого ближе всего до Форт-Нокса, где должно храниться золото. Сколько золота, Каррерас?

— На сто пятьдесят миллионов долларов, — не моргнув глазом ответил он. — Вы почти ничего не упустили. Во всяком случае, ничего существенного.

Сто пятьдесят миллионов долларов. Я попытался представить себе эту сумму, но без особого успеха, и спросил:

— Почему вы выбрали именно «Кампари»?

— Я думал, вы и об этом догадаетесь. Откровенно говоря, у нас было на примете еще три корабля, все с нью-йоркской линии. Мы некоторое время следили за маршрутами всех четырех. Ваш оказался наиболее подходящим.

— Как доходчиво вы все объяснили. Так, значит, приди мы в Карраччо на пару дней позже и...

— Рядом с вами, как только вы покинули Саванну, шел военный корабль, фрегат. Он мог в любое время остановить вас под каким-нибудь благовидным предлогом. Я был у него на борту. Такой необходимости не возникло. — Так вот какой пароход засек наш радар на выходе из Саванны — не американский боевой корабль, как мы думали, а корабль хунты. — Ведь наш способ был все же намного легче и безопасней.

— А фрегат вы, естественно, — вставил я, — для этого дела использовать не могли. И радиус действия маловат, и волнения не выдерживает, и грузовая стрела отсутствует — нечем груз поднимать. Да и подозрительно, слишком подозрительно. А «Кампари»? Кто хватится «Кампари», если он на несколько дней где-нибудь задержится? Разве что наша главная контора.

— О вашей конторе позаботились, — успокоил меня Каррерас. — Неужели вы думаете, что мы допустим столь очевидный просчет? На борту есть наш собственный передатчик, и он давно уже в работе. Уверяю вас, наши радиограммы регулярно идут в эфир.

— Так вы и это устроили. А «Кампари» с его скоростью может догнать большинство торговых судов, это большой океанский корабль, практически для любой погоды, у него первоклассный радар и мощные грузовые стрелы, я сделал паузу и взглянул на него. — У нас даже палуба на носу и на корме усилена под установку платформ для пушек. На английских кораблях так делается с войны. Но учтите, что снизу все равно надо укреплять балками — а это работа на два дня. Иначе даже трехдюймовка за пару выстрелов все разворотит.

— Пара выстрелов — это все, что нам надо. Я задумался над этой репликой. Пара выстрелов. Что-то не сходятся тут концы с концами. Что задумал Каррерас?

— О чем, ради всего святого, вы говорите? — устало спросила Сьюзен. Усиленные стальные палубы, балки, что все это такое?

— Пойдемте со мной, мисс Бересфорд, и я с удовольствием продемонстрирую вам, что я имею в виду, — предложил Каррерас. — Помимо всего прочего, я убежден, что ваши почтенные родители очень беспокоятся о вас. Я зайду к вам попозже, мистер Картер. Пойдемте, мисс Бересфорд.

Она с сомнением, колеблясь, посмотрела на него. Я вмешался:

— Конечно, идите, Сьюзен. А вдруг повезет? Один приличный толчок, когда он около поручня поскользнется. Главное, поймать момент.

— Ваше англосаксонское чувство юмора быстро надоедает, — ехидно заметил Каррерас. — Посмотрим, сумеете ли вы его сохранить в ближайшие дни. С этими зловеще прозвучавшими словами он вышел. Марстон поднял на меня глаза. Усиленная работа мысли, отражавшаяся в его взгляде, кажется, начала рассеивать его недоумение. — Неужели Каррерас имел в виду именно то, что я понял?

— Именно это. Грохот, что вы слышите — пневматические дрели. В усиленных секциях палубы размечены отверстия под пушки. Каррерас сверлит дырки.

— Так он собирается установить орудия?

— Они у него были в двух контейнерах. Почти наверняка в разобранном виде, приготовленные для быстрой сборки. Они не обязательно большие, даже скорее всего. Солидное орудие можно установить только в доке. Во всяком случае, они достаточно большие, чтобы остановить этот корабль.

— Я этому не верю, — запротестовал Марстон. — Ограбление в открытом море? Пиратство в наш век? Смешно! Это невозможно!

— Скажите это Каррерасу. У него нет ни малейшего сомнения в том, что все это очень, очень возможно. У меня тоже. Можете вы мне сказать, что в состоянии его остановить?

— Но нам надо его остановить, Джон. Мы должны его остановить!

— Зачем?

— Господи! Зачем! Так что, пусть он скрывается с черт его знает сколькими миллионами фунтов?

— Вас только это беспокоит?

— Конечно, — огрызнулся Марстон. — Да и любой на моем месте забеспокоился бы.

— Вы несомненно правы, доктор, — неожиданно согласился я. — Я что-то сегодня не в духе. — В мыслях мои слова звучали совсем по-другому: «Да подумай ты хоть чуть-чуть, старый лентяй, и забеспокоишься в десять раз сильнее, чем сейчас. Причем уже не о деньгах. И все равно только вполовину того, как озабочен я». А я был смертельно озабочен и испуган, очень испуган. Каррерас умен, спору нет, но, может быть, все-таки на самую малость меньше, чем сам об этом думает. Он сделал ошибку, когда оказался слишком втянутым в разговор, а когда человек оказывается излишне втянутым в разговор и ему надо что-то скрыть, он совершает новую ошибку — говорит либо слишком много, либо слишком мало. Каррерас совершил обе эти ошибки. Ему, конечно, нечего было волноваться, не проговорился ли он. Он не мог проиграть. Сейчас, во всяком случае.

Появился завтрак. Я не слишком был настроен есть, но тем не менее поел. Было потеряно слишком много крови, а все силы, что сумел бы восстановить, я собирался использовать ближайшей ночью. Еще менее я был настроен спать, но по той же причине попросил у Марстона снотворное и получил его. Ночью у меня намечались другие дела. Последнее, что почувствовал, прежде, чем провалился в сон, было непривычное ощущение сухости во рту, той сухости, которая всегда сопутствует непреодолимому страху. Но я убедил себя, что это не страх, совсем даже не страх. Просто эффект от снотворного. В этом мне удалось себя убедить.

Глава 8

Четверг. 16.00-22.00.

Когда я проснулся, день клонился к вечеру. Было около четырех. До заката оставалось еще добрых четыре часа, но в лазарете уже горел свет, а небо было совсем темное, как ночью. Мрачные, набухшие, низкие тучи поливали море косыми струями ливня, и даже сквозь закрытые двери и иллюминаторы доносился высокий, тонкий звук, не то вой, не то свист ураганного ветра, рвущего такелаж.

«Кампари» содрогался, как наковальня под ударами молота. Он по-прежнему шел быстро, недопустимо быстро для такой погоды, продираясь сквозь волны, накатывавшиеся на корабль справа по носу. В том, что это никакие не горы, а вполне обычные для тропического шторма волны, я был совершенно уверен. «Кампари» приходилось так туго просто потому, что он слишком быстро пробивал себе дорогу через бушующее море. Удары волн скручивали корабль — а это самая страшная угроза прочности его корпуса. С регулярностью метронома «Кампари» врезался правым бортом в поднимающуюся волну, задирал нос и кренился на левый борт, забираясь на нее, на мгновение замирал в нерешительности и, резко качнувшись вправо, устремлялся вниз по склону пробежавшей волны, чтобы снова уткнуться правой скулой во вздымающуюся гору следующей. Толчок этот сопровождался такой встряской, что еще несколько секунд весь корабль, до последней заклепки, до последнего листа обшивки, дрожал противной, изматывающей нервы дрожью. Вне всякого сомнения кораблестроители с Верхнего Клайда, построившие «Кампари», сработали на славу, но они не могли рассчитывать на то, что их детище попадет в руки маньяка. И у стали наступает усталость.

— Доктор Марстон, — попросил я. — Попытайтесь вызвать Каррераса по телефону.

— Ага, проснулся, — он покачал головой. — С час назад я лично с ним беседовал. Он на мостике и говорит, что останется там всю ночь, если будет нужно. И он больше не собирается снижать скорость. Говорит, что и так уже спустился до пятнадцати узлов. — Парень тронулся. Слава богу, у нас стабилизаторы. Не будь их, мы уже давно бы перекувырнулись.

— А могут они бесконечно выдерживать такие вещи?

— Весьма маловероятно. Как там капитан и боцман?

— Капитан пока спит. Все еще бредит, но дышит легче. А своего приятеля Макдональда можешь спросить сам.

Я перекатился на другой бок. Боцман на самом деле не спал и глядел на меня, ухмыляясь.

— Поскольку вы изволили пробудиться, не позволите ли мне удалиться и прикорнуть часок в амбулатории? — спросил Марстон. — Мне бы этого хватило.

По его виду я бы этого не сказал: доктор выглядел бледным и измученным.

— Мы позовем вас, если что-нибудь будет не так, — я проследил, как он вышел, и обратился к Макдональду: — Хорошо выспался?

— А что толку, мистер Картер? — он улыбнулся. — Хотел вставать, а доктор что-то заупрямился.

— Удивлен? А ты знаешь, что у тебя разбита коленная чашечка, и ты пойдешь по-настоящему не раньше, чем через несколько недель? — По-настоящему он никогда не пойдет.

— Да, неудобно получается. Доктор Марстон тут мне излагал насчет этого Каррераса и его планов. Парень, видно, рехнулся.

— Похоже на то. Но рехнулся он или нет, что его может остановить?

— Возможно, погода. На улице свежо.

— Погода его не остановит. При его идиотской целеустремленности. Но я попытаюсь это сделать сам.

— Ты? — во время разговора Макдональд повысил голос, но сейчас вдруг перешел на шепот. — Ты? С раздробленной костью? Да как ты сможешь...

— Она не раздроблена, — я рассказал ему о своем обмане. — Мне кажется, я смогу заставить работать ногу, если не придется слишком много лазать.

— Понятно. А что за план, сэр?

Я изложил свой план. Он решил, что я чокнулся, как и Каррерас, и принялся было меня отговаривать, но вынужден был согласиться, что это единственный выход, и даже внес свои уточнения. Мы как раз вполголоса обсуждали их, когда распахнулась дверь, охранник ввел в лазарет Сьюзен Бересфорд и вышел, захлопнув дверь за собою.

— Где вы были весь день? — спросил я тоном прокурора.

— Я видела пушки, — она была бледна и, кажется, совсем позабыла свой гнев на меня за сотрудничество с Каррерасом. — Большую он поставил на корме, а поменьше — на носу. Они сейчас накрыты брезентом. А весь день я провела с мамой, папой и всеми остальными.

— Как там наши пассажиры? — полюбопытствовал я. — Бесятся, что их умыкнули, или наоборот в восторге от этого приключения? Подумать только: такой аттракцион на борту «Кампари» — и бесплатно, будет о чем вспоминать до конца дней своих. Я уверен, что большинство из них испытывает большое облегчение в связи с тем, что Каррерас не требует выкупа.

— Большинство из них вовсе не испытывает никакого облегчения, — возразила Сьюзен. — Они так страдают от морской болезни, что им уже все равно, жить или умирать. Да я и сама ощущаю нечто подобное.

— Привыкните, — бодро успокоил ее я. — Скоро все привыкнете. Я хочу, чтобы вы кое-что для меня сделали.

— Что, Джон? — непривычная покорность в голосе, вызванная, естественно, усталостью, обращение по имени — все это не могло не заинтересовать боцмана, но когда я бросил на него взгляд, он невозмутимо рассматривал перед собой переборку, на которой абсолютно нечего было рассматривать.

— Получите разрешение сходить к себе в каюту. Скажите, что идете за одеялами, очень замерзли вчера ночью. Суньте между одеял вечерний костюм вашего отца. Только не летний, а темный. Ради всего святого, удостоверьтесь, что за вами не следят. У вас есть темные платья?

— Темные платья? — она вздрогнула. — Почему...

— Бога ради, — раздраженно прошептал я. Снаружи доносились голоса. Отвечайте же!

— Черное платье для коктейля.

— Принесите и его. Она серьезно посмотрела на меня.

— Не могли бы вы все же объяснить мне...

Распахнулась дверь, и вошел Тони Каррерас, ловко сохраняя равновесие на качающейся палубе. Под мышкой он прятал от дождя сложенную карту.

— Добрый вечер, — голос его звучал достаточно бодро, но выглядел он весьма бледно. — Картер, вам задание от отца. Вот координаты «Тикондероги» сегодня в 8.00 и 16.00. Нанесите их на карту и посмотрите, держится ли она предписанного ей курса.

— "Тикондерога" — это, следовательно, название корабля, который мы должны перехватить?

— Еще какие вопросы?

— Но... но координаты, — озадаченно промолвил я, — какого черта они вам известны? Уж не скажете же вы, что сама «Тикондерога» передает вам свои координаты? Неужели радисты на этом корабле...

— Мой отец думает обо всем, — спокойно прервал меня Тони Каррерас. -Практически обо всем. Я уже говорил вам, что он выдающийся человек. Мы ведь собираемся попросить «Тикондерогу» остановиться и разгрузиться. Вы как думаете, нам будет очень приятно, если они станут отбивать 8051 в эфир, когда мы дадим предупредительный выстрел перед их носом? С радистами «Тикондероги» произошел небольшой несчастный случай перед отходом судна из Англии, и их пришлось заменить на, скажем, более подходящих людей.

— Небольшой несчастный случай? — задумчиво повторила Сьюзен. Несмотря на то, что она была бледна, как мел, от морской болезни и от волнения, я видел ясно, что она не боится Каррераса. — Что за несчастный случай?

— С любым из нас может такой случиться, мисс Бересфорд, — Тони Каррерас все еще улыбался, но почему-то вдруг потерял свое мальчишеское очарование. Лицо его ничего не выражало, единственное, на что я обратил внимание, были его странно помутневшие глаза. Более чем когда-либо я был уверен, что у молодого Каррераса не все в порядке с глазами, и более чем когда-либо был уверен, что дефект его зрения заключался не в самих глазах, которые лишь выражали некое отклонение от нормы, лежавшее значительно глубже. — Ничего серьезного, уверяю вас. Каждого из них убили не больше одного раза. Один из замены не только радист, но и опытный штурман. Мы не видели причины, почему нам не следует воспользоваться этим фактом, чтобы иметь свежую информацию о положении «Тикондероги». И мы ее имеем — каждый час.

— Ваш отец ничего не оставляет на волю случая, — признал я. — За тем исключением, что он зависит от меня — единственного опытного штурмана на корабле.

— Он не знал, да и как он мог знать, что все остальные офицеры «Кампари» окажутся столь... э-э... безрассудными. Мы, и мой отец и я, питаем отвращение к убийству любого рода. — Опять несомненное впечатление искренности, но я уже начинал понимать, что он действительно искренен, просто критерии того, что считать убийством, а что нет, у нас совершенно несопоставимы. — Мой отец также хороший штурман, но он, к сожалению, слишком сейчас занят. Он у нас единственный моряк-профессионал.

— А остальные разве нет?

— Нет, к сожалению. Но они отлично справляются со своей задачей смотреть, чтобы профессиональные моряки, ваши моряки, делали свое дело как положено.

Это было утешительное известие. Если Каррерас и дальше будет упрямо гнать «Кампари» на такой скорости, практически каждый, кто не является профессиональным моряком, испытает весьма болезненные ощущения. Это могло помочь мне в моих ночных трудах. Я поинтересовался:

— А что случится с нами, когда вы, наконец, погрузите это проклятое золото?

— Свалим вас всех на «Тикондерогу», — лениво ответил он. — Что еще?

— Да? — развеселился я. — Чтобы мы тут же смогли сообщить на все корабли о том, что «Кампари»...

— Сообщайте кому угодно, — безмятежно согласился он. — Думаете, мы сошли с ума? Мы бросим «Кампари» в то же утро: рядом у нас уже будет другой корабль. Поймите, наконец, что Мигель Каррерас ошибок не допускает.

Я промолчал и занялся картами, а Сьюзен попросила разрешения принести одеяла. Он с улыбкой предложил проводить ее, и они вышли вместе. Когда через несколько минут они вернулись, я уже нанес координаты на карту и убедился, что «Тикондерога» идет тем самым курсом. Вручил карту Каррерасу, он поблагодарил меня и ушел.

В восемь часов вечера появился обед. Это, конечно, была лишь бледная тень тех обедов, которыми славился «Кампари». Антуан никогда не блистал, когда стихия восставала против него, и все же обед был вполне приличен. Сьюзен не стала есть. Я подозревал, что ей очень плохо, но она умалчивает об этом. Миллионерская дочка или нет, она не была капризным ребенком и не жалела себя, чего я скорее всего ожидал бы от дочери Бересфордов. Сам я не был голоден, в животе у меня завязался какой-то узел, не имевший ничего общего с качкой. Но опять-таки для того, чтобы набраться сил, я плотно пообедал. Макдональд набивал рот, будто неделю не видал еды. Буллен, привязанный ремнями к кровати, метался в беспокойном сне, продолжая бормотать что-то себе под нос.

В девять часов Марстон спросил:

— Не пора ли выпить кофе, Джон?

— Самое время, — согласился я. Бросилось в глаза, что у доктора дрожат руки. После стольких лет ежевечернего принятия порядочной дозы рома нервы его не годились для таких дел.

Сьюзен принесла пять чашек кофе — по одной за раз — дикая качка «Кампари», удары, от которых все тряслось и дребезжало, исключали возможность нести в руках больше, чем одну чашку. Одну для себя, одну для Макдональда, одну для Марстона, одну для меня и одну для охранника, того же молодца, который стоял на часах и минувшей ночью. Нам четверым — сахар, охраннику — чайную ложку белого порошка из запасов Марстона. Сьюзен отнесла ему чашку.

— Как наш приятель? — осведомился я, когда она вернулась.

— Зеленый, почти как я, — она попыталась улыбнуться, но без особого успеха. — Очень обрадовался.

— Где он там?

— В проходе. Сидит на полу в углу, автомат на коленях.

— Как скоро подействует ваше снадобье, доктор?

— Если он сразу все выпьет, минут через двадцать. И не спрашивайте меня, пожалуйста, сколько времени оно будет действовать. Люди так отличаются друг от друга, что я не имею ни малейшего представления. Может быть, полчаса, а может — и все три. Никакой уверенности тут быть не может.

— Вы сделали все, что смогли. Кроме самого последнего. Снимите повязку и эти проклятые шины, сделайте милость.

Он нервно взглянул на дверь.

— Если кто-нибудь войдет...

— Ну и что тогда? — нетерпеливо прервал его я. — Даже если мы рискнем и проиграем, нам будет не хуже, чем до того. Снимайте!

Марстон принес стул, уселся поудобнее, просунул лезвие ножниц под повязку, державшую шины, и несколькими быстрыми ловкими движениями вскрыл бинты. Повязка развалилась, обнажив шины, и в этот момент открылась дверь. Тони Каррерас быстро пересек каюту и склонился, осматривая в задумчивости мою конечность. С тех пор, как я его видел, он стал еще бледнее.

— Добрый эскулап трудится и в ночную смену? Какие-то неприятности с вашими пациентами, доктор?

— Неприятности? — хрипло переспросил я. Полуприкрытые глаза, искаженный невыносимой болью взгляд, прикушенная губа, сжатые кулаки, бессильно покоящиеся на одеяле — сцена под названием «Картер в агонии». Я надеялся, что не переигрывал. — Ваш отец сошел с ума, Каррерас? — я совсем закрыл глаза и подавил, но не совсем, готовый вырваться стон, в то время как «Кампари», скатившись с особенно высокой волны в очередной раз уткнулся в набегавшую за ней. Толчок, сопровождавшийся дрожью всего стального тела корабля, был так силен, что чуть не свалил Каррераса с ног. Даже сквозь плотно закрытую дверь, покрывая завывания ветра и шум дождя, звук от удара прозвучал как орудийный выстрел, и весьма недалекий. — Он что, хочет нас всех прикончить? Почему ему, черт возьми, не замедлить ход?

— Мистер Картер очень страдает, — участливо сказал Марстон. Каковы бы ни были его способности во врачебном ремесле, суть дела он схватывал мгновенно, а не поверить обладателю столь чистых, мудрых, голубых глаз и великолепной седой шевелюры было просто невозможно. — Правильнее будет даже сказать — он в агонии. У него, как вы знаете, осложненный перелом бедра. — Чуткими пальцами он прикоснулся к окровавленным бинтам, и Каррерас, естественно, сразу понял, как плохо обстояло дело. — Каждый раз, как корабль резко наклоняется, сломанные концы кости трутся друг о друга. Можете вообразить, что это такое, хотя нет, сомневаюсь, что вы сможете. Я хочу переставить и укрепить шину, чтобы намертво зафиксировать ногу. Одному, да еще в таких условиях, это непосильная работа. Может, вы мне поможете?

Моментально я изменил свое мнение о проницательности Марстона. Он, конечно, хотел рассеять все сомнения, которые могли возникнуть у Каррераса, но хуже способ придумать было трудно. В том смысле, если бы Каррерас предложил свою помощь, уходя, он наткнулся бы на спящего часового.

— Извините, — никакая музыка не сравнилась бы для меня мелодичностью с единственным произнесенным Каррерасом словом. — У меня совсем нет времени. Нужно проверить посты и все такое. Кроме всего прочего, именно для этого сюда прислана мисс Бересфорд. Если уж у вас ничего не выйдет, вгоните ему дозу морфия посолидней. — Через пять секунд его уже не было в каюте. Марстон подмигнул мне.

— Куда как менее любезен, чем раньше. И часто, интересно, намерен он нас развлекать этими явлениями Христа народу?

— Он озабочен, — пояснил я. — Кроме того, он немного напуган и, слава богу, даже больше, чем немного, изнурен морской болезнью. Но при всем при том он еще крепко держится. Сьюзен, сходите заберите у часового его чашку и взгляните, действительно ли Каррерас ушел.

Она возвратилась через пятнадцать секунд.

— Он ушел. На горизонте никого. — Я перекинул ноги через край койки и встал. Спустя мгновение тяжело грохнулся на пол, едва не задев головой стальной угол койки Макдональда. Тому нашлось четыре причины: внезапный резкий крен палубы, окостенелость суставов обеих ног, совершенный паралич левой и острая боль, огнем ожегшая бедро, как только я коснулся ногой палубы.

Вцепившись пальцами в койку боцмана, подтянул к себе ноги и предпринял еще одну попытку. Марстон поддерживал меня под руку, и его помощь оказалась весьма кстати. Она позволила мне упасть на этот раз не на пол, а на собственную койку. Лицо Макдональда оставалось безучастным. Сьюзен готова была расплакаться. По некой непонятной причине это придало мне сил. Я резко распрямился, как складной нож с сильной пружиной, ухватился за спинку койки и сделал шаг. Ничего хорошего. Я был сделан не из железа. С качкой еще можно кое-как справиться, суставы тоже начали понемногу отходить. Даже страшную слабость в левой ноге я мог до какой-то степени игнорировать. Скачи на одной ножке — и дело с концом. Но боль игнорировать сложно. Я, как и все другие, обладаю нервной системой, по которой распространяется боль, и она у меня работала на пределе. Саму-то боль, пожалуй бы, и стерпел, но каждый раз, когда ставил левую ногу на палубу, от этой варварской пытки у меня дьявольски кружилась голова, я едва не терял сознание. Несколько таких шагов, и действительно упаду в обморок. Я смутно догадывался, что это имеет какое-то отношение к ослабившей меня потере крови. Я снова сел.

— Ложитесь в кровать, — приказал Марстон. — Это безумие. Вам придется лежать еще, по крайней мере, неделю.

— Славный старина Каррерас, — пробормотал я. У меня действительно кружилась голова, это факт, и от этого нельзя было отмахнуться. Умница, Тони. Подсказать такую идею! Где ваше подкожное, доктор? Обезболивающее — в бедро! Нашпигуйте меня им. Знаете, как футболисту с хромой ногой делают укол перед матчем:

— Никогда еще ни один футболист не выходил на поле с тремя пулевыми ранами в ноге, — огрызнулся Марстон.

— Не делайте этого, доктор Марстон, — взмолилась Сьюзен. — Пожалуйста, не делайте этого. Он убьет себя.

— Боцман? — спросил Марстон.

— Дайте ему, сэр, — спокойно сказал боцман. — Мистер Картер знает что делает.

— Мистер Картер знает что делает! — обрушилась на него Сьюзен. Она подскочила к койке боцмана и испепелила его гневным взором. — Вам легко тут лежать и заявлять, будто он знает, что делает. Вам не надо отсюда выбираться, чтобы погибнуть — быть застреленным или умереть от потери крови.

— Что вы, мисс, — улыбнулся боцман. — Разве я когда-нибудь пойду на такое рисковое дело?

— Простите, мистер Макдональд, — она устало опустилась на его койку.

— Мне так стыдно. Я знаю, что если бы у вас не была раздроблена нога... Но взгляните на него. Он же стоять не может, не то что ходить. Он убьет себя, уверяю вас, он убьет себя.

— Возможно, возможно. Но этим он опередит события не больше, чем на два дня, мисс Бересфорд, — тихо ответил Макдональд. — Я точно знаю, мистер Картер точно знает. Мы оба точно знаем, что всем нам на борту «Кампари» недолго осталось жить, разве что кто-нибудь что-нибудь предпримет. Ведь не думаете же вы, — серьезно продолжал он, — что мистер Картер делает это просто ради разминки?

Марстон посмотрел на меня, лицо его потемнело.

— Вы о чем-то говорили с боцманом? И я об этом ничего не знаю?

— Я расскажу вам, когда вернусь.

— Если ты вернешься.

Он прошел в амбулаторию, вернулся со шприцем и вогнал мне под кожу целый шприц какой-то мутной жидкости.

— Все мои чувства восстают против этого. Боль это ослабит, тут нет никаких сомнений, но одновременно позволит тебе перенапрячь ногу и причинить себе непоправимый вред.

— Быть покойником еще непоправимее, — уточнил я и поскакал на одной ноге в амбулаторию, где в куче одеял, принесенных Сьюзен покоился костюм ее отца. Оделся я быстро, насколько это позволили больная нога и качка «Кампари». Я как раз отворачивал воротник и закалывал лацканы на шее булавкой, когда вошла Сьюзен. До странности спокойно, она заметила:

— Вам очень идет. Пиджак, правда, немного маловат.

— И все же это в тысячу раз лучше, чем разгуливать в полночь по палубе в белой форме. Где то темное платье, о котором вы говорили?

— Вот оно, — она достала платье из-под нижнего одеяла.

— Благодарю, — я взглянул на ярлык. Балансиага. Должна получиться неплохая маска. Я ухватился за подол двумя руками, бросил взгляд на Сьюзен, увидел ее одобрительный кивок и рванул — каждая порванная ниточка звенела серебряным долларом. Я оторвал что-то вроде квадрата, сложил в треугольник и повязал на лицо ниже глаз. Еще пара рывков — другой квадрат, и у меня вышел отличный головной убор с узлами по углам, закрывавший волосы и лоб вплоть до самых глаз. Руки я всегда мог спрятать.

— Так вас ничто не остановит? — серьезно спросила она.

— Этого не сказал бы, — я перенес тяжесть тела на левую ногу и, употребив изрядную долю воображения, убедил себя, что она уже онемела. -Очень многое может меня остановить. Прежде всего автоматная пуля любого из этих сорока головорезов. Если они меня, конечно, заметят.

Она посмотрела на останки Балансиаги.

— Оторвите и мне кусочек, раз у вас так ловко получается.

— Для вас? — я уставился на нее. — Зачем?

— Я иду с вами, — она кивнула на свои темные свитер и брюки. — Нетрудно было догадаться, зачем вам понадобился папин костюм. Или вы думаете, что я просто по инерции продолжаю менять костюмы, чтобы пленять сердца мужчин?

— Не думаю, — я оторвал кусок платья. — Пожалуйста.

Она в растерянности скомкала лоскут в руках.

— Как? И это все, что вы хотите сказать?

— Вы ведь сами вызвались, не так ли? Она смерила меня высокомерным взглядом, покачала головой и завязала маску. Я поковылял в лазарет, Сьюзен шла за мною.

— Куда собралась мисс Бересфорд? — грозно спросил Марстон. — Зачем она надела этот капюшон?

— Она идет со мной, — сообщил я. — Так она говорит.

— Идет с вами? И вы позволили? — гнев доктора нарастал. — Ведь ее убьют!

— Весьма вероятно, — признал я. Что-то, возможно обезболивающее, странно подействовало на мою голову: я чувствовал себя совершенно от всего отрешенным и очень спокойным. — Но, как говорит боцман, день раньше, день позже, какая разница? Мне нужна еще пара глаз и просто кто-то, кто может быстро и бесшумно передвигаться. Для разведки. Разрешите получить один из ваших фонарей, доктор.

— Я возражаю. Я заявляю решительный протест...

— Дайте ему фонарь, — вмешалась Сьюзен. Он вытаращил глаза от изумления, хотел было что-то сказать, но только вздохнул и отвернулся. Макдональд поманил меня пальцем.

— Сожалею, что не могу быть с вами сам, сэр, но хоть эта штука вам пригодится, — он вложил мне в ладонь свайку: с одной стороны широкое складное лезвие ножа, с другой — шило со стопором. — Если вам придется пускать его в ход, бейте шилом снизу вверх, лезвие в руке.

— Достойный подарок, — я взвесил нож на ладони и заметил, как смотрит на него Сьюзен, широко раскрыв свои зеленые глаза.

— Вы... вы собираетесь пользоваться этой вещью?

— Оставайтесь, если вам угодно. Фонарь, доктор Марстон!

Положив фонарик в карман, я зажал нож в руке и открыл дверь лазарета. Будучи уверен, что Сьюзен следует за мной, придержал дверь, не дав ей захлопнуться.

Часовой спал сидя, приткнувшись в углу коридора. Автомат покоился у него на коленях. Искушение было велико, но я его преодолел. Спящий часовой — повод для крепкого разноса, как максимум с зуботычиной, спящий часовой без автомата — повод для тщательного обыска всего корабля.

Чтобы преодолеть два трапа палубы "А", мне понадобилось две минуты. Отличные, широкие, некрутые трапы — и две минуты. Левая нога была как деревянная, то и дело подвертывалась и никак не собиралась подчиняться моему внушению, что ей давно пора перестать болеть. Кроме того, «Кампари» так раскачивался, что и здоровому человеку было трудно удержаться на ногах.

Качка... «Кампари» качался, все больше скручиваясь штопором под мощными ударами волн в правую скулу. Мы явно уже перешли разумный предел соприкосновения с тайфуном, двигаясь на север, румбов на пять к востоку, а ветер дул сзади в правый борт. Это означало, что тайфун был, грубо говоря, где-то к востоку от нас, немного южнее, и мчался нам наперерез. Необычно северный маршрут для тайфуна, и «Кампари» точнее, чем когда-либо раньше, шел с ним встречным курсом.

Силу ветра я оценивал баллов в восемь-девять по шкале Бофорта. Судя по этому, центр урагана был от нас меньше чем в ста милях. Если Каррерас не изменит ни курса, ни скорости, то все тревоги, и его и наши, скоро окончатся.

На верху второго трапа я остановился на секунду перевести дух, опершись на руку Сьюзен, и затем поковылял дальше, по направлению к салону, находившемуся от меня в двадцати футах. Едва отправившись в путь, остановился. Что-то было не так.

Даже при моем смутном состоянии не понадобилось много времени, чтобы определить, что именно не так. В обычную ночь в море «Кампари» светился, как новогодняя елка, — сегодня же палубные огни были потушены. Еще один пример того, что Каррерас предусматривает любую мелочь, хотя в данном случае это внимание к мелочам было совершенно бесполезно и выходило за рамки здравого смысла. Ясно, что он не хотел быть замеченным, но ночью в такую бурю его и так никто не заметил бы, даже если какой-нибудь корабль шел с нами параллельным курсом. А это вряд ли было возможно, разве только капитан этого корабля свихнулся.

Но мне это было только на руку. Мы двигались вперед, шатаясь между стенками, и совершенно не заботились о сохранении тишины. За завываниями ветра, громким барабанным боем тропического ливня и периодическим грохотом от удара носа судна о набегающую волну никто нас не услышал бы, даже стоя в двух футах.

Выбитые окна салона были наспех заколочены досками. Стараясь по возможности не напороться глазом или шеей на осколки стекла, я уткнулся лицом в доски и заглянул в щель.

Шторы были спущены, но врывающийся через щели ветер надувал и полоскал их, так что было кое-что видно. За минуту я выяснил все, что было нужно, но пользы никакой из этого не извлек. Все пассажиры сгрудились в углу салона, большинство лежало на матрасах, некоторые сидели, прислонившись к переборке. В жизни никогда не видел общества столь безнадежно укачанных миллионеров: цвет их лиц изменялся от нежно-салатового до мертвенно белого. Все они откровенно страдали. В другом углу заметил нескольких стюардов, коков и офицеров машинного отделения, включая Макилроя с Каммингсом. Похоже было, что за исключением палубной команды все свободные от вахты содержались под арестом вместе с пассажирами. Каррерас экономил на охранниках: я увидел только двух краснолицых, небритых типов с автоматами. На мгновение у меня мелькнула мысль ворваться в салон и уничтожить их — но только на мгновение. Вооруженный только складным ножом и на полной скорости обгоняющий не всякую черепаху, я и приблизиться к ним не сумел бы.

Через две минуты мы были уже около радиорубки. Никто нас не окликнул, никто нас не заметил — этой ночью на палубе не было ни души.

В радиорубке было темно. Я прижался ухом к металлической двери, закрыл ладонью другое ухо, чтобы заглушить шум моря, и внимательно прислушался. Ничего. Осторожно положил руку на круглую ручку двери, повернул ее и толкнул дверь. Она не шелохнулась. Со всей возможной предосторожностью и точностью расчета движений человека, вытаскивающего кохинор из гнезда спящих кобр, я отпустил ручку.

— В чем дело? — спросила Сьюзен. — Разве... Дальше ей сказать ничего не удалось, ибо моя рука весьма невежливо прикрыла ей рот. Только когда мы отошли футов на пятнадцать, я снял руку.

— Что такое? Что такое? — в сердитом шепоте ее слышалась дрожь, она явно не знала, то ли пугаться, то ли сердиться, то ли и то, и другое.

— Дверь заперта!

— А почему ей не быть запертой? Зачем им тут дежурить?

— Эта дверь запирается на висячий замок. Снаружи. Вчера утром мы повесили новый. Его там уже нет. Кто-то закрылся на защелку изнутри. Я не знал, много ли из того, что я говорил, доходит до нее — рев моря, барабанная дрожь дождя, налетающий из темноты ветер, высвистывающий свою похоронную песню в такелаже, казалось, подхватывали мои только что произнесенные слова, рвали и уносили их обрывки. Я подтолкнул ее к вентилятору, создававшему некое подобие жалкого убежища, и ее слова показали, что она слышала и поняла большую часть моего выступления.

— Они оставили часового? Просто на случай, если кто-нибудь ворвется туда? Как может кто-нибудь туда ворваться? Мы все под стражей и под семью замками.

— Это именно то, о чем говорил Каррерас-младший: старик ничего не оставляет на волю случая, — я прервался, не зная, как продолжить и затем сказал: — Я не имею права этого делать. Но я должен. Я теперь отчаянный. Я хочу вас использовать как подсадную утку — помогите мне вытащить оттуда этого типа.

— Что я должна делать?

— Умница, — я сжал ее руку. — Постучитесь в дверь. Снимите ваш балахон и покажитесь в окне. Он наверняка включит свет или зажжет фонарь, а когда увидит, что там девушка, то будет скорее удивлен, чем испуган. Он захочет выяснить...

— И тогда вы... вы...

— Вот именно.

— Одним складным ножом? — дрожь в ее голосе стала явной. — Вы очень уверены в себе.

— Совсем даже не уверен. Просто, если мы будем выжидать, пока представится стопроцентная возможность, с теми же шансами можно уже сейчас прыгать за борт. Готовы?

— Что вы собираетесь делать? Допустим, вы попадете внутрь? — она была совсем испугана, голос ее срывался. Да и я сам был не вполне счастлив. — Послать SOS на аварийной волне. Предупредить все суда в зоне приема, что «Кампари» захвачен силой и собирается перехватить корабль с грузом золота в такой-то точке. Через несколько часов все в Северной Атлантике узнают положение. И примут меры.

— Да, — долгая пауза. — Примут меры. А первым примет меры Каррерас, когда увидит, что пропал его охранник. Где, кстати, вы собираетесь его спрятать?

— В Атлантическом океане. Она вздрогнула и проговорила задумчиво:

— Мне кажется, что Каррерас знает вас лучше, чем я... Охранник пропал. Конечно они поймут, что виноват в этом кто-то из команды. Скоро они обнаружат, что единственный из охранников, кого в это время сморил сон, это юноша около лазарета.

Несколько секунд она молчала, затем продолжила так тихо, что я едва слышал ее за ревом урагана:

— У меня прямо перед глазами стоит, как Каррерас срывает у вас с ноги эти повязки и обнаруживает, что кость не сломана. Вы представляете, что тогда произойдет?

— Не имеет значения.

— Для меня это имеет значение, — она говорила спокойно, как нечто само собой разумеющееся и совсем не важное. — Еще одно. Вы сказали, что через несколько часов все будут знать обстановку. Два радиста, которых Каррерас подсадил на «Тикондерогу» узнают немедленно. Они немедленно передадут эту новость обратно на «Кампари» Каррерасу.

— После того, как я займусь радиорубкой, никто на тамошней аппаратуре не сможет ни передать, ни принять ни звука.

— Отлично. Вы там все разобьете. Одного этого Каррерасу будет достаточно, чтобы понять, что произошло. Но все приемники на «Кампари» вам ведь не удастся разбить. Например, к приемникам в салоне вам не подобраться. Вы говорите, все узнают. Это значит, что хунта и их правительство тоже узнают, и тогда все радиостанции страны только и будут круглосуточно передавать сводку новостей. Каррерас обязательно услышит.

Я ничего не ответил. В голову лезли только какие-то обрывки мыслей видно, потерял порядочно крови. Она соображала на порядок быстрее и четче, чем я. Да и вообще, все ее рассуждения были весьма толковы. Она продолжала:

— Вы с боцманом, по-видимому, совершенно уверены, что Каррерас не оставит в живых никого из команды и пассажиров. Возможно, вы думаете так потому, что он не может оставлять свидетелей — ведь какие бы выгоды ни получила хунта от обладания этими деньгами, все они сведутся к нулю из-за всемирного протеста против нее, если хоть кто-то узнает о происшедшем. Возможно...

— Протеста! — прервал я. — Протеста! Да у них на следующее утро на берег будут наведены орудия британского и американского флота — и хунте конец. И тогда уже никто за нее не вступится. Когда дело идет об их собственных деньгах, американцы становятся щепетильными. Конечно, они не могут допустить, чтобы хоть кто-то знал. Для них это вопрос жизни и смерти.

— Если говорить точнее, то они даже не могут допустить, чтобы кто-нибудь узнал о совершенной попытке грабежа. Поэтому, как только Каррерас услышит о вашем сигнале бедствия, он тут же избавится от всех свидетелей без исключения, исчезнет на том корабле, что его ждет, и все.

Я стоял, не в силах что-нибудь возразить. Голова гудела, явно не справляясь с возложенной на нее работой, с ногами дело было еще хуже. Я пытался убедить себя, что все это из-за наркотика, которым Марстон меня накачал. Но сам-то я знал, что это не так. Чувство собственного поражения — самый худший наркотик из всех. Я пробормотал, вряд ли сознавая, что говорю:

— Ну, по крайней мере, мы спасли бы золото.

— Золото! — для того, чтобы вложить столько презрения в слово «золото» все-таки необходимо быть дочерью мультимиллионера. — Да наплевать мне на все золото мира! Что такое золото в сравнении с вашей жизнью, с моей жизнью, с жизнью моей матери, моего отца, с жизнью любого на «Кампари»? Сколько золота на «Тикондероге»?

— Вы слышали. Сто пятьдесят миллионов долларов. — Сто пятьдесят миллионов! Да папа за неделю мог бы столько выложить, да еще столько же осталось бы.

— Хорошо папе, — пробормотал я. У меня опять начинала кружиться голова.

— Что вы сказали?

— Ничего, ничего. Этот план казался таким удачным, когда мы с Макдональдом его разрабатывали, Сьюзен.

— Мне очень жаль, — она крепко сжала ладонями мою правую руку. — Мне действительно очень жаль, Джонни.

— Почему вы решили, что именно так меня следует именовать? — проворчал я.

— Мне так нравится. Капитану Буллену ведь можно. О, у вас руки, как лед, — воскликнула она. — И вы дрожите, — нежные пальцы приподняли мой колпак. — У вас лоб горит. Высокая температура и лихорадка. Вам нехорошо. Вернемся в лазарет, Джонни, пожалуйста.

— Нет.

— Пожалуйста!

— Бросьте пилить меня, миледи, — я устало отвалился от вентилятора. Пошли!

— Куда вы идете? — она уже была рядом и взяла меня под руку, я был очень рад на нее опереться.

— Сердан. Наш таинственный друг мистер Сердан. Вы осознаете, что мы практически ничего не знаем о мистере Сердане, кроме того, что он полеживает себе и позволяет остальным делать всю работу? Каррерас и Сердан похоже, что они главные фигуры, и возможно даже Каррерас — не главный босс. Одно я знаю наверняка: если бы мне только удалось приставить нож к горлу или упереть пистолет в спину любому из них, у меня появился бы крупный козырь в этой игре.

— Пошли, Джонни, — взмолилась она, — пошли вниз.

— Ладно, пусть я спятил по-вашему. И все равно это правда. Если я впихну любого из них в салон и пригрожу охранникам убить его, если они не бросят оружие, скорее всего они послушаются. С двумя автоматами и всем тамошним народом да в такую ночь я много чего могу переделать. Нет, я не спятил, Сьюзен, просто стал совсем отчаянный.

— Вы же едва стоите, — взмолилась она.

— Как раз для этого вы и здесь. Чтобы меня поддерживать. Каррерас отпадает. Он на мостике, а это самое охраняемое место на корабле, потому что это самое важное место.

Я сжался и отпрянул в угол, а нестерпимо яркая, бело-голубая изломанная полоска молнии вспыхнула прямо над головой, проткнув сплошной темный полог низких туч, и залила палубы «Кампари» ослепительным светом. Неожиданно короткий раскат грома оборвался, как будто проглоченный ураганом. — Не слабо, — пробормотал я. — Гром, молния, тропический ливень, и все это по пути к центру урагана. Королю Лиру бы посмотреть на этот цирк. Его дурацкая пустошь ему бы раем божьим показалась.

— Макбет, — поправила она. — Это был Макбет.

— Черт с ним, — вслед за мной, видно, свихнулась и она. Я взял ее за руку, то ли она меня взяла за руку, я уже не соображал.

— Пошли. Мы здесь слишком на виду. Через минуту мы уже стояли на палубе "А", прижавшись к переборке.

— С этой осторожностью мы ничего не добьемся. Я пойду по центральному коридору и прямо в каюту Сердана. Буду держать руку в кармане, пусть думает, что у меня там пистолет. Стойте в начале коридора, предупредите меня, если кто появится.

— Его нет в каюте, — сказала Сьюзен. Мы стояли на правом борту спереди, у конца жилого отсека, как раз рядом с каютой Сердана. — Его там нет. Свет не горит.

— Наверно, опущены шторы, — нетерпеливо возразил я. — Весь корабль затемнен. Готов поспорить, что мы идем даже без ходовых огней. Еще одна молния связала на мгновение огненной лентой темную тучу с верхушкой мачты «Кампари», и мы прильнули к переборке.

— Я ненадолго.

— Подожди, — она схватила меня обеими руками. — Шторы не опущены. Это вспышка. Я видела все в каюте.

— Вы видели, — по неизвестной мне самому причине я перешел на шепот, — там кто-нибудь есть?

— Я не успела рассмотреть. Это было так быстро.

Выпрямившись, я прижался лицом к иллюминатору. Тьма в каюте была абсолютной — абсолютной до тех пор, пока следующая молния не осветила надстройки корабля. На мгновение увидел свое лицо в маске, выпученные глаза, отраженные стеклом, и невольно вскрикнул, потому что увидел и еще кое-что.

— Что такое? — хрипло спросила Сьюзен. — В чем дело?

— Вот в чем дело.

Я вытащил фонарь Марстона, заслонил свет сбоку ладонью и направил луч в иллюминатор каюты.

Кровать была как раз у нашей переборки, почти под иллюминатором. Сердан лежал одетый на кровати и как завороженный следил глазами за лучом фонаря. Широко открытыми, безумными глазами. Седые волосы его были не на своем обычном месте, они слегка сдвинулись назад, открыв под собой его собственную шевелюру. Черные волосы, иссиня-черные волосы и странная седая прядь. Черные волосы и седая прядь посередине. Где я видел кого-то с такими волосами? Когда я слышал об обладателе таких волос? И вдруг меня осенило: именно «когда», а не «где». Я знал ответ. Я погасил фонарь.

— Сердан! — в голосе Сьюзен отразились и потрясение, и неверие, и полное отсутствие понимания происходящего. — Сердан! Связан по рукам и ногам и привязан к кровати, шевельнуться не может. Сердан? Но... нет-нет! — она была готова расплакаться. — Джонни, что все это значит?

— Я знаю, что все это значит.

Вне всякого сомнения, я точно знал, что это значило, но лучше бы мне этого не знать. Это мне раньше только казалось, что боюсь, когда я только догадывался. Но время догадок прошло, господи, уже прошло. Теперь я знал правду, и эта правда была много хуже, чем себе можно только представить.

Справившись с растущим ужасом, пересохшими губами, но довольно спокойно поинтересовался:

— Вам приходилось грабить могилы, Сьюзен?

— Мне приходилось... что? — голос изменил ей. Когда он снова вернулся, в нем были слезы. — Мы оба измотаны, Джонни. Спустимся к себе. Хочу обратно в лазарет.

— У меня для вас новость, Сьюзен. Я не помешанный. Но я не шучу. И молю бога, чтобы эта могила не оказалась пустой.

Я схватил ее за руку и увлек за собой. При вспышке молнии увидел ее лицо. Глаза были полны ужаса и смятения. Любопытно, какой ей показалась моя физиономия?

дальше