|
Иван Стаднюк
Меч над Москвой
20
В кабинете командующего ВВС Московского военного округа сидел
за его рабочим столом полковой комиссар В. Д. Лякишев. Он замещал
отсутствовавшего полковника Сбытова, подобно тому как Телегин
замещал Артемьева.
Сбытов вошел в свой кабинет стремительно, выслушал короткие доклады
Лякишева о текущих делах, и тут же они, посовещавшись, приняли
решения более объемные - сразу бросить на уничтожение прорвавшихся
в направлении Москвы фашистских колонн всю авиацию округа. Штабам
авиачастей тотчас же были отданы приказы…
Приказы не только отдаются, но, случается, и отменяются…
На подмосковные аэродромы было кем то отдано распоряжение считать
приказы командующего ВВС Московского военного округа недействительными,
а сам командующий, уже чьими то хлопотами заподозренный во враждебной
деятельности, был в экстренном порядке вызван на Лубянку к начальнику
Особого отдела Красной Армии Абакумову.
Войдя к Абакумову, полковник Сбытов увидел кроме сидевшего за
массивным столом хозяина кабинета еще и прохаживавшегося по ковру
Меркулова - заместителя наркома внутренних дел страны. Генералы
были какими то "новенькими" - в наглаженной форме, сверкавших
хромовых сапогах; лица их гладко выбриты, не уставшие. В углу
кабинета, за отдельным столом, сидел молодой полковник, перед
которым лежала стопка чистой бумаги. Понял по напряженным взглядам
и какой то зловещей тишине - его ждали. Сердце заныло от предчувствия
недоброго.
- Мы должны допросить вас, полковник, - безо всяких предисловий
начал Абакумов, строго глядя на Сбытова.
- Готов отвечать на ваши вопросы.
- Садитесь.
- Благодарю. - Сбытов сел.
- Откуда вы взяли, что к Юхнову идут немцы?
- Наша воздушная разведка не только обнаружила, - стал отвечать
Сбытов, - но и несколько раз подтвердила, что к Москве приближаются
фашистские танки и мотопехота.
- Предъявите фотоснимки разведчиков.
- Это были истребители, они без фотоаппаратов. Да фотоаппараты
и не нужны. Самолеты опускались до двухсот - трехсот метров над
дорогой, и летчики все отлично видели. Им нельзя не доверять.
- А если они провокаторы?
- На каком основании такие предположения?
- Здесь мы задаем вопросы, а вы отвечайте. Может, летчики ошиблись?
- Нет…
- Почему вы так уверены?
- Я знаю своих людей.
- И лейтенанта Рублева знаете?
- Нет, но помню, что его представили к званию Героя Советского
Союза. Он таранным ударом своего истребителя сбил "юнкерса".
- Это бабушкины сказки! Как он к вам попал?
- Надо запросить наш отдел кадров.
- Вот видите: людей не знаете, а доверяете им. По нашим сведениям,
ваш доклад Телегину ложный.
- Я готов отвечать за свой доклад! Я верю своим летчикам!
…Допрос повергал Сбытова в исступление. Он никак не мог понять,
почему его понуждают усомниться в донесениях воздушных разведчиков?
Даже рождалась страшная мысль - не враги ли эти допрашивающие
его люди, не стал ли он какой то помехой для них? Но тут же отвергал
догадку как нелепость, будучи убежденным, что, окажись фашисты
в Москве, они начнут вешать энкавэдэшников первыми… Но причем
здесь лейтенант Рублев, на которого он подписывал наградной лист?
Истина была непостижимой. Верно, что наша контрразведка, обнаружив
в одном из московских госпиталей абверовца "майора"
Птицына - бывшего русского графа Глинского, который стал вхожим
в квартиру, где проживает семья генерала Чумакова Федора Ксенофонтовича,
протянула нити своих наблюдений и к лейтенанту Рублеву, вышедшему
из окружения вместе с Чумаковым и тоже посетившему однажды эту
квартиру. Генерал дал поручительство за Виктора Рублева Семену
Микофину, ответственному работнику Главного управления кадров
Наркомата обороны, а тот в свою очередь похлопотал о лейтенанте
перед кадровиками ВВС Московского военного округа, чтоб долго
не держали его в резерве. Но какая тут связь между угрожающей
Москве несомненной опасностью и цепочкой чьих то умозаключений,
берущей начало от "майора" Птицына, вторгшегося в доверие
к Чумакову, о чем Сбытов, понятия не имел?
Допрос полковника Сбытова продолжался:
- Вы верите своим летчикам?.. Они трусы и паникеры, такие же,
видимо, как и их командующий! - Абакумов смотрел на Сбытова с
такой враждебностью, что Николай Александрович внутренне содрогнулся;
сверкнула мысль: не грезится ли ему во сне этот кошмар или, возможно,
действительно он стал жертвой вражеского обмана? Но здравый смысл
подавил мимолетное сомнение, и он холодно произнес:
- Ни своих летчиков, ни самого себя оговаривать не буду! Прошу
предъявить доказательства ваших чудовищных обвинений!
Абакумов будто не расслышал слов Сбытова и, умерив пыл, более
спокойно, даже участливо сказал:
- Предлагаю вам признать, что вы введены в заблуждение, что никаких
танков противника в Юхнове нет, что ваши летчики допустили преступную
безответственность, и вы немедленно с этим разберетесь и сурово
накажете виновных.
- Этого сделать я не могу! - Сбытов будто и не уловил миролюбивого
тона Абакумова. - Ошибки никакой нет, летчики боевые, проверенные,
и за доставленные ими сведения я ручаюсь.
- Но у вас же нечем доказать все это!
- Прошу вызвать командира шестого истребительного авиационного
корпуса ПВО полковника Климова. Он, вероятно, подтвердит.
- Хорошо, - жестко сказал Абакумов. - Положите на стол свой пистолет
и ждите в приемной. Климова мы сейчас доставим…
И вот в приемной появился Климов - грузноватый, но подвижный.
Его обычное добродушие на лице и оживленность в глазах сменились
встревоженностью. Увидев Сбытова, шагнул к нему, намереваясь,
видимо, что то сказать как своему старшему начальнику, но тут
же между ними встал заслоном дежурный контрразведчик и распахнул
дверь кабинета Абакумова.
Ничего не мог ответить командир авиакорпуса на заданные ему Абакумовым
вопросы.
- Никакими данными я не располагаю, ибо на разведку летали не
мои летчики, а окружного подчинения.
Но и это не поколебало полковника Сбытова. Он тут же потребовал
вызвать начальника штаба корпуса полковника Комарова с журналом,
в котором записываются боевые действия в зоне Московской противовоздушной
обороны… Однако и Комаров не внес ясности: работу летчиков военно
воздушных сил Московского округа штаб корпуса не регистрирует
в своем журнале боевых действий.
…В кабинете наступило тягостно трагическое молчание. Абакумов,
вопреки ожиданию Сбытова, смотрел на него спокойно и будто с сожалением:
было ясно, что он чувствовал себя победителем, но еще не решившим,
как распорядиться своей победой. Наконец откинувшись на спинку
стула, он сказал Сбытову почти дружеским тоном:
- Идите и доложите Военному совету округа, что вас следует освободить
от должности, как не соответствующего ей, и судить по законам
военного времени. Это наше мнение.
- А может, сразу в тюрьму? - с горькой иронией спросил Сбытов,
так и не поняв, к чему же стремились Абакумов и Меркулов, истязая
его нелепыми вопросами и чудовищными подозрениями.
- Это мы еще успеем сделать, - с откровенным цинизмом и чувством
своей неограниченной власти бросил ему на прощание Абакумов, демонстративно
положив в ящик своего стола пистолет Сбытова.
Последние слова начальника Особого отдела Красной Армии и изъятие
пистолета родили в душе Николая Александровича яростное желание
сопротивляться, хотя он не понимал, чему именно. С горечью подумал
о том, что над ним, с его высоким положением в столичном военном
округе, есть люди в армии не только более высокие (это естественно),
но и бесконтрольно всемогущие, всевластные. Мириться с этим не
мог, не хотел. Глубокое возмущение происшедшим, протестующий бунт
души от непонимания причин случившегося, от тяжкой обиды, причиненной
беспочвенным недоверием, побуждали к каким то поступкам. Но разумение
того, что нависшая над Москвой опасность в сравнении с павшими
на него обвинениями в трусости и паникерстве была все таки бедой
вселенской, тормозило мысль, не подсказывало нужных решений. Подсознательно
бушевало в нем страстное желание позвонить Сталину или хотя бы
маршалу Шапошникову… Нет… Он воистину военный человек и понимал:
по правилам субординации делать этого не должен, да и что по телефону
объяснишь… Сейчас только дивизионному комиссару Телегину мог он
выплеснуть боль своего сердца, излить невыносимую обиду и со всей
откровенностью сказать, что, по его убеждению, есть в верхнем
эшелоне власти люди с непонятным образом мышления, лишенные заботы
о судьбе Отечества, кото рому угрожает погибель. А может, управляет
ими злой умысел?.. Непостижимо!.. Но все таки как выразить свою
боль, протест, свое возмущение? Его исповедь в момент, когда может
пасть Москва и рухнуть здание Советской власти, рискует остаться
пустым звуком. Такой исповедью не остановишь врага и даже к делу
ее не подошьешь. Но Абакумову надо было "подшить к делу"
протокол допроса полковника Сбытова Николая Александровича. На
исходе того же 5 октября на командном пункте авиагруппы, где в
это время Сбытов разбирался, почему авиационными полками не выполнен
его приказ о бомбовых ударах по вражеским колоннам, появился уполномоченный
контрразведки - тот самый полковник, который в кабинете Абакумова
записывал все, о чем велся там разговор.
- Прошу прочитать и подписать протокол допроса, - требовательно
обратился к Сбытову полковник.
Николай Александрович спокойно прочитал две страницы машинописного
текста. В нем от имени Сбытова утверждалось, что немцы к Юхнову
не прорывались, этому нет никаких подтверждений, а донесения воздушной
разведки оказались ошибочными, введшими его, командующего ВВС
Московского военного округа, в заблуждение, и он признает свою
вину в дезинформации Ставки. Верховного Главнокомандования.
Сбытов взял со стола ручку, будто собираясь расписаться под протоколом
допроса, и торопливо написал под его нижней строкой:
"Последней разведкой установлено, что фашистские танки уже
находятся в районе Юхнова и к исходу 5 октября город ими будет
занят полностью. Все написанное выше - бред или провокация".
- И только потом расписался.
- Что вы наделали?! - почти взвыл посланец Абакумова, прочитав
дописанное. - Вы испортили протокол!
- Зато не испортил свою биографию, не опозорил своего имени! -
сердито ответил Сбытов. - Убирайтесь вон!
Разумеется, это в высшей степени было справедливо, хотя с НКВД
шутить опасно. Но Николай Александрович решился на крайность…
А тем временем события на московском направлении развивались
с трагической стремительностью. Телефоны в штабе Московского военного
округа не умолкали. Дивизионный комиссар Телегин еле успевал принимать
донесения, отдавать приказы и распоряжения. Все происходившее
в кабинете заносилось в рабочую тетрадь, записи вел сидевший рядом
с Телегиным батальонный комиссар Н. М. Попов . Каждая строка в
книге звучала нарастающими тревогами, все более угрожающим положением,
человеческими бедами высшего накала:
"16 часов 00 минут. Звонит из Малоярославца Чернов (37 й
укрепрайон). Танки и мотопехота противника заняли Юхнов. Отходят
разрозненные подразделения Резервного фронта. Подошли 5 й гаубичный
полк (без снарядов и горючего) и прожекторный батальон.
Телегин. Всех отходящих военнослужащих задерживать, формировать
из них роты, батальоны и ставить на рубежи. Командиров и политработников
посылаем из резерва. Ждите от нас боеприпасы и горючее… По боевой
тревоге подняты Подольские училища. Им приказано в спешном порядке
выходить на ваш рубеж и занять оборону по вашему приказу…"
И тут же распоряжение начальнику артиллерийского снабжения - немедленно
отправить на автомашинах в Малоярославец миллион патронов, ручные
и противотанковые гранаты… Приказы о горючем, командирах и политработниках…
"16 часов 15 минут. По "кремлевке" секретарь обкома
Б. Н. Черноусов сообщает, что из района Юхнова и Медыни на Малоярославец
движется большое количество населения, советских и партийных работников,
подтверждающих выход танков противника на Юхнов и движение их
на Медынь…"
Телегин информирует Черноусова о принятых штабом округа мерах.
Просит его предложить секретарям райкомов партии и председателям
исполкомов выводить население за линию обороны в сторону от шоссе
и там собирать его, не допуская прохода в Подольск и на Москву…
"16 часов 20 минут. Звонит генерал Шарохин , просит проинформировать
об обстановке.
Телегин. Возвратившееся звено самолетов 120 го истребительного
авиаполка доложило, что на шоссе к Малоярославцу продолжается
отход большого количества населения, групп военных. Медынь горит…
На дороге Спас Деменск - Юхнов, Юхнов - Гжатск - танки, в обратную
сторону - автомашины.
Шарохин. Нарком приказал выделить пять самолетов и разведать районы
Малоярославец, Юхнов, Спас Деменск, Сухиничи, Калуга, Медынь,
ст. Угрюмово. Особое внимание обратить на леса, идущие на северо
запад от Юхнова и Медыни.
Телегин. Сейчас отдам распоряжение…"
"16 часов 30 минут. Военком Лакишев (ВВС). В лесу южнее и
юго западнее Юхнова - скопление танков противника. Улицы Юхнова
забиты танками и автомашинами, прикрываются сильным зенитным огнем…"
Тут же последовал приказ Телегина о нанесении бомбовых ударов
по обнаруженным целям… И так - непрерывно…
"17 часов 35 минут. Телегин - Шарохину по "кремлевке".
Только что комбриг Елисеев доложил из Подольска, что танки противника
прорвались через Малоярославец и движутся на Подольск. Елисеев
выдвигается с передовым отрядом и двумя батареями на реки Мочь
и Нара. Сведения получены от коменданта 2 го дорожного участка
военно автомобильной дороги. Принимаю меры к проверке. До получения
данных - прошу выше не докладывать.
Белову. Выставить сильные заградительные отряды, чтобы в Москву
ни один человек из беженцев не попал. Отряды в 30 - 40 человек
поставить в Кубинке, Наро Фоминске, у Подольска".
Судя по телефонным звонкам из разных управлений Генерального штаба,
Ставка пока так и не наладила связи с Западным и Резервным фронтами.
А донесениям служб Московского военного округа и его оборонительной
зоны не во всем доверяла. Да и действительно, невозможно даже
было предположить, что немецкие войска сразу охватили армии двух
наших фронтов с юга, оказались у них в тылу и приблизились к Москве
на расстояние, которое механизированным войскам можно преодолеть
за несколько часов; при этом неизвестно, как развивалось боевое
противоборство на других участках фронта. Боязнь дезинформации
в этих условиях проникла даже в Ставку Верховного Главнокомандования.
В 18 часов 15 минут Телегину позвонил Сталин:
"- Телегин?.. Вы сообщили Шапошникову, что танки противника
прорвались через Малоярославец?
- Да, товарищ Сталин. Я доложил об этом генералу Шарохину, но…
- Откуда у вас эти сведения?
- Мне доложил из Подольска помощник командующего по вузам комбриг
Елисеев со слов коменданта автодорожного участка. Связи с Малоярославцем
нет, и я приказал ВВС немедленно послать самолеты У 2 и истребители
для проверки, а также запросить посты ВНОС…
- Это провокация! - сердито сказал Сталин. - Прикажите немедленно
разыскать этого коменданта, арестовать его и передать в ЧК. А
вам на этом ответственном посту надо быть более серьезным и не
доверять всяким сведениям, которые приносит сорока на хвосте…"
Телегин будто увидел Сталина в его кремлевском кабинете, бросающим
на аппарат телефонную трубку. Сердце захлебывалось от обиды и
тревоги. Понимал, что Сталин не верит в прорыв немцев. Но Шапошников?
Неужели и маршала кто то вводит в заблуждение? Зачем?.. Как поступать
дальше?.. Хотя бы генерал Артемьев прилетел быстрее. Может, его
информации Сталин поверит…
В кабинет вошел полковник Сбытов - какой то взъерошенный, с побелевшим
лицом и даже побелевшими от волнения глазами.
- Прошу сегодня же меня освободить от должности командующего ВВС
МВО и отправить на фронт рядовым летчиком! - категоричным тоном
заявил он. - Командовать ВВС округа больше не могу!..
Выслушав рассказ возмущенного Сбытова о допросе его Абакумовым,
Телегин как только мог успокаивал Николая Александровича, доказывая,
что истина ведь вот вот станет ясной всем и вздорные обвинения
кого бы то ни было отпадут сами по себе. Сбытов согласился с этим,
но все таки решил пока поберечься: вооружился новым пистолетом
взамен оставленного у Абакумова и у двери своего кабинета выставил
трех автоматчиков…
21
На столе перед Сталиным в раскрытой зеленой папочке лежал документ
особой важности - выписка из сообщения харбинской резидентуры
НКВД СССР о нынешней позиции Японии в отношении Советского Союза.
В ней утверждалось:
"…Согласно последним высказываниям Фурусава и Осава Япония
до весны 1942 года наступательных действий против СССР не предпримет.
К весне немцы будут иметь решающий успех, и тогда японцы начнут
военные операции, чтобы установить "новый порядок" по
всей Сибири…
…От имени Осава поручено составить схему государственного устройства
Сибири…"
В истинности прочитанного донесения Сталин не сомневался, хотя
знал, что еще в начале июля военный министр Японии Тодзио скрепил
своей подписью план войны против Советского Союза. В нем японским
военно воздушным силам предписывалось внезапным налетом уничтожить
советские авиационные базы на Дальнем Востоке, обеспечить нанесение
японскими сухопутными силами главного удара в районе Приморья
с выходом в тыл Владивостоку и захватом этой военно морской базы
во взаимодействии с японским флотом. Затем планировалось овладение
Хабаровском, Благовещенском, другими районами Дальнего Востока,
и в то же время специальными группировками армии и флота планировался
захват Северного Сахалина и Камчатки.
В течение всего лета Япония не прекращала военных приготовлений
против СССР, почти вдвое увеличила свою Квантунскую армию генерала
Умэдзу, совершала, несмотря на наличие пакта о нейтралитете, военные
провокации на советской границе.
Советскому Генеральному штабу, советским разведывательным органам
было известно и нечто другое… Сталину регулярно докладывали об
усилении агрессивных действий Японии в районе Южных морей, о ее
притязаниях в Китае и Французском Индокитае. И было ясно, что
обострение противоречий между Японией, с одной стороны, Англией
и США - с другой, неизбежно приведет их к военному столкновению
в ближайшее время. Из этого следовало, как предполагал Сталин
и раньше, что конечно же не может быть надежд на открытие союзниками
второго фронта на западе Европы в ближайшее время, несмотря на
успешно проведенные в Москве переговоры с делегациями Гарримана
и Бивербрука. Из Лондона посол Майский сообщил, что кабинет Черчилля
не торопится рассматривать доклад лорда Уильяма Бивербрука, в
котором он высказывался за немедленное открытие англичанами второго
фронта на Западе. Черчилль категорически противился этому, будучи
уверенным, что, пока Красная Армия, истекая кровью, сражается
с войсками фашистской Германии и ее сателлитов, Англия может чувствовать
себя в безопасности; для нее сейчас главное - сохранить свои колонии,
к которым протягивала алчные руки Япония.
А Москва и Ленинград - в смертельной опасности. Противоборствующие
силы были далеко не равными - в пользу Германии; ее армия превосходила
советские войска в людях и технике. Советское командование энергично
создавало резервные армии. Однако нужны были и кадровые, хорошо
обученные дивизии. Иначе Москву не защитить.
Как же сложились бы обстоятельства, если б сейчас на советские
дальневосточные границы напала Япония, а на южные - Турция?..
Эта мысль непроизвольно вынудила Сталина подняться из за стола
и подойти к политической карте мира, прикрепленной на стене под
портретами Суворова и Кутузова.
В это время в кабинете появился начальник Генерального штаба маршал
Шапошников. Сталин ждал его, но, рассматривая на карте пространства
Дальнего Востока и углубившись в тревожные мысли, он не услышал,
как вошел маршал.
- Товарищ Сталин, - тихо прозвучал голос Шапошникова, - я готов
отвечать на ваши вопросы.
- Мне, Борис Михайлович, нужны не ответы, а предложения решений
Генштаба. - Сталин медленно повернулся к Шапошникову и окинул
грустным взглядом его худощавую фигуру, всмотрелся в утомленное,
озабоченное лицо. - Надеюсь, вы знакомы с документом разведки,
который подтверждает наши предположения о военных намерениях Японии
на ближайшее время?
- Знаком, товарищ Сталин… И полагаю, что на эти намерения в значительной
мере повлиял наш урок японцам, преподнесенный на Халхин Голе…
Вот и остерегаются… Пока…
- Согласен с вами, Борис Михайлович. Но удивляюсь, что в военной
истории часто слагаются схожие ситуации.
- Вы что имеете в виду? - Шапошников усталым взглядом скользнул
по портретам Суворова и Кутузова.
- Жуков на Халхин Голе решительными действиями войск Красной Армии
укротил агрессивные притязания самураев. Поэтому и не торопится
Япония на помощь Гитлеру. А ее примеру следует Турция - выжидает,
нагуливает аппетиты на бакинские нефтяные промыслы, на другие
районы советского Причерноморья и делает вид, что прислушивается
к нашим и английским дипломатическим увещеваниям.
- А вы ведь правы, товарищ Сталин, что иные исторические ситуации
имеют свойство повторяться. - Лицо Шапошникова чуть оживилось,
но не потеряло крайней озабоченности. - Наполеон, готовясь к походу
на Россию, надеялся, что Турция окажет ему помощь, вторгнувшись
в наши земли с юго запада и, покорив Украину и Белоруссию, выйдет
во фланг главной группировки русской армии. За это Турции были
обещаны Дунайские княжества, Крым и Закавказье.
- Именно это я имел в виду. - Сталин поднял глаза на портрет Кутузова:
- Этот старик сумел под Рущуком своей пятнадцатитысячной армией
разгромить шестидесятитысячную армию Ахмет паши и в конечном счете
вынудить Турцию запросить у России мира. А мы тремя фронтами будто
бы не можем гарантировать безопасность Москвы.
- Уже "не будто бы", а точно, товарищ Сталин. Информация,
которой мы не доверяли, полагая, что нас провоцируют, подтвердилась
только сейчас, в 19 часов 05 минут.
Сталин окаменело застыл посреди кабинета, устремив на маршала
Шапошникова заледенело вопрошающий взгляд.
- Наконец пробились ко мне по радиотелеграфу Конев и Булганин.
Лента переговоров приводится сейчас в порядок… Положение действительно
катастрофическое. Я пока докладываю в общих чертах: войска Западного
фронта расчленены и отступают на рубежи Резервного фронта.
- Бегут без приказа?!
- Догадываюсь, что отдать такой приказ без согласия Ставки Конев
не решился. Да и связь с армиями у него почти не работает. Я понял,
что более или менее крепко держится еще 16 я армия. 22 я и 29
я тоже занимают прежние рубежи; противник атакует севернее и южнее
этих армий… Левый фланг Резервного фронта смят… Враг захватил
Спас Деменск и крупными силами рвется на север к Вязьме. Уже захвачены
Всходы.
- Бред какой то! - нервно воскликнул Сталин, не веря услышанному.
- Вы же мне докладывали, что произведенная между пятнадцатью и
шестнадцатью часами авиаразведка Главного Командования не подтвердила
движения колонн противника ни на север к Вязьме, ни на юг от Спас
Деменска!
- Конев докладывает, что его авиаразведка обнаружила там противника…
Поэтому маршал Буденный уже переместился на станцию Угра.
- А как же Ржевско Вяземский рубеж?! - Сталин увидел, что в его
кабинет стали заходить, как было условлено, члены Политбюро -
Молотов, Ворошилов, Маленков, Каганович, Берия. Но будто и не
заметил их появления, продолжая выслушивать Шапошникова, стоявшего
спиной к двери, где замерли вошедшие.
- Не сработал Ржевско Вяземский рубеж, - продолжал маршал. - Немцы
уже в нескольких местах оставили его позади себя. Утром захватили
Юхнов, рвутся на Малоярославец и Калугу.
- Значит, и у Буденного дела совсем плохи? - глухо переспросил
Сталин.
- Да, товарищ Сталин… Товарищ Сталин, я позволил себе, в силу
критического положения, от имени Ставки отдать Коневу распоряжение
начать сегодня ночью отход его армий на линию Резервного фронта,
вытянув вначале туда артиллерию. Вы не будете возражать?
- Что нибудь сохранилось от этой линии? - Последнего вопроса Сталин
словно и не расслышал.
- Держится еще 31 я и 32 я армии Резервного фронта.
- Прикажите Коневу подчинить их себе, и пусть отходит! - Затем
обратился к членам Политбюро: - Садитесь, товарищи. Будем думать,
как спасать Москву.
- Вот у меня дислокационные ведомости, товарищ Сталин. - Шапошников
положил на рабочий стол папку и раскрыл ее. - Тут, в основном,
военные училища и академии, тыловые учреждения, дивизии НКВД,
истребительные батальоны, местные охранные части… После донесений
воздушной разведки командование Московского военного округа уже
приняло ряд мер, весьма важных и своевременных.
Сталин кинул негодующий взгляд на Берию и сказал:
- А нам докладывали, что эти меры провокационные! Чушь собачья!
Как все могло случиться?!
- Конев ведь совсем молодой командующий, - деликатно напомнил
всем маршал Шапошников.
- А вот вашего Конева надо судить! - взорвался Сталин. - Сам не
сумел принять нужных решений и нас держал в неведении, успокаивал.
Где он сейчас, Конев?!
- Запасной командный пункт Западного фронта намечался в Красновидово,
близ Можайска. Наверное, переезжает туда из под Гжатска.
- Бежит под прикрытие Московского моря! - Сталин невидящим взглядом
обвел членов Политбюро и резко сказал: - Надо нам самим разобраться
в том, что произошло у нас на Западном направлении и почему мы
проморгали такую основательную подготовку немцев. Я предлагаю
создать комиссию… во главе с товарищем Молотовым как заместителем
Председателя Государственного Комитета Обороны. Пусть поедет комиссия
в Красновидово, разберется на месте!
- Я тоже готов поехать к Коневу, - подал голос маршал Ворошилов.
- И мне бы надо посмотреть войну поближе, - сказал Маленков, обращаясь
к Сталину. - Много непонятного.
- Хорошо, - согласился Сталин. - Нужен еще представитель Генерального
штаба.
- Может, целесообразно включить в комиссию генерала Василевского?
- полуутвердительно предложил маршал Шапошников. - Надо действительно
определить возможности Конева командовать фронтом и в дальнейшем
при такой неустойчивости обстановки.
- Хорошо, пусть едет и Василевский! - Сталин задержал взгляд на
Шапошникове, о чем то размышляя. После затянувшейся паузы вдруг
сказал: - А насчет Конева… Я предлагаю отозвать из Ленинграда
генерала армии Жукова и поручить ему Западный фронт…
Никто не возражал против этого предложения.
Затем, обсудив сложившуюся обстановку в районах Вязьмы и Брянска,
осмыслив, сколь велика опасность, нависшая над Москвой, Государственный
Комитет Обороны принял решение о мерах защиты столицы. Согласно
этому решению Ставка отдала приказ о Приведении Можайской линии
обороны в боевую готовность. К ней спешно надо было выдвинуть
из резерва шесть стрелковых дивизий, шесть танковых бригад, более
десяти артиллерийских противотанковых полков и пулеметных батальонов.
Также было принято решение о переброске нескольких дивизий с других
фронтов и Дальнего Востока.
Это был вечер 5 октября 1941 года, когда курсанты военных училищ
Московского военного округа уже вступали в неравные бои с передовыми
фашистскими частями, устремившимися к Москве. И это был канун
того трагического для наших армий, находившихся западнее Вязьмы,
момента, когда кольцо вражеских дивизий замкнется и они, окруженные
армии, начнут упорную борьбу, погибая и прорываясь сквозь заслоны
фашистских войск…
Военные события осени 1941 года нарастали с обвальной стремительностью.
Члены Политбюро покинули кабинет Сталина. Маршал Шапошников остался
согласовывать проекты последних директив Ставки. Сталин молча
вчитывался в бумаги, и стояла в кабинете такая мучительная тишина,
что Борис Михайлович не выдержал и нарушил ее:
- Товарищ Сталин… Когда мне становится очень тяжело в моем кресле
начальника Генерального штаба, я вспоминаю слова русского священника
просветителя Феофана Прокоповича. В 1709 году после великой победы
под Полтавой Петр Первый прибыл в Киев и в соборе святой Софии
служили молебен. Прокопович, обращаясь тогда к царю и его воинам,
сказал: "Узнают ближние и соседи наши и скажут: яко не в
землю нашу, но в некое море взошли силы свейские, погрузились,
как олово в воду, и не возвратится вестник от них в свою отчизну".
Сталин тяжело вздохнул и ничего не ответил.
22
Время… Оно тянется то с утомляющей медлительностью, особенно
если пребываешь в ожидании, то ударом молнии переметывается из
одного дня в последующий. При всем желании не ускорить его, но
и не удержать на месте. Зато разумом, сердцем и всем телом осязаемы
события, наполняющие время и являющиеся сутью его течения. Каждый
человек по своему измеряет бег времени, измеряет самим собой:
своими чувствами, заботами, тревогами, болью или радостью…
Для маршала Шапошникова весь октябрь был кровоточащей и саднящей
раной в сердце. Выслушивал ли доклады начальников управлений и
отделов Генштаба, вчитывался ли в оперативные сводки, донесения,
справки, всматривался ли в топографические карты с нанесенной
обстановкой на фронтах, почти физически ощущал неудержимый бег
времени, его нехватку, сжатость суток и недель. Будто исчезал
воздух и сердце захлебывалось в судорожной жажде кислорода. События,
вызревшие в катастрофу, ревущим смерчем надвигались на Москву,
и он, Борис Михайлович, как начальник Генерального штаба, не мог
избавиться от укоряющей мысли, что должен был заранее предугадать
рождение и направление смерча и нацелить Ставку, Генеральный штаб
и штабы фронтов на принятие мер по упреждению замыслов фашистского
командования. Но случилось непредвиденное - не оправдались надежды
на прочность оборонительных рубежей Западного, Резервного и Брянского
фронтов, а их командующие со своими штабами не разгадали уловок
немецких генералов. Впрочем, дело было не в уловках оперативного
значения и даже не в том, что противник накопил в направлении
Москвы превосходящие силы и средства. Сейчас стало ясно, что Ставка
и Генеральный штаб элементарно ошиблись в определении места очередного
главного удара противника, промедлили с принятием и тех решений,
которые еще летом предлагал член Ставки генерал армии Жуков, раньше
других узревший гигантский молот, занесенный над Юго Западным
фронтом.
Может, именно поэтому, когда в Ставке после прорыва немецких мотомеханизированных
сил к Юхнову и Малоярославцу убедились, что над Москвой нависла
реальная угроза, тут же встал вопрос об отзыве Жукова с Ленинградского
фронта.
6 октября Жуков прилетел в Москву. Сталин был простужен и принял
Жукова на кремлевской квартире. Подойдя к столу, где лежала топографическая
карта с обозначениями обстановки на Западном, Резервном и Брянском
фронтах, Сталин указал на район Вязьмы:
- Вот смотрите. Здесь сложилась очень тяжелая обстановка. Я не
могу добиться от Западного и Резервного фронтов исчерпывающего
доклада об истинном положении дел. А не зная, где и в какой группировке
наступает противник и в каком состоянии находятся наши войска,
мы не можем принять никаких решений. Поезжайте сейчас же в штаб
Западного фронта, тщательно разберитесь в положении дел и позвоните
мне оттуда в любое время. Я буду ждать…
В Москве еще не было известно, что к исходу 6 октября значительная
часть войск Западного фронта (части 19 й армии генерал лейтенанта
М. Ф. Лукина, 16 й армии генерал лейтенанта К. К. Рокоссовского,
20 й армии генерал лейтенанта Ф. А. Ершакова, оперативной группы
генерал лейтенанта И. В. Болдина) и Резервного фронта (32 я армия
генерал майора С. В. Вишневского, 24 я армия генерал майора К.
И. Ракутина) оказались в полном окружении немецких войск…
Двенадцать дивизий народного ополчения, сформированные в Москве
для защиты столицы, а затем переброшенные с Можайского оборонительного
рубежа на Вяземский рубеж обороны, тоже попали во вражеское окружение
.
Сталин, больной и усталый, был еще и крайне раздраженным. Жуков,
вырвавшийся из ленинградского ада, полагал, что в Москве первым
делом начнут его расспрашивать о всем том многотрудном, трагическом,
подчас безнадежном, что пережил он, выполняя задание Ставки на
берегах Невы. Но сущий ад назревал и здесь, в Москве, как почувствовал
он по настроению Сталина и по свидетельству топографической карты
с, немым голосом начертаний на ней красными и синими карандашами.
Карандаши - слепые орудия операторов направленцев. Но сколько
под их остриями рождается для понимающих глаз ситуаций великой
драмы войны! Карта была будто третьим собеседником Жукова и Сталина.
Они оба хмуро смотрели на нее, скорбели душой и молчали… Молчание
это было тягостно тревожным, почти невыносимым особенно для Жукова.
Сталин наконец спросил его о том, что можно вскоре ожидать от
немцев в окрестностях Ленинграда. И Жуков, готовый к этому вопросу,
ответил, что противник понес там большие потери и, лишившись надежды
на овладение городом, перебросил оттуда танковые и моторизованные
войска куда то на центральное направление, подобно тому, как летом
стремительно переместил свои ударные подвижные и танковые части
с московского направления (Западного и Резервного фронтов) против
Центрального, Юго Западного и Южного фронтов, - превосходный маневр,
позволивший врагу достигнуть там стратегической инициативы и значительно
реализовать ее. О последующем замысле немцев не трудно было догадаться:
в обход Брянских лесов нанести главный удар на Москву и удар на
Донбасс, что сейчас они и осуществляют. Обратный, так сказать,
маневр…
- А где, по вашему мнению, будут применены танковые и моторизованные
части, которые снял Гитлер из под Ленинграда? - после томительной
паузы спросил Сталин.
- Несомненно, на московском направлении. Но, разумеется, после
пополнения и ремонта материальной части, - уверенно ответил Жуков.
Еще раз взглянув на карту Западного фронта, Сталин подавил вздох
и, не глядя на Жукова, произнес:
- Кажется, они уже действуют на этом направлении.
Минут через двадцать генерал армии Жуков уже сидел в кабинете
начальника Генерального штаба маршала Шапошникова и докладывал
ему обстановку, сложившуюся к 6 октября под Ленин градом. Тем
временем генштабисты готовили для Жукова карту Западного направления
и документ о распоряжении Ставки, в кото ром было написано:
"Командующему Резервным фронтом
Командующему Западным фронтом
Распоряжением Ставки Верховного Главнокомандования в район действий
Резервного фронта командирован генерал армии тов. Жуков в качестве
представителя Ставки.
Ставка предлагает ознакомить тов. Жукова с обстановкой. Все решения
тов. Жукова в дальнейшем, связанные с использованием войск фронтов
и по вопросам управления, обязательны для выполнения.
По поручению Ставки
Верховного Главнокомандования
начальник Генерального штаба
Шапошников.
6 октября 1941 г. 19 ч. 30 м.
№ 2684".
Вручая Жукову документ, Борис Михайлович напомнил, что штаб Резервного
фронта находится в знакомом ему, Жукову, месте, в районе Гжатска,
там же, где был в августе, во время Ельнинской операции, а не
в Красновидово, как кто то из направленцев прежде временно донес
в Генштаб.
Однако находиться там штабу оставалось недолго…
Тяжкое это состояние, когда ты прирос болью сердца по приказу
той же Ставки к одним делам, вторгся в них всем своим естеством
и дал им новые начала (там, в Ленинграде и вокруг него), а сейчас
должен окунуться в новые события, пока непостижимые, грозно загадочные
и требующие немедленных, жестких решений, от которых зависит столь
многое, что оно пока не поддается осмыслению. А тем более что
уже тут, в Подмосковье, начались жестокие схватки курсантов военных
училищ, слушателей военных академий и собранных с бору по сосенке
войсковых частей с передовыми немецкими войсками, намеревавшимися
с ходу ворваться в Москву…
10 октября решением Ставки войска Западного и Резервного фронтов
были объединены в один Западный фронт, в состав которого 12 октября
были включены все воинские части, находившиеся на Можайской линии
обороны. Фронт возглавил генерал армии Жуков.
Дополнительную задачу получили подразделения ПВО. Приказ Ставки
Верховного Главнокомандования от 12 октября 1941 года, подписанный
Сталиным, в первом параграфе гласил:
"Всем зенитным батареям корпуса Московской ПВО, расположенным
к западу, юго западу и югу от Москвы, кроме основной задачи отражения
воздушного противника быть готовым к отражению и истреблению прорывающихся
танковых частей и живой силы противника…"
14 октября Ставка сумела перебросить из резерва и с соседних фронтов
на Можайскую оборонительную линию четырнадцать стрелковых дивизий,
шестнадцать танковых бригад, более сорока артиллерийских полков.
Но этого было явно недостаточно для прикрытия четырех важнейших
направлений - волоколамского, можайского, малоярославецкого и
калужского…
Обстановка под Москвой и в Москве накалялась с каждым днем. 15
октября Центральный Комитет партии и Государственный Комитет Обороны
приняли решение об эвакуации из Москвы некоторых учреждений и
предприятий. Было предписано переехать в Куйбышев части партийных
и правительственных учреждений, дипломатическому корпусу. Продолжалась
эвакуация на восток крупных оборонных заводов, научных и культурных
учреждений. В Москве оставались почти в полном составе Политбюро
ЦК, Государственный Комитет Обороны с необходимым аппаратом, Ставка
Верховного Главнокомандования, основной оперативный состав Генерального
штаба, оперативные группы наркоматов во главе с наркомами, аппарат
исполкома Моссовета. Было рекомендовано московским организациям
эвакуировать часть архива и документы.
Все делалось в Москве в предвидении неожиданного развития событий,
хотя никто не знал, что группа армий "Центр" уже получила
указание Гитлера о порядке захвата Москвы и обращении с ее населением.
"Фюрер вновь решил, - говорилось в директиве немецкого командования,
- что капитуляция Москвы не должна быть принята, даже если она
будет предложена противником". Дальше указывалось: "Всякий,
кто попытается оставить город и пройти через наши позиции, должен
быть обстрелян и отогнан обратно". Разрешалось оставлять
лишь небольшие коридоры для ухода населения в глубь России. "И
для других городов должно действовать правило, что до захвата
их следует громить артиллерийским обстрелом и воздушными налетами,
а население обращать в бегство. Совершенно безответственным было
бы рисковать жизнью немецких солдат для спасения русских городов
от пожаров и кормить их население за счет Германии. Чем больше
населения советских городов устремится во внутреннюю Россию, тем
сильнее увеличится хаос в России и тем легче будет управлять оккупированными
восточными районами и использовать их".
Гитлер и генералы вермахта с варварской жестокостью собирались
сровнять с землей Москву, Ленинград, а большую часть населения
уничтожить.
Трагическим был в Москве день 16 октября. Начавшаяся на рассвете
эвакуация учреждений согласно решению ЦК и ГКО вызвала беспорядки,
граничившие с паникой, тем более что в этот же день с согласия
правительства и по приказу командования Московского военного округа
началось минирование двенадцати городских мостов, железнодорожного
узла и других важных объектов. Были заложены многие тонны взрывчатки
и отработан порядок приведения в действие взрывных механизмов.
Усилила налеты на столицу вражеская авиация. Активизировались
шпионы и диверсанты. Засуетились уголовники, начав грабить магазины.
А тут еще по распоряжению Л. М. Кагановича прекратил работу метрополитен,
и его начали готовить к уничтожению. Не открылись магазины и булочные,
не вышли из парков трамваи. Шоссейные магистрали, ведущие на восток,
заполнились беженцами - на автотранспорте и пешими.
Нужны были невероятные усилия, чтобы прекратить беспорядки и нормализовать
в Москве жизнь. С этой целью 17 октября выступил по радио первый
секретарь МК ВКП(б) А. С Щербаков, заверивший слушателей, что
Москва не будет сдана.
19 октября по предложению Военного совета Московского военного
округа Сталин подписал постановление Государственного Комитета
Обороны, которое гласило:
"Сим объявляется, что оборона столицы на рубежах, отстоящих
на 100 - 120 километров западнее Москвы, поручена командующему
Западным фронтом генералу армии т. Жукову, а на начальника гарнизона
г. Москвы генерал лейтенанта т. Артемьева возложена оборона Москвы
на ее подступах.
В целях тылового обеспечения обороны Москвы и укрепления тыла
войск, защищающих Москву, а также в целях пресечения подрывной
деятельности шпионов, диверсантов и других агентов немецкого фашизма
Государственный Комитет Обороны постановил:
1. Ввести с 20 октября 1941 г. в городе Москве и прилегающих к
городу районах осадное положение.
2. Воспретить всякое уличное движение как отдельных лиц, так и
транспорта с 12 часов ночи до 5 часов утра…"
И предпринималось самое главное и неотложное: в глубокой тайне
Ставка Верховного Главнокомандования формировала новые армии для
защиты Москвы. С Заволжья, с Урала, из Сибири мчались к театру
военных действий воинские эшелоны. Только из Сибири на курьерской
скорости приближались к Москве 82 я мотострелковая дивизия генерал
майора Н. И. Орлова, 50 я генерал майора Н. Ф. Лебеденко, 78 я
стрелковая дивизия генерал майора А. П. Белобородова, 108 я генерал
майора И. И. Баричева, 144 я генерал майора М. А. Прошина…
Потом 7 ноября был парад на Красной площади и известная речь
Сталина… Часть войск ушла с Красной площади на фронт.
Потом было многое другое, слившееся в гигантские усилия по обороне
Москвы. Зрел ее финал. 27 ноября 1941 года Сталин и Шапошников
говорили по прямому проводу с командующим Калининским фронтом
генерал полковником И. С Коневым:
"КАЛИНИНСКИЙ ФРОНТ: Генерал полковник Конев у аппарата.
МОСКВА: У аппарата Сталин, Шапошников. Здравствуйте. Противник
занял Рогачево. Вскоре он может обойти Москву или ваш фронт. Противник
забрал с вашего фронта части и перебросил их на Москву. Вам дается
возможность ударить по противнику, притянуть на себя силы… обеспечить
положение Западного фронта, войска которого обливаются кровью.
Где думаете ударить противника, в каком районе? Удар должен быть
предпринят сегодня. Все.
КОНЕВ: Здравствуйте, товарищ Сталин. Докладываю: удар наношу северо
западнее Калинина… Обстановка мне понятна. Принимаю все меры к
организации наступления…
СТАЛИН, ШАПОШНИКОВ: …Каждый час дорог, и откладывать неразумно.
Напрягите силы и начните сегодня во второй половине дня.
КОНЕВ: Есть. Принято к исполнению. Сейчас отдам все нужные распоряжения.
СТАЛИН, ШАПОШНИКОВ: Очень хорошо. Больше вас задерживать не будем.
До свидания.
КОНЕВ: До свидания".
Был дорог каждый час… Каждый час приближал крах гитлеровского
"Тайфуна".
23
Война непроглядной тенью голода безмолвно вползла в квартиры
москвичей. Хлебные и продовольственные карточки стали главным
и единственным мерилом их достатка. Все, кто раньше по каким либо
причинам нигде не работал, но мог хоть что нибудь делать, шли
на заводы, на фабрики, в госпитали - в любые места, где можно
было ощутить себя нужным для самого главного - обороны столицы,
и тогда, как само собой разумеющееся, и у них появлялись карточки
для покупок нормированных продуктов питания. Дети, старики, инвалиды,
больные снабжались карточками в домоуправлениях.
Стало голодно и в квартире Чумаковых, хотя Ольга Васильевна уже
больше месяца работала медсестрой в военном госпитале. Ирина с
ее карточками долгие часы простаивала в хмурых очередях. Да, действительно
голод - не тетка.
Бегать в военкомат Ирина уже перестала, изверившись, что ее пошлют
на фронт. Досадовала на отца, подозревая, что, возможно, это он
похлопотал где либо, чтоб ее, необученную, не призывали в армию.
И блекли ее пламенные мечты о подвигах, о чем то необыкновенном,
что, несомненно, предстояло Ирине совершить в эту страшную, грозную
пору. Только грели воспоминания о том, как они с мамой работали
на строительстве Можайской линии обороны, где случай вновь свел
ее со своим ленинградским поклонником лейтенантом Виктором Рублевым.
Из подбитого "ястребка" Виктор выбросился прямо на их
"стойбище" близ Минского шоссе во время первого воздушного
налета немцев на Москву… Возможно, на той линии обороны сейчас
идут смертные бои. А где воюет Виктор? Из редких его писем можно
угадать, что где то близко. Отец же вновь затерялся во фронтовой
круговерти - давно нет вестей от него. Ох как трудно было жить
Ирине в однообразных домашних хлопотах, в постоянном ожидании
чего то, в объяснимых и необъяснимых тревогах и в холодившем сердце
страхе, когда включала на кухне радиорепродуктор… Немцы все ближе
пробивались к Москве. Пока успокаивало только то, что Сталин оставался
в Кремле - в это она верила, как в биение своего сердца.
Однажды вечером в дверь квартиры Чумаковых кто то позвонил. Ирина
встрепенулась и кинулась в переднюю. Щелкнула замком и увидела
на лестничной площадке девушку с чуть косившими глазами, красивеньким
лицом, повязанную пуховым платком и одетую в телогрейку. Ватные
штаны ее были заправлены в валенки. Раньше Ирина несколько раз
встречала эту девушку во дворе. Пошаркав подшитыми валенками о
ворсовый коврик, нежданная гостья без приглашения вошла в квартиру,
любопытным и несколько удивленным взглядом пробежала по ее богатым
глубинам и сказала простуженным голосом:
- Меня зовут Надя, а тебя Ирина. Я к тебе с поручением, товарищ
Чумакова.
Ирина помогла девушке снять платок, фуфайку. Вскоре они уже сидели
за кухонным столом и пили слабо заваренный чай вприкуску.
- В нашем районе, - рассказывала Надя, - переоборудовали один
старый заводишко для обточки корпусов мин. Раньше там делались
мясорубки, кастрюли, еще что то железное, а теперь будем обтачивать
мины… Сумеешь стоять у токарного станка?
- В школьной мастерской пробовала стоять, - ответила Ирина. -
А мины…
- Дело не хитрое. За день мастер сделает твои руки умными. Станки
уже крутятся…
Ирина с любопытством рассматривала Надю. Она была плотной, из
под ее маркизетовой блузочки округло выступали груди, хрипловатый
голосок девушки звучал так повелевающе, будто Ирина собиралась
вступать с ней в спор.
- Ты ведь комсомолка? - утвердительно спросила Надя. - У нас создается
своя комсомольская организация. Тебе, наверное, быть ее секретарем,
а мне - членом комитета.
Ирина не ожидала, что в ней вдруг вспыхнет столь острая потребность
оказаться на этом неизвестном военном заводишке, чтоб быть там
у настоящего, серьезного дела, быть причастной к фронту, своими
руками вытачивать мины, которые полетят на головы фашистов.
Ох как нелегки были начальные дни работы за станком!.. Но уже
присохли первые волдыри на ладонях. Привыкла Ирина и к незнакомому
запаху горячей стружки, к испарениям смазки. Дело оказалось действительно
нехитрым: надо было растачивать в корпусах 82 миллиметровых мин
отверстия для стабилизатора и взрывателя.
Утомляли только однообразие работы, многочасовые стояния у станка
на деревянной колоде ступеньке, тщательные замеры кронциркулем
да бивший в глаза из под плафона лампы свет. Высокий стояк лампы
был ввинчен в чугун станины, а плафон намертво припаян к вершине
стояка; свет из него падал на вращающийся корпус мины, на резец
и в лицо Ирины. Если во время работы оглядывалась в цех, то он
казался темным, а длинные ряды визжащих станков обозначались только
световыми пятнами - такими же, какие слепили Ирину.
Ни замеры отверстий и смена корпусов мин, ни замена резцов не
мешали Ирине размышлять над всем тем, что вмещалось в ее сегодняшнюю
жизнь. Подчас перед ней вставали вопросы, ответы на которые не
находились. Наталкиваясь на неразрешимости, ощущала, что они пробуждают
новые, не менее трудные вопросы. В такое время ее мысли напоминали
волны, каждая из которых, ударившись о крутой берег, рождала новую
волну. Такие волны мысли от страстности и напряжения сопровождавших
их чувств, от тоскливой сердечной боли то взвихрялись, то раздражительно
откатывались куда то за межи памяти, оставляя, однако, в душе
холодные и загадочные валуны молчания. Разум Ирины противился
тому, что происходило, не хотел смириться с чудовищной немыслимостью:
по ночам, когда умолкала на время пальба зенитных батарей, в их
холодную и пустынную квартиру докатывался из Подмосковья зловещий
приглушенный шквал от стрельбы тяжелых орудий. А как понимать
маму?.. С конца лета Ольга Васильевна почти неотлучно санитарила
в своем госпитале на набережной Москвы реки… Иногда прилетал из
Сибири Сергей Михайлович Романов, среди ночи звонил Ирине по телефону
и настойчиво, даже как то жалостливо, расспрашивал ее о маме;
дважды заезжал к Ирине на заводишко, привозил свертки с консервами,
маслом, сахаром. А мама почему то не разрешает говорить Романову,
где размещается ее госпиталь, и запретила принимать от него продукты…
Все это непонятно, нелепо… А разве можно поверить, что немцы ворвутся
в Москву? Никто ведь в это не верит. Но зачем же тогда вчера вызывали
Ирину в райком комсомола и просили подумать о том, сможет ли она
остаться для подпольной работы в Москве, если ее все таки захватит
враг?.. Вместе с Ириной в крохотном кабинете были еще две незнакомые
ей девушки. Беседовал с ними симпатичный, очень строгий и очень
умный майор с красными петлицами на воротнике гимнастерки и с
почетным чекистским значком на груди.
Ирина без всяких колебаний заявила о своем согласии остаться в
Москве. "Я готова", - сказала она и сразу же ощутила,
как по ее щекам прокатился холодок, сменившись затем горячей волной.
Сердце ее вдруг застучало гулко, тревожно, будто аккомпанируя
смятенной мысли: если согласилась вот так вдруг, без боли и сомнений,
значит, не верит она, что фашисты захватят Москву. И тут же объяснила
это майору: "Извините за мою поспешность. Я хочу сказать,
что согласна выполнять самые опасные задания… Но чтоб немцы пробились
в Москву - такого себе не представляю".
"Наш разговор не подлежит разглашению, - строго сказал майор,
требовательно всматриваясь в глаза девушек. - Можете быть свободными.
И хорошенько думайте над тем, что услышали от меня. С родными
советоваться запрещаю. У кого возникнут сомнения, тот может не
являться ко мне по вызову. А насчет того, выстоит ли Москва или
нет, я лично тоже полагаю, что выстоит. Но мы обязаны оглядываться
во все стороны. - Затем обратился к одной Ирине: - А насчет вашего
согласия выполнять опасные задания, товарищ Чумакова, то мы будем
иметь это в виду". - И что то записал себе в блокнот.
Ирина все таки сказала маме о последнем - о том, что, возможно,
ее пошлют в тыл к немцам с важным заданием - именно так истолковала
она прощальные слова майора. Лучше бы отмолчалась… Ольгу Васильевну
будто ужалили. Лицо ее покрылось бледностью, в красивых глазах
полыхнули страх и отчаяние. Изменившимся, каким то потухшим голосом
она спросила у Ирины:
"У тебя сердце есть?.. Есть у тебя сердце или вместо него
холодный камень?.."
"Есть, мамочка, у меня сердце, есть, роднуля, не волнуйся",
- ответила Ирина, чувствуя, что поступила как то не так.
"Если есть сердце, так разума нет!.. Ты подумай только: мы
втроем воюем - отец на фронте, я в военном госпитале бойцов возвращаю
в строй, а ты делаешь мины… Зачем же взваливать на себя еще и
непосильное?"
"Фашисты под Москвой, мама! Все должны делать непосильное!
- отпарировала Ирина. - И не надо играться красивыми словами!
Это тебе не идет!"
Да, лучше бы отмолчалась… Случилось неожиданное: Ольга Васильевна
вдруг сделала к дочери шаг и ударила ее по щеке. Такого между
ними еще не бывало. Ирина, оглушенная, с воплями убежала в свою
комнату, а Ольга Васильевна захлебывалась в слезах на кухне…
Что же теперь будет? Мать уже несколько дней не появляется дома
и не звонит по телефону, как бывало раньше. Ирина в одиноком отчаянии
тоже не звонит ей в госпиталь и все мучительно размышляет над
тем, как помириться с матерью, и о том, что она никогда не откажется
от своего обещания, данного майору чекисту. Только не позабыл
бы он о ней.
От этих смятенных мыслей Ирину оторвал дядя Коля - сутулый, с
дьявольски заросшим лицом мужичишка древнего возраста. Он притолкал
по рельсам тележку, чтоб забрать с приставленной к станку полки
готовые, проверенные мастером корпуса мин. Ирина выключила мотор
и помогла старику загрузить тележку. Подсчитала количество сделанного,
чтобы записать в рапортичку, и только сейчас почувствовала: от
усталости у нее подкашивались ноги и неумолчно шумело в голове.
К счастью, ее смена подходила к концу, да и норму выработки она
уже перекрыла.
Присела на колоду подножку, чтобы передохнуть, и в это время к
ней подошла Надя, поигрывая с веселой загадочностью своими косоватыми
глазами.
- Ты помнишь, как сунула записку в ящик с минами? К фронтовикам?
"Бейте врага, не жалея мин. Мы вам изготовим их сколько понадобится…"
Не забыла? "Московские девчата" - подписала.
- Ну, помню, - устало ответила Ирина.
- Пришел ответ! - Надя достала из кармана телогрейки конверт и,
улыбаясь во все лицо, помахала им перед носом Ирины.
- Давай поместим его в стенгазету, - с безразличием предложила
Ирина.
- Этого мало! - засмеялась Надя. - Тут один минометчик в женихи
набивается. Просит прислать ему фотокарточку самой красивой нашей
девушки. Хочет переписываться с ней. - И, достав из конверта исписанный
лист бумаги, начала читать: - "Дорогие девчата! Спасибо вам
за мины, которыми мы громим ненавистных хвашистов! И благодарствие
вам за адрес вашего комсомольского штаба. Командир вручил мне
вашу писульку, потому как я один из нашего минометного расчета
ни от кого не получаю писем: моя родная Беларусь оккупирована
врагом, и я вижу ее только во сне. А так хочется получать письма!
Вот и надумал поклониться вам: может, среди вас есть красивая
горюха, которой некому писать писем. Так пусть напишет мне и пришлет
фотографическую фотокарточку. Я хлопец тоже видный, не из трусливых,
в армию пошел добровольно, пользуюсь в расчете, да и во всем нашем
гвардейском взводе, авторитетом как лучший стреляющий, за что
и награжден высокой правительственной наградой - медалью "За
боевые заслуги".
Желаю вам еще больше ковать мин на погибель хвашистам! И будьте
спокойны, не сумлевайтесь в нас. Мы скорее погибнем, чем пустим
врага в Москву!
Жду ответа, как соловей лета! И посылаю вам на память свою фотографическую
фотокарточку, точно такую, какая вклеена в мой комсомольский билет.
В жизни я не такой замухрышка, а вполне мужественный…
Гвардии боец минометчик, орденоносец
Алесь Христич ".
Ирина и Надя, взволнованные, молчаливо рассматривали при свете
закрепленной на станке лампы крохотную фотокарточку, на которой
был изображен тощенький, лет семнадцати паренек в красноармейской
гимнастерке, воротник которой был слишком велик для его тонкой,
почти детской шеи. Светлые глаза паренька под чуть приметными
бровями смотрели с удивлением, будто видели что то необычное,
а все его лицо с беспокойным выражением светилось трогательной
юношеской чистотой и чуть брезжущей самоуверенностью.
Рассматривая фотографию, Ирина ощутила, как глаза ее заволакивались
горячей слезой, как подступал к горлу тугой комок, а сердце зашлось
в жалостливой боли. Ей неведомо было материнское чувство, но именно
оно запульсировало в ней сейчас со всей остротой, необъяснимо
утопило в себе ее мысли, растворило всю ее, будто унеся из бытия…
Неизмеримы глубины женского сердца…
Нечто подобное испытывала, видимо, и Надя, ибо заговорила она
после длительного молчания пресекающимся, все еще простуженным
голосом:
- Ужас… Даже дети воюют… Совсем еще мальчик…
- Письмо и фотографию надо обязательно поместить в стенгазету,
- строго сказала Ирина, пряча от Нади глаза; она почему то стеснялась
показать подруге свое волнение, душевную боль, вызванные письмом
- таким обжигающим, пусть и случайным осколком необъятной человеческой
беды, которую принесла война.
- А если все наши девушки начнут писать ему письма? - встревожилась
Надя.
- Пусть пишут, вреда от этого не будет.
- Но ты то напишешь?
- Напишу, - после паузы и почему то шепотом ответила Ирина.
- И фотографию свою пошлешь?
- Пошлю… Обязательно пошлю.
Не догадывалась Ирина Чумакова, что именно с этой минуты начал
вызревать в мудрой житейской толкотне крутой поворот ее еще не
определившейся судьбы…
дальше
|
