Николай Николаевич Шпанов
В новогоднюю ночь


Нил Платонович Кручинин и Грачик (он же Сурен Тигранович Грачьян) приехали в этот город, освобождённый Советской Армией от гитлеровских захватчиков, через несколько месяцев по ликвидации в нём последних очагов сопротивления. То был один из промышленных центров страны, служивший оккупантам базой снабжения нацистской армии.
В прежние времена эта страна была одной из основных частей двуединой монархии. Его апостолическое величество включал название гордой маленькой страны в свой пышный титул, а феодалы - потомки древних пришельцев завоевателей, - пополняя ряды свиты "короля императора", охотно смешивались в ней с такими же, как они, потомственными рабовладельцами германского происхождения. Эта титулованная двуединая шайка беспощадно эксплуатировала все другие национальности дряхлой монархии и, не щадя крови, подавляла их попытки сбросить иго ненавистного режима. Но ни тот народ, от имени которого правили германские эрцгерцоги, ни тот, чьё имя носили их светлейшие союзники с Великой венгерской равнины, не нёс и не несёт ответственности за разбойников. Хотя и существует поговорка, гласящая будто каждый народ имеет правительство, какого достоин, но, право, этот трудолюбивый и даровитый народ был достоин лучшего режима, чем фашистский ад адмирала диктатора, продававшего Гитлеру достояние и кровь своего народа.
Кручинин и Грачик приехали, преследуя цель, не имеющую ничего общего с событиями, описываемыми в этой истории. Но достаточно было их паспортам попасть для отметки к портье отеля, чтобы на следующий же день у них появился с визитом шеф местной народной полиции - в недавнем прошлом функционер социал демократической партии и редактор се газеты в этом городе. По видимому, как один из руководителей новой демократической администрации, он считал долгом лично приветствовать представителей великого народа освободителя. А труды Кручинина по вопросам криминалистики создали последнему такую популярность не только на родине, а и за рубежом, что было бы бесполезно соблюдать инкогнито, даже если бы нынешний шеф полиции и не был газетчиком.
Шеф полиции, немолодой уже толстяк, попал в руководители полиции прямо из редакторского кресла газеты. Он уверял, что аппарат полиции почти полностью обновлён и демократизирован, что из полиции - во всяком случае из её верхушки - безусловно вычищены все фашистские элементы и что жизнь в городе течёт теперь спокойно.
Шеф непринуждённо болтал, невидимому, не стесняясь своего дурного произношения немецкой речи.
- Как ни велико наше желание увидеть советских коллег в деле, чтобы поучиться у них, желанию этому сбыться не суждено, - с улыбкой заявил он. - Я убеждён, дорогой коллега Кручинин, что ваше пребывание у нас не б\дет омрачено ничем. Никакою материала для хроники происшествий. Хо хо, я даже собираюсь уволить репортёров отдела происшествий!
- Как вы сказали? - заинтересовался Кручинин. - Репортёры?
- Хо хо! В голове у меня пока ещё не разложились по разным полкам сыщики и репортёры, полицейские офицеры и редакторы. До сих пор не могу понять, где кончается редакция и начинается полицейское управление. Хо хо!
Кручинин слушал прищурившись и молча кивал головой.
Грачик видел, что его другу делается не по себе от этих разговоров розового шефа. Но все же Кручинин слушал молча, считая, по видимому, неудобным спорить на такую деликатную тему, да и стоило ли разрушать оптимизм здешних людей в радостный период весны их нового государственного строительства.
Это свидание произошло двадцать девятого декабря. Через два дня, то есть тридцать первого декабря, шеф полиции прислал гостям официальное поздравление с наступающим Новым годом и ещё по телефону пожелал им приятно встретить знаменательную дату - первое января первого действительно свободного и спокойного года в жизни этого свободолюбивого народа. В заключение шеф напомнил о высоких качествах вин, выделываемых в его стране, и порекомендовал хороший ресторан. Друзья приняли рекомендацию к сведению, но никуда не пошли.
Кручинин с удовольствием слушал лившиеся из маленького репродуктора мелодии национальных песен и танцев, послуживших когда то неисчерпаемым источником для бессмертных творений Ференца Листа. Он с досадой прикрикнул на Грачика, пробовавшего на пианино подобрать эти мелодии. Хотя молодой пианист делал это, включив модератор, но не слишком хорошо настроенное пианино раздражало Кручинина. Хотя он сам и не умел взять ни одной ноты, но искренно любил музыку и разбирался в ней. К тому же он считал, что в каждой стране следует слушать то, что создано в ней её народом, её талантами. А этой стране было что предъявить.
- Как приятно было бы, если бы ты, дружище, отложил свои экзерсисы до другого раза, - иронически сказал Кручинин. - Ведь не каждый день бывает канун Нового года. Зачем портить его людям, которые не сделали тебе ничего дурного… Небось, к полуночи радио перейдёт на фокстроты - тогда ты покажешь мне своё искусство… Ладно?
Грачик со смехом захлопнул пианино.
Бутылка скверного трофейного шампанского в ведёрке со льдом стояла у них в комнате. Они предвкушали встречу Нового года в кругу, теснее и дружественнее которого трудно себе что нибудь представить, - вдвоём. Без четверти двенадцать, едва успел выйти из номера официант, подавший фрукты, раздался телефонный звонок. Грачик был совершенно уверен, что это снова тот же гостеприимный начальник полиции с новыми, успевшими немного надоесть поздравлениями. И действительно, сняв трубку, Грачик услышал его голос:
- Дорогой коллега, прошу вас узнать, будет ли господин Кручинин иметь что нибудь против того, чтобы я за вами сейчас заехал?
Грачик искоса глянул на часы. Стрелки показывали без десяти двенадцать.
- Благодарю вас, - сказал он в трубку, - но мы отлично встретим Новый год и дома Совершенно отлично! Потом скажите нам, пожалуйста: куда вы успеете нас свезти к двенадцати часам? Никуда. А по нашему обычаю пьют за Новый год, когда бьют часы. Именно когда бьют часы!..
Толстяк не дал ему договорить:
- Да, да, таков и наш обычай, выпивать первый бокал под двенадцать ударов часов, завершающих старый год. Но вы неверно меня поняли. Случилось многозначительное происшествие… на добрый подвал, а то и на целую серию подвалов… Мы так надеемся, что советские друзья не откажут нам в помощи.
По словам шефа, он был в нескольких шагах от отеля и ждал только разрешения заехать, чтобы объяснить все и мчаться на место "многозначительного" происшествия.
Грачик видел, что Кручинину в данный момент больше всего хотелось откупорить шампанское и, уютно устроившись перед пылающим камином, произнести тост. Но в такой же мере Грачик был уверен и в том, что если он сейчас откажет полицейскому, Кручинин будет обвинять ею во всех смертных грехах, первым из которых будет нерадение к делу, порождаемое "армянской склонностью к нею". Поэтому, прежде чем Кручинин успел его спросить, в чём дело, Грачик бросил в телефонную трубку:
- Заезжайте, пожалуйста, заезжайте. Мы уже спускаемся.
Услышав это, Кручинин обернулся.
- Если тебе хочется куда нибудь ехать, поезжай один. Я ни за что не сниму этих туфель, - и он пошевелил протянутыми к огню ногами в тёплых ночных туфлях.
- Сидите, пожалуйста, друг мой джан, - сказал Грачик насколько мог невозмутимо, - я могу поехать один. Пожалуйста.
Он не решился сказать то, что думал: как отлично было бы, если бы Кручинин остался, дома. Грачик поехал бы на операцию один. Он своими силами показал бы здешним людям, чего стоит советская школа расследования! Однако мысль эта была мимолётной. Грачик тут же устыдился её. Он так уважал и любил своего спутника, что готов был бы уступить ему и всю собственную славу, если бы она у него была. Увы, её было у него ещё так мало, что едва ли она могла что нибудь прибавить к популярности Кручинина.
Грачик стал проверять фотоаппарат, который всегда был при нем.
- Собираешься запечатлеть интересную новогоднюю компанию? - насмешливо спросил Кручинин, разрезая кожуру апельсина и загибая её на манер лепестков цветка.
- Меня больше занимает происшествие, о котором только что сообщил шеф полиции, - ответил Грачик.
- Происшествие? - Брови Кручинина поднялись, и он рассмеялся: - Предвкушаешь таинственное убийство на новогоднем балу?
- Не знаю, где и что произошло, но что то случилось. По словам шефа полиции, "многозначительное" происшествие. Понимаете, - многозначительное.
- Так почему же ты не передал мне трубку? - перебил его Кручинин и поднялся с кресла.
- Потому, что нам некогда. Его машина уже тут, у подъезда. - И Грачик с улыбкой добавил: - И мы, кажется, уже спускаемся…
Больше Кручинин не задал ни одного вопроса. Недочищенный апельсин полетел обратно в вазу. Через минуту они оба стояли у подъезда в пальто и шляпах.
Однако, прежде чем продолжать повествование, необходимо, по видимому, ближе познакомить читателя с тем, кто такие Кручинин и Грачик, рассказать, как сошлись пути их жизни и дружбы, приведшие их в этот чужой город. А ещё раньше нужно сказать, что Грачик - это вовсе не фамилия Сурена Тиграновича. В паспорте у него совершенно ясно написано "Грачьян". Это и правильно. Но в те времена, когда С.Т.Грачьян бегал ещё в коротких штанишках, он однажды принёс домой подбитого кем то птенца граченка, вылечил его и вырастил. Юный птицелов был так же чёрен, вертляв и так же доверчиво глядел на людей, как и его питомец. Вероятно, поэтому к нему так легко и пристало брошенное как то матерью ласковое "Грачик". В семье его стали так называть. Сначала в шутку, потом привыкли. Прозвище осталось за ним в школе, и в жизнь он ушёл для всех уже Грачиком. Он и знакомясь то, представлялся; "Грачик". Не такая уж беда, если некоторым блюстителям официальностей это покажется нарушением этикета.
Знакомство Кручинина и Грачика произошло в одном из санаториев, примечательном только тем, что он расположен в весьма живописной местности, на берегу широкой, вольной реки. Сурен Тигранович Грачик увидел Нила Платоновича Кручинина посреди лужка - там, куда не доставали длинные тени берёзок. Кручинин, прищурясь, глядел на расставленный перед ним походный мольберт. Время от времени он делал несколько мазков, отходил, склонив голову, и, прицелившись, снова делал быстрый мазок, словно наносил полотну укол. И опять отходил и глядел, склонив голову набок.
Грачика не только заинтересовал, - ему просто понравился этот скромный, немногословный человек, одинаково благожелательна но без малейшего оттенка навязчивости, относившийся ко всем окружающим. Старые и молодые люди, стоявшие на самых высоких и на низких ступенях служебной лестницы, - все встречали в нём одинаково внимательного слушателя. Но никто не мог похвастаться тем что слышал от него больше десяти слов. Ни его костюм, ни повадка, ни разговоры не позволяли определить его профессию или общественное положение. Черты его лица могли одинаково подойти врачу, главному бухгалтеру или представителю любой профессии и любого вида искусства, кроме разве актёра. Лицо его обрамляла мягкая круглая бородка, и аккуратно подстриженные усы украшали верхнюю губу. Усы были светлые и потому тронувшая их седина была так же едва заметна как в бороде. Взгляд его голубых глаз оставался всегда одинаково спокойным, не выдавая его настроений. Ко всему тому, как говорится, - никаких "особых примет": рост средний, упитанность средняя, ничего бросающегося в глаза. Впрочем нег, - была в нём особенность. Мимо неё не мог пройти внимательный наблюдатель: его руки. Сильные, но с узкой гладкой кистью, с длинными тонкими пальцами. Его руки были, пожалуй, самым красивым образцом этой части тела, какие когда либо доводилось видеть Грачику. Вероятно, именно такими руками должен был обладать тонкий ваятель или вдохновенный музыкант. Микельанджело или Шопен - вот кому были бы к лицу подобные руки. Или нет, такие чуткие, длинные, словно живущие самостоятельной одухотворённой жизнью пальцы должны были, наверно, наносить на нотные строки нервные мелодии Скрябина.
Грачик довольно долго наблюдал за работой Кручинина у мольберта, прежде чем решился подойти к нему. Он видел, что его приближение не осталось незамеченным Но когда Грачик ещё не знал, что нескольких мгновений, необходимых ему для преодоления разделяющего их зелёного пространства лужайки, Кручинину достаточно, чтобы окончательно изучить его внешность, перед тем, как дружески протянуть молодому человеку руку или встретить его безразличным замечанием.
Как уже сказано, Кручинин не принадлежал числу тех, кто встречает людей по наружности. Тем не менее изучение внешности всегда имело существенное влияние на ею отношение к собеседнику.
Тут нужно особенно подчеркнуть то, что короткий, но внимательный осмотр приближающегося к нему молодого человека не был для Кручинина первым. Потом Грачик узнал, что с самого момента своего появления в санатории он стал предметом изучения Кручинина. Нил Платонович был большим человеколюбом. Появление на его горизонте всякой новой фигуры интересовало его. Новому человеку нужно было оказаться полным нулём, чтобы Кручинин остался к нему равнодушным.
Итак, Грачик, как сказано, не мог и знать, что Кручинин уже давно составил себе о нем представление, как почти всегда, довольно верное.
Не нужно было заглядывать в анкету Грачика, чтобы с уверенностью определить его армянскую национальность. В меру крупный, тонких линий нос с большими нервными крыльями, мягко очерченные губы сочного рта, не выдающего сильного характера, очень большие, темно карие глаза под бровями, которые художник, вероятно, признал бы слишком пушистыми, слишком подчёркнуто чёрными и чересчур близко сошедшимися над переносицей. Ко всему этому - нежный загар, разлитый по гладкому, девичьей нежности лицу. Все это были детали, удачным сочетанием которых природа создала приятное, отмеченное нервной живостью и темпераментом лицо. К этому можно было добавить маленькие, без излишнего кокетства, но аккуратно подбритые усики, едва заметную синеву на подбородке и волну иссиня чёрных волос, лежащих непослушными прядями, несмотря на очевидные старания уложить их при помощи воды и бриолина. Руки - часть тела, на которую Кручинин всегда обращал особенное внимание, - подчёркивали впечатление нервности, производимое наружностью Грачика.
Однако Кручинин уже после двух-трех дней наблюдения за этим понравившимся ему с первого взгляда молодым человеком определил, что нервность и темпераментность, которыми дышала наружность Грачика, находились под достаточно крепким замком твёрдой воли и хорошего воспитания.
Когда Грачик приблизился, Кручинин встретил его прямым взглядом весело искрящихся глаз. Вместо приветствия он добродушно спросил:
- Что скажете? - и указал кистью на мольберт.
Грачик зашёл ему за спину и взглянул на холст, ожидая увидеть берёзки, перед которыми стоял мольберт. Но, к его удивлению, там было изображено нечто совсем иное: церковь заброшенный погост.
Вокруг сияла радость ясного солнечного утра, а этюд был освещён розовато сиреневой грустью заката.
- Разве не удобнее писать с натуры? - удивлённо спросил Сурен.
- Прежде я так и делал, - сказал Кручинин, - когда зарабатывал этим хлеб.
- А теперь?
- Теперь это - тренировка глаз. Вот, скажите: верно схвачено вечернее освещение? Я был там только раз и всего минут десять. Нарочно не хожу больше, пока не закончу. Как с освещением, а? В остальном то я уверен.
- В чем вы уверены? - не понял Грачик.
- В деталях: церковь и… вообще все это, - он указал на изображение погоста.
Место, воспроизведённое Кручининым, было хорошо знакомо Грачику. Он любил бывать там и именно вечерами. Он был уверен, что хорошо представляет себе и старенькую церковь и окружающий её характерный пейзаж.
Грачику показалось, что, несмотря на свою уверенность, Кручинин передал пейзаж неверно. Он выписал целый ряд деталей, которых там в действительности не было. Вот, например, эти кресты: не может быть, чтобы они стояли так - вразброд, в "фантастическом" беспорядке, будто нарочно выдуманном художником. И вон той покосившейся живописной скамеечки слева вовсе нет на погосте. Не видел там Грачик и остатков ветхой изгороди в углу погоста.
- Вы подрисовали тут кое что от себя, - сказал он и указал на занимающую передний план гранитную плиту заброшенной могилы. - А вот уже и настоящая ошибка, смотрите…
Ясно виднелись высеченные в граните цифры. Но вместо "1814" - даты, стоявшей на камне, - Кручинин почему то изобразил "181Н". Четвёрка была старательно выписана задом наперёд.
- Ну вот и это тоже художественная деталь, выдуманная вами для оригинальности. - не без удовольствия подтрунил Грачик.
- Ради оригинальности? - повторил Кручинин, и на мгновение брови его сошлись у переносицы.
- Во всяком случае от себя. - поправился Грачик, заметив, что его слова задели художника.
- От себя? - снова повторил Кручинин и, прищурившись, пригляделся к полотну. - Перед ученном мы с вами пройдёмся, сличим этот набросок с натурой… хотите?
Когда они пришли на место, был тихий, спокойный вечер. При этом небо на западе выглядело именно таким, каким изобразил его Кручинин, и освещение погоста оказалось переданным очень верно. В первый момент Грачика даже ошеломило это поразительное сходство трудно передаваемых нежных полутонов. То, что виднелось на горизонте, казалось увеличенным до гигантских размеров кручининским полотном. Но каково же было удивление Грачика, когда он увидел, что кресты, представлявшиеся ему прежде стоящими ровными рядами, оказались наклонёнными в разные стороны, повёрнутыми под беспорядочными углами друг к другу. Бросилась в глаза и скамеечка, мимо которой Грачик проходил десятки раз, не заметив её. "Вероятно, я не заметил её потому, что она не возбуждает желания сесть из за её ветхости", - подумал Грачик и подошёл к могильному камню. К его удивлению, выбитая рукою неискусного сельского ваятеля дата выглядела, действительно, несколько необычно: "181Н" - очевидная ошибка неграмотного каменотёса.

Все остальное на погосте выглядело в точности так, как на этюде Кручинина.
- И вы будете уверять, будто видели все это только один раз и то накоротке? - с нескрываемым недоверием спросил Грачик.
- Не больше десяти минут, - с таким же нескрываемым удовольствием ответил Кручинин.
- Это почти феномен, даже настоящий феномен! - восторженно проговорил Грачик, подразумевая необыкновенную зрительную память Кручинина.
Тот задумчиво почесал бородку и неуверенно произнёс:
- Кое что врождённое было, конечно, но немалую роль сыграла и тренировка. Мой глаз схватывает теперь все, как фотопластинка… Схватывает и запечатлевает.
Это знакомство не закончилось в санатории, подобно большинству санаторных знакомств. Они вновь увиделись в Москве, познакомились ближе, сошлись. Прошло немало времени, прежде чем Грачик узнал от Кручинина историю его жизни.
Кручинин родился в Ялте. Ещё гимназистом Кручинин обнаружил способности к рисованию. Нил делал этюды на продажу, и курортники охотно покупали его акварели с видами Крыма. Это было тем более кстати, что вскоре Нил осиротел. Но так как юноша задался целью во что бы то ни стало окончить гимназию, он старался уложить свои занятия живописью в минимум времени. Именно тут он и обнаружил в себе способность, раз внимательно вглядевшись в пейзаж, воспроизводить его на память с идеальной точностью. Дальнейшая жизнь Кручинина сложилась совсем не так, как он хотел. Вместо Академии художеств, о которой он мечтал, он очутился на юридическом факультете, только потому, что там ему удалось получить общежитие. В наши дни это может кое кому показаться даже дурным - потерей принципиальности в выборе профессии, но в те времена кусок хлеба и крыша определяли для многих возможность ученья.
Пришла революция. Кручинин окончил университет и увлёкся ролью защитника в новом советском суде. И тут неожиданно, в двух или трех случаях его соревнования с обвинением, обнаруживаются поразительная сила его анализа к особенности памяти. Вскоре он оставляет профессию адвоката и переходит на судебную работу. Основным вопросом, занимавшим Кручинина, было положение личности в судебном процессе. На первый взгляд ясно, что всякий суд должен найти истину и результатом сякого процесса должна быть установленная судом истина. Однако это упиралось в несовершенство предварительного следствия. И вот партийная непримиримость Кручинина заставляет его искать решения, обеспечивающего не только раскрытие истины в процессе, но и гарантирующего священные права гражданина, будь он жертвой преступления или его виновником.
Быть может, это было перегибом, но Кручинин, недооценивая значения судебного следствия, утверждал, что предварительное следствие и его результаты определяют весь ход и якобы даже результаты судебного процесса. Так или иначе, поступая правильно или ошибочно, но, обогащённый адвокатской практикой и работой за судейским столом, Кручинин ещё раз меняет кресло судьи на очень скромное положение сотрудника криминалистической лаборатории, чтобы изучить научно технические методы распознавания следов преступления. Затем следует работа оперативным уполномоченным. Цель его усилий - совместить в одном лице функции и искусство следователя и криминалиста розыскника. Кручинин считает, что созданный Конан Дойлем образ сыщика универсала совершенно неосновательно свысока осмеивается нашей литературой. Верна такая точка зрения или нет, - Кручинин имел на неё право. Плоды его деятельности на поприще борьбы с преступниками доказывают, что доля справедливости в его мнении была.
Когда Грачик и Кручинин встретились, молодой человек ещё не был способен сколько нибудь критически оценить принципиальную позицию своего будущего друга и руководителя. Но то, что рассказывал Кручинин, неподдельно увлекало его темпераментного слушателя. Одним словом, Кручинин приобрёл в Грачике то, что в высоком стиле именуется "пламенным поклонником". Но этот "поклонник" не был простым созерцателем чужого таланта, - он хотел ему подражать, быть его последователем.
Знакомство Грачика и Кручинина перешло в дружбу. Взаимная симпатия и доверие, которое они почувствовали друг к другу, привели к тому, что в дальнейшей жизни они не только часто встречались, но много и плодотворно сотрудничали.
Впрочем простое слово "сотрудничали" неверно определяют их отношения. Нужно было бы сказать, что Нил Платонович с таким же увлечением вводил своего молодого друга в тонкости своего искусства, с каким тот стремился их постичь. Грачик с головою ушёл в область криминалистики и расследования правонарушений. Что говорить! Это оказалось совсем не таким лёгким учением. И Нил Платонович оказался вовсе не лёгким учителем.
Не очень лёгким (из за своего природного упрямства) учеником был и Грачик. Но, быть может, они потому так близко и сошлись, что были столь мало схожи характерами?! Так или иначе, к тому времени, когда Кручинин вышел в отставку, он мог уже без натяжки сказать, что имеет в лице Грачика вполне достойного преемника: кругозор и знания молодого криминалиста расширялись с каждым днём, интерес к делу неуклонно повышался. Кручинину оставалось дружески руководить его первыми неуверенными, не очень твёрдыми шагами на поприще розыскной работы. Возможно, что другого человека на месте Кручинина и испугала бы некоторая наивность ученика. Но Нил Платонович успел изучить его характер и знал, что эта кажущаяся наивность - лишь результат душевной чистоты и ни в коей мере не может повредить работе. Иной раз Грачик, действительно, мог ошеломить собеседника возгласом искреннего удивления или возмущения там, где человеку уравновешенному нечему было бы ни удивляться, ни возмущаться. Но была ли южная экспансивность молодого человека отрицательной чертой? Скорее, наоборот, коль скоро он умел владеть собою на работе не хуже любого опытного оперативника. Одним словом, содружество постепенно уходящего от дел (и никак не могущего от них уйти) ветерана следственно розыскной работы Кручинина и начинающего свою деятельность Грачика пока давало наилучшие плоды.
Теперь, когда читатель знает в основных чертах, кто такие Кручинин и Грачик, можно, пожалуй, продолжить рассказ о том, что случилось в ту новогоднюю ночь, когда они покинули уютный номер гостиницы, оставив на столе недопитые бокалы, и что заставило их пуститься в путь в обществе шефа местной полиции.
Пока они ехали куда то на окраину города, шеф подробно описал происшествие, как оно ему представлялось. Вследствие стремительности наступления Советской Армии гитлеровцам не удалось почти ничего уничтожить в городе. Большая часть заводов и складов готовой продукции стояла целёхонькая, русские сапёры разминировали их один за другим. К сожалению, при этом произошло несколько несчастных случаев. Немцы применили новый тип мин, которые не удавалось обнаружить обычными средствами миноискания. Планы минирования некоторых объектов отсутствовали в архиве немецкой комендатуры, захваченном советскими войсками.
В числе других отсутствовал и план минирования важнейшего инженерного сооружения города, его энергетического сердца - самой крупной электроцентрали, снабжавшей энергией весь промышленный узел. Никто не сомневался в том, что централь тщательно заминирована. Не сомневались и в том, что существует точный план минирования. Поговаривали о том, что при отходе гитлеровцев комендант выдал этот план директору станции доктору Вельману. Вельман пользовался репутацией человека, преданного своим хозяевам - акционерному обществу, владевшему станцией. Номинально это акционерное общество было отечественным, но фактически оно являлось едва замаскированным дочерним предприятием американской монополии, ещё задолго до войны внедрившейся в энергетику этой страны. То. что враги не взорвали станцию, объяснялось, по видимому, желанием сохранить ценное сооружение для его хозяев, если они скоро вернутся. А если нет. то уж… станция взлетит на воздух вместе с новым персоналом и охраной. По видимому, таков был замысел.
Между тем Вельман утверждал, что плана у него нет, а новые власти по вполне простительному либерализму, не желая компрометировать Вельмана, не дали приказа обыскать тайники в бюро директора, расположенном на самой станции, или помещения самой централи. К тому же новая полиция боялась, чтобы каким нибудь случайным замыканием не вызвать взрыва всего сооружения.
И вот полчаса тому назад дежурный полицейский офицер, делавший обход своего участка, куда входила станция, донёс, что убит секретарь Вельмана и не где нибудь, а в служебном бюро директора, в здании станции.
- Когда? - спросил Кручинин.
- Почти на глазах этого офицера. Офицер говорит, что…
Кручинин перебил:
- Все остальное расскажет сам офицер.
Подъехали к станции. Это было огромное здание в готическом стиле, сложенное из неоштукатуренного кирпича и больше походившее на старинную кирху, чем на электроцентраль.
В просторном турбинном зале бездействующей станции царила тишина. Из предосторожности даже ток для освещения здания подавался теперь извне.
Все невольно примолкли.
Их вёл немолодой уже, очень смуглый лейтенант полиции, с лихо закрученными "а ла Вильгельм второй" усами, до того чёрными, что они казались крашеными. Форма на лейтенанте, в отличие от его новоиспечённого шефа, сидела вполне исправно.
Этот усатый брюнет и был офицер, обнаруживший убийство. Он не производил впечатление новичка в своём деле. Держался он спокойно и уверенно, даже, как показалось Грачику, с дозой некоторого пренебрежения к своему начальнику.
На половине пути шеф полиции, спохватившись, что не представил гостям своего лейтенанта, сказал:
- Это - Круши. Один из наших лучших офицеров.
С этими словами шеф приподнялся на цыпочки, чтобы покровительственно похлопать лейтенанта по плечу.
Пока шли длинными переходами и поднимались по лестнице на третий этаж, где было расположено бюро директора, лейтенант Круши не спеша рассказывал то, что знал:
- Делая обход этого участка, я заметил в одном из окон станции свет. Я знал, что по приказу полиции внутрь здания никто без особого разрешения допускаться не должен. Мне показалось маловероятным, чтобы такое разрешение понадобилось кому нибудь за полчаса до Нового года. Я и сам то спешил покончить с обходом, чтобы успеть забежать в какой нибудь ресторанчик, раз уже нельзя было встретить это событие дома. Однако пройти мимо этого освещённого окна, не узнав, почему оно освещено, я не мог. Что что, а уже службу то я знаю… двадцать четыре года… с того самого дня, как покончил со службой в армии… Хорошо с. Значит, нужно было поглядеть, в чём тут дело. Я попытался открыть боковой служебный ход, ведущий прямо на внутреннюю лестницу, но замок оказался испорченным, дверь не отворялась. Пришлось идти через ворота, чтобы попасть на эту же лестницу через машинный зал, как я веду теперь вас.
- Вы так хорошо знаете расположение станции, что сразу определили, где именно горит свет? - спросил Кручинин.
- Да, станция входит в мой участок много лет. Я знаю тут каждый угол.
- Это хорошо, - удовлетворённо сказал Кручинин. - У вас были ключи от всех дверей?
- Связка контрольных ключей всегда находится у дежурного по участку полицейского офицера. Мало ли что: взрыв, пожар…
- Хорошо, очень хорошо, - повторил Кручинин. - Итак?
- Я проник на станцию через зал, где постоянно дежурит наш полицейский, прошёл в этот отсек, куда мы с вами сейчас входим, и поднялся по этой же лестнице. Вот она перед вами, господа… Дежурному полицейскому в зале я приказал на всякий случай оставаться на посту внизу. Когда я был уже вот здесь, на последнем марше, в бюро директора раздался выстрел. Я побежал, перескакивая через несколько ступенек. Дверь, вот эта самая, которую вы видите перед собой, оказалась незапертой. Толкнув её, я вбежал в бюро - вот оно перед вами. Это - первая комната, здесь сидит секретарь, отсюда вот эта дверь ведёт в кабинет господина доктора Вельмана. В тот самый момент, когда я нажал её ручку, раздался второй выстрел. Распахнув створку, я увидел, что стреляет кто то стоящий на коленях спиной ко мне. Он стрелял вон туда, по направлению той маленькой двери, ведущей на запасную железную лестницу. Когда я вбежал в кабинет, стрелявший выронил револьвер и упал лицом вниз - вот так, как он лежит и сейчас. Приподняв его голову, я сразу опознал господина Браду, конторского секретаря директора.
- Конторского секретаря? - переспросил Кручинин. - А у Вельмана был ещё какой нибудь секретарь?
- Да. Частный секретарь - госпожа Эла Крон. Она живёт у него в доме и, как поговаривают кумушки… впрочем это знает весь город: доктор Вельман неравнодушен к красивым женщинам.
- Но, но, без пошлостей, Круши, - строго прикрикнул шеф. - Давайте дальше ваш фельетон, то есть я хотел сказать доклад.
- Слушаю с… Докладываю дальше, - с подчёркнутой почтительностью ответил лейтенант. - Я бросился к этой задней дверце, но она оказалась запертой. Ключа от неё в нашей связке нет. Чтобы задержать убийцу, нужно было снова бежать кругом, я дал свисток, вызывая полицейского, стоявшего в зале.
- Отсюда ему был слышен ваш свисток? - спросил Кручинин.
- Об этом я в тот момент не подумал… пожалуй, вы правы: парень мог бы и не услышать свистка. Но, к счастью, он оказался догадливым малым. В тот момент, когда я отнимал свисток ото рта, он уже и сам вбегал в комнату. Он исправный служака, - добавил лейтенант, кладя свою большую, покрытую обильной чёрной растительностью руку на плечо молодого дружинника, даже ещё не переодетого в форму и только носящего на рукаве отличительную повязку, - он достоин награды, начальник.
- Да, да, непременно, - с готовностью согласился шеф и торопливо добавил: - Однако дальше, дальше!.. Читатель ждёт продолжения.
- Простите, - прервал его Кручинин, - если позволите, один вопрос этому дружиннику. - Вы были оставлены лейтенантом на посту в машинном зале?
- Так точно.
- Без разрешения лейтенанта покинули пост и поднялись сюда?
- …Собственно… - смутился дружинник.
- Отвечайте: вы покинули свой пост?
При этом вторичном вопросе глаза дружинника сверкнули недобрым огоньком, и он неохотно пробормотал:
- Лейтенант же сам свистел…
- Когда он подал свисток, вы уже были у двери, здесь, наверху. Значит, пост вы покинули много раньше, чем услышали свисток.
Дружинник опустил глаза.
- А вы говорите, что из него выйдет толк? - с усмешкой сказал Кручинин лейтенанту. И далее, обращаясь к шефу: - - Больше у меня вопросов нет.
- Вы правы, тысячу раз правы, - воскликнул начальник полиции. - Не хвалить таких нужно, а взыскивать с них, да, да, строго изыскивать!.. Однако дальше, дальше…
Покрутив ус, лейтенант продолжал:
- Слушаю с, эта дверь заперта совершенно очевидно преступником…
- Нет, нет, пока не нужно заключений, - перебил шеф. - Только факты, факты, факты! Ну с?!
- Слушаю с. Пока я бежал по этой лестнице и очутился у ворот, все было, по видимому, кончено. У подъезда, к которому ведёт вот та запасная лестница, мы нашли след недавно отъехавшего автомобиля. Убийца скрылся.
- И тогда вы?
- Тогда я пошёл к телефону и протелефонировал вам, господин начальник, не считаясь р тем, что это было чертовски не вовремя. Но долг остаётся долгом, даже под Новый гот.
- Отлично, отлично, - сказал шеф и обратился к Кручинину: - Как вы думаете, не перейти ли теперь к выводам?
- Конечно, если они у него сложились.
- Вот теперь давайте ваши выводы, - приказал шеф, поворачиваясь к Круши. - Даже самый загадочный фельетон должен иметь развязку.
- Слушаю с. - Лейтенант не спеша и очень уверенно проговорил: - Не думаю, чтобы я ошибался… Когда наступили дни ожидания приближения советских войск, господин доктор Вельман перенёс личные ценности из дома в этот вот сейф…
Лейтенант указал на массивный несгораемый шкаф, вделанный в стену директорского кабинета. Бронированная дверца шкафа была распахнута настежь. Виднелись аккуратно сложенные стопки документов, тщательно составленные один к другому и пронумерованные регистраторы. Была ещё стопка больших конвертов из голубого полотна. На каждом из них тоже виднелся тщательно написанный номер. Все говорило об аккуратности владельца шкафа и его привычке к порядку в делах. Несколько внутренних отделений шкафа оставались запертыми. Только один небольшой ящик был выдвинут - в нём ничего не было.
Убедившись в том, что все осмотрели шкаф, лейтенант продолжал:
- Что либо помешало доктору Вельману вовремя взять свои ценности отсюда. У нас, в полиции, достаточно хорошо знают его, и он не мог рассчитывать получить пропуск не только в этот кабинет, но и вообще на территорию станции. И вот, пользуясь некоторой суетой, которая всегда царит в новогоднюю ночь, тем, что никто из начальства в эти часы на службе, а подчас и дома, не сидит, Вельман снабжает секретаря подложным пропуском и посылает за своими ценностями. Он не без основания надеется, что Браду пройдёт в кабинет так, что караульные в зале этого не услышат. В пользу такой догадки говорит не только время, выбранное для изъятия вещей, но и костюм убитого. Посмотрите, он во фраке, в кармане его было вот это приглашение на ужин к доктору Вельману. Именно туда он и должен был привезти ценности - прямо к новогоднему ужину.
- Очень убедительно, очень, - удовлетворённо произнёс Кручинин. - А скажите, пропуск у секретаря был?
- Я думаю, да… без пропуска он не решился бы сюда идти.
- Но ему не пришлось этот пропуск никому предъявить?
- По видимому, - ответил лейтенант.
Кручинин обернулся к дружиннику:
- Господин Браду предъявил вам пропуск?
После короткого замешательства тот ответил:
- Нет.
- Может быть, вы даже и не видели самого Браду? - спросил Кручинин.
Тот не ответил и, только исподлобья посмотрев на Кручинина, смущённо отвёл взгляд.
Кручинин пробормотал ещё что то неопределённое.
- Продолжайте, продолжайте, - подогнал шеф лейтенанта.
- Хорошо с. Но… - тут лейтенант многозначительно поднял палец, - по видимому, за этой парочкой следили люди, не менее предприимчивые. Им или кому то из них удалось каким то, ещё непонятным мне образом проникнуть сюда и овладеть тем, что секретарь Браду вынул из шкафа.
- Как, по вашему, проник сюда убийца? - спросил шеф. - Этот абзац у вас неявен.
- На этот счёт у меня два предположения: либо через эту запасную дверь по пятам секретаря, либо…
- Ключа от этой двери на связке, принадлежащей полиции, не было? - перебил его Кручинин.
- Он был нам не нужен, так как всегда торчал вот здесь в скважине.
- Изнутри кабинета?
- Да.
- Значит, и сам Браду мог сюда попасть, только разбив стекло и просунув руку внутрь.
- Да. Едва ли ему при этом пришло в голову, что по пятам его кто то крадётся и ему следует запереть за собой дверь, чтобы спасти себе жизнь, - решился, наконец, проанализировать какое то обстоятельство и сам шеф. - Так, так, очень интересно. Ну с, второе предположение?
- В пользу первого предположения, - про должал лейтенант, - говорит то, что убийце ушёл именно по этой лестнице. Наиболее вероятно, что он спешил удрать тем же путём каким пришёл, ему уже знакомым. За это же говорит и то, что я своим ключом не смог отпереть нижнюю дверь: замок был повреждён отмычкой. Но есть у меня и другое подозрение: убийца уже был на станции, когда при шёл секретарь.
- В таком случае он мог сюда войти и по этой лестнице, по которой поднялись сейчас мы с вами? - спросил Кручинин.
Грачику показалось, что Кручинин уголков глаза, так, чтобы никто этого не заметил, наблюдает за дружинником.
- А ключи от шкафа? - спросил Кручинин. - У кого они хранились?
- В полиции их не было, - ответил лейтенант. - Вероятно, они остались у директора Вельмана или у Браду… - И, подумав, подтвердил: - Да, у кого нибудь из них…

- Но их нет в замках сейфа. - Кручинин ощупал карманы убитого. - Здесь их тоже нет.
- Что это может значить? - недоуменно спросил толстяк шеф.
- Что преступник унёс их с собой, - уверенно резюмировал лейтенант.
- Хотел бы я знать, зачем? - задумчиво проговорил шеф.
Полицейские недоуменно переглянулись.
Кручинин ещё раз тщательно изучил положение трупа и, делая вид, будто прикрывает рукой зевок, сказал Грачику:
- Не сделать ли тебе для коллекции несколько снимков?.. И будем двигаться.
- Вы… не находите здесь ничего интересного? - с разочарованием спросил шеф.
- Мы же слышали от лейтенанта, - скучающим тоном ответил Кручинин. - Обыкновенное убийство с целью похищения ценностей.
- А мне казалось, поскольку дело произошло на таком объекте, что это… неспроста, - неуверенно проговорил шеф.
- Это противоречило бы тому, что вы говорили мне позавчера. Помните? "Никакого материала для хроники происшествий!"
- Да, да… но, кажется, я поспешил с увольнением репортёров, - озабоченно согласился шеф.
Кручинин ещё раз заразительно зевнул.
- Вы простите, - улыбнулся он шефу, - ко на меня так действует воздух этого долго не проветривавшегося помещения.
- Тут, действительно, дурной воздух, - потянул носом толстяк. - Как на складе макулатуры.
Привстав на цыпочки, он сделал было попытку дотянуться до оконного запора.
- Позвольте мне, - Кручинин отворил окно и высунулся наружу. - Я так и думал, - сказал он с удовлетворением.
- Что именно? - заинтересовался шеф.
- Сонливость как рукой сняло, стоило мне глотнуть свежего воздуха.
Пока Грачик производил фотоснимки с тру па, Кручинин ещё раз осмотрел содержимое шкафа. Как показалось Грачику, Кручинин внимательно перечёл какой то листок, прикреплённый изнутри к бронированной дверце, и после того быстро перебрал лежавшие в сейфе большие голубые конверты. Ничем другим он как будто не заинтересовался и сказал:
- Нет, положительно мне пора на свежий воздух.
- А знаете, что пришло мне в голову? - воскликнул вдруг с озабоченным видом шеф полиции. - Что могло заставить Вельмана поспешить с изъятием отсюда своих ценностей?
Все посмотрели на него с интересом.
- Они хотят взорвать станцию, и Вельман пожелал спасти свои вещи, - трагическим шепотов произнёс толстяк.
- Эта не лишённая прозорливости догадка - лишний довод за то, что нам отсюда лучше поскорее убраться, - сказал Кручинин и первым направился к выходу. В двери он внезапно остановился и обернулся к начальнику полиции. - В виде особого одолжения мне, коллега, накажите провинившегося дружинника тем, что он останется в этой комнате до утра…
Грачик отметил, что мимо внимания Кручинина прошёл неприязненный взгляд, которым его проводил дружинник.
Обратно по зданию станции посетителей сопровождал черноусый лейтенант. На прощанье начальник полиции крепко потряс ему руку и поблагодарил за бдительность. Лейтенант пробормотал:
- Мне было бы приятно, если бы вы, начальник, простили того парня, что остался наверху. Он правильно поступил, прибежав ко мне наверх, хотя бы и самовольно.
- Ничего, ничего, - добродушно усмехнулся шеф, - до утра он там всё таки посидит. Устав нужно исполнять… Итак, господа, - обернулся толстяк к Кручинину и Грачику, и лицо его расплылось в добродушной улыбке, - теперь мне остаётся загладить испорченный вам новогодний вечер. Сейчас мы придумаем, как это сделать.
- Что касается меня, то я домой, - устало протянул Кручинин. - Мы пройдёмся пешком. Это несколько развеет мою сонливость. А на прощанье позвольте мне сказать вам несколько слов, - он взял толстяка за локоть и, отведя в сторону, прошептал ему несколько слов на ухо, словно желая сохранить это в секрете от Грачика и черноусого лейтенанта. Но зато все отлично слышали, как толстяк удивлённо воскликнул в ответ:
- О, это невозможно!
- И тем не менее… - уже громко и очень настойчиво произнёс Кручинин.
- Вы настаиваете?
- Безусловно, - решительно закончил Кручинин и подтолкнул толстяка к автомобилю.
С кряхтеньем разместившись в кабине, шеф благодушно сказал своему лейтенанту:
- Ну, полезайте сюда. Вы заслужили сегодня стакан вина и спокойную ночь.
Бормоча слова благодарности, лейтенант взгромоздился рядом с шефом.
Кручинин услужливо затворил за ним дверцу, но вдруг, вспомнив что то, снова отвори, её и быстро спросил лейтенанта;
- Секретарь Браду был левшой?
- Нет… насколько помню, кажется, нет, - поправился тот.
Дверца захлопнулась, и машина медленно двинулась по следу, оставленному на снегу грабителями. Кручинин обернулся к Грачику, и тот услышал его характерный тихий смех, обычно служивший выражением крайнего удовольствия.
- Дело, действительно, интересное, это г. добряк редактор был прав, - тихонько проговорил Кручинин.
Грачик не был удивлён этим внезапным переходом от усталой сонливости Кручинина к такому веселью.
- Я же говорил! Говорил я вам, Нил, мой джан, многозначительное дело.
- Мне кажется, что план минирования станции…
Грачик не расслышал конца фразы, так как Кручинин повернулся к нему спиной и вместо того, чтобы направиться по расстилавшейся перед ними широкой улице, ведшей к центру города, исчез за углом узкого переулка.
Где то поодаль башенные часы гулко, с замысловатым перебором отзвонили час ночи. Это был первый час Нового года.
Кажется, впервые в жизни Грачик так неуютно встречал Новый год - посреди заснеженного глухого переулка чужого города. Грачику стало не по себе.
Но появилось ли у него сомнение в том, что именно тут и именно сейчас он и должен был быть? Присутствие Кручинина наполняло его уверенностью: целесообразно всякое, даже самое неприятное нарушение обычного течения жизни. Грачик даже готов был гордиться те, что он должен сломать любой распорядок предусмотренного отдыха или занятия и, подобно работнику скорой помощи, по первому зову устремляться туда, где нужна помощь искателей истины.
Здесь стоит сказать ещё несколько слов том, что же, собственно говоря, послужило причиной увлечения Грачика ранее чуждой ему областью криминалистики, что заставило его с головой уйти в изучение предметов, никогда ранее не встречавшихся в кругу его интересов к, наконец, стать учеником Кручинина в его деятельности криминалиста, а потом его соратником и убеждённым сторонником.
Существенным фактором в переходе Грачика на новые жизненные рельсы было лично обаяние Нила Платоновича, его огромная начитанность, жизненный опыт и удивительная разносторонность его знаний в соединении c необыкновенной скромностью; решительность действий, сочетающаяся с покоряющей мягкостью; беспощадность к врагам советского общества рядом с чудесной человечностью; смелость до готовности самопожертвования при огромном жизнелюбии - вот те человечески качества, мимо которых редко кто мог пройти из близко знавших Кручинина. Мог ли пройти мимо них и страстный, одинаково ярко загорающийся любовью и нерасположением Грачик?!
Временами, правда, Грачик задумывался над вопросом: почему человек таких высоких человеческих качеств и больших чувств посвящает все свои силы и помыслы возне с наиболее неприглядными сторонами жизни? Надолго ли может хватить человеку душевной чистоты, если ежедневно общаться с преступлением?
На эту тему у них с Кручининым произошёл как то разговор.
- Видишь ли, друг, - ответил Кручинин, - кто то, помнится, назвал нас чистильщиками общества. Это неверно потому, что наша задача вовсе не в том, чтобы вывезти на некую моральную свалку гражданские нечистоты, мешающие обществу вести нормальную жизнь. Наша миссия значительно сложней и много гуманней. Мы, подобно врачу, должны найти поражённое место. А суд уже определит, поддаётся ли оно лечению. Если лечение невозможно, то, подобно, хирургу, суд отделит больной орган от здорового организма общества. Это не случайная аналогия. Я глубоко убеждён в высокой гражданственности нашей профессии, Именно там, в советском суде, где сидят люди с чистой партийной совестью, встретятся в схватке обвинение и защита. Они разберутся в том, что мы, криминалисты и следователи, положили на стол судьи. И в этой схватке родится истина. Да, да, не смущайся, Сурен, словом схватка. Путь к истине должны искать заинтересованные люди. Он, этот путь, сложен и тяжёл, полон загадок и ловушек. Подчас их расставляет не только преступник. Пострадавший тоже способен нагородить невесть чего. Он тоже может лгать; свидетели обеих сторон способны кривить душой. - Грачик слушал с затаённым вниманием, не отрывая восхищённого взгляда от лица Кручинина. - Но сквозь все эти дебри суд должен выбраться на светлый путь истины. Осветить его должны мы. Чего бы это нам ни стоило, мы должны рассказать суду всё, что только человек в силах узнать о делах и мыслях преступника и его жертвы. Это долг криминалиста, долг следователя. Этого требует от них благо народа. Таков высший закон юриста. Таков приказ нашей партии. К сожалению, кое кто представляет нашу функцию слишком примитивно. Что общество, по существу говоря, знает о нас? Где литература о нашей работе, о людях нашей нелёгкой профессии? Её же нет.
- А, не так, совсем не так! - горячо возразил Грачик. - А так называемая "детективная" литература! Пожалуйста, целая библиотека!
Кручинин сделал пренебрежительный жест.
- К сожалению, - сказал он, - искатели лёгкого заработка дискредитировали этот жанр в буржуазной литературе. То, что в этом направлении сделала литература действительно серьёзного и интересного, относится ко временам довольно давним. По, Честертон, Дойль? Там ты действительно можешь многое узнать и даже кое чему научиться. Они понимали, что пишут, и знали, как писать. Но современная нам западная литература занята низкопробными пустяками, развлекательством тех, кому нечем наполнить досуг. Дело там доходит до такой идеализации гангстеризма, что будь жив пресловутый Альфонс Капоне, он мог бы предложить свою кандидатуру в президенты Соединённых Штатов.

дальше