|
Григорий Борисович Адамов
Тайна двух океанов
|  Глава I. ПРЕРВАННЫЙ РАЗГОВОР
До рассвета оставалось уже немного. Из комнаты на четырнадцатом этаже, сквозь щелку между плотными портьерами, во влажную темноту двора пробивалась слабая, едва заметная полоска света. Маленькая настольная лампа под низким черным абажуром бросала яркий конус света на небольшой участок географической карты, разложенной на столе. Все кругом терялось в густом сумраке. Два человека склонились над картой. Их лица были неразличимы, в полумраке мерцали лишь глаза: одни -- узкие, косо поставленные, тусклые, равнодушные; другие -- большие, горящие, глубоко запавшие в черноту глазниц. Смутными контурами проступали фигуры этих людей. Сидевший у стола, небольшого роста, коренастый и сильный, с выправкой военного, поднял голову и, не снимая пальца с точки в центре Атлантического океана, спросил: -- Точные координаты Саргассовой станции неизвестны? -- Нет, капитан. -- Я вас неоднократно просил, Крок, не называть меня так. Крок выпрямился. Он был очень высокого роста, широкий в кости, с длинными руками. -- Простите, Матвей Петрович,-- проговорил он глухим голосом. -- Я все забываю об этом. -- Ваша забывчивость может нам когда-нибудь очень дорого обойтись. Если вы для меня Крок, и только Крок, то и я для вас -- запомните раз н навсегда!-- всего лишь якут, инженер, Матвей Петрович Ивашев. Матвей Петрович говорил очень правильным русским языком, с твердыми, ясными окончаниями слов, с той правильностью, которая легче всего выдает иностранца. -- Слушаю, Матвей Петрович. Больше этого не будет. -- Слегка поклонившись, Крок продолжал: -- Повторяю, координаты пока мне неизвестны. Я их узнаю лишь на месте. Думаю, что станция будет где-то здесь, в этом районе. Он положил в ярко освещенный круг на карте широкую руку с длинными сильными пальцами и остро очиненным карандашом обвел небольшое пространство к востоку от Багамских островов. -- Ну, этого, конечно, мало. Как только точные координаты станут вам известны, сообщите их "Леди Макбет". Она укажет вам, когда следует пустить пояса. Ваши позывные -- ИНА2, позывные "Леди Макбет" -- ЭЦИТ. -- Слушаю, Матвей Петрович. Ей известно, что гидроплан должен будет взять меня? -- Конечно... (Кроку почудилась на лице Матвея Петровича тень любезной улыбки.) Мы не допустим, чтобы Анна Николаевна выплакала прелестные глазки по своему жениху. Крок сдержанно поклонился, помолчал, потом нерешительно проговорил: -- Я хотел бы, Матвей Петрович, еще раз повторить наши условия; я обязан сообщить вам координаты первой длительной остановки -- и больше ничего. Вы, со своей стороны, должны были добиться немедленного освобождения Анны Николаевны. Надеюсь, что теперь, после того как я согласился на эти условия, она свободна? -- Я уверен в этом... Как только мы с вами договорились, я немедленно послал радиограмму. Что же касается наших условии, то мы ждем от вас только сообщения координат длительных остановок по всему пути следования судна. -- Крок вздрогнул и торопливо, с тревогой в голосе сказал: -- Как? По всему пути следования? Но ведь речь шла только о первой станции! И после первого же моего сообщения меня должен был взять гидроплан с "Леди Макбет". Я не понимаю, Матвей Петрович... Вы ставите теперь новые условия. Мы об этом не говорили. -- Ну, Крок, разве это так уж важно? Главный штаб внес это незначительное изменение, предусматривая различные случайности, которые могут помешать нам использовать ваше первое сообщение. Стоит ли из-за этого спорить? Единственным неприятным последствием для вас может явиться лишь отсрочка на несколько дней перехода на наше судно. -- Нет, нет, Матвей Петрович! -- взволнованно возразил Крок. -- Выходит, что я должен систематически информировать вас. Это не то... Это слишком... -- Какая разница, дорогой Крок? -- пренебрежительно усмехнулся Матвей Петрович.-- Один раз или два-три раза. По существу, это ведь одно и то же. Впрочем, если это вас не устраивает, у меня есть еще время сообщить главному штабу о вашем отказе. Анна Николаевна, вероятно, с горьким недоумением примет свое возвращение в только что оставленную ею неуютную обстановку... Большими шагами Крок несколько раз прошелся по комнате, нервно потирая рукой бритый подбородок. Наконец он остановился у стола и хрипло сказал: -- Матвей Петрович, я не возражаю. Но я хочу быть уверенным. Вы должны мне дать слово дворянина... слово самурая, что с этого момента Анна Николаевна совершенно исключается из игры и что при всех обстоятельствах я буду снят с судна до его прибытия в конечный пункт. -- Крок! Вы можете не сомневаться, что ваши желания будут исполнены в точности. Даю вам слово! Кстати, Крок, когда вы должны закончить свой рейс? Вы понимаете, насколько нам необходимо это знать в связи с вашим вторым требованием? Крок молчал, опустив голову. Полоска света упала на его высокий лоб; мелкие капельки пота сверкали на нем. Крок достал платок и вытер пот, тяжело дыша и продолжая молчать. -- Ну? -- настаивал Матвей Петрович, не дождавшись ответа. -- Чего вы стесняетесь? Как мы сможем подготовить ваш переход на наш корабль, не зная сколько времени в нашем распоряжении? -- Я не знаю,-- глухо ответил Крок, не поднимая головы и опускаясь на стул по другую сторону стола. -- Этого не может быть! -- резко возразил Матвей Петрович, ударив ладонью по карте. -- Вы требуете от меня обязательств, не давая мне возможности выполнить их! Это нелогично. И, наконец, какая разница между информацией о координатах и информацией о сроке прибытия? Почему вы первую можете давать, а от второй отказываетесь? Типичная противоречивость широкой славянской души. Матвей Петрович с досадой откинулся на спинку стула, перекинул ногу на ногу и забарабанил пальцами по столу. -- Перестаньте жеманничать и ломаться, Крок! -- решительно продолжал он после минутного молчания. -- Я должен знать срок. Если вы не скажете, то наше соглашение аннулируется. И не только соглашение. Мы больше не будем заинтересованы в вашем благополучии. Не забывайте, что все ваши расписки старик Абросимов передал в наше распоряжение. И ваша записка ко мне тоже в надежной сохранности... Ну! -- досадливо и с нетерпением закончил Матвей Петрович. -- Срок! Срок! Стоит ли ссориться друзьям из-за такого пустяка! Крок порывисто встал со стула, быстро прошелся два раза по комнате и, резко остановившись у стола, запинаясь, произнес: -- Хорошо... Но я не уверен... Я слышал, что срок назначен на двадцать третье августа... Словно от удара электрического тока, Матвей Петрович привскочил и тут же медленно опустился на стул. Коричнево-желтое лицо его окаменело, глаза спрятались под опущенными раскосыми веками. -- Вот как! -- пробормотал он, видимо с трудом подавляя волнение.-- Двадцать третье августа? Это... это очень интересно... Помолчав, он продолжал уже спокойнее: -- Теперь все ясно, любезный Крок. Конечно, до двадцать третьего августа мы успеем снять вас с судна. "Леди Макбет" или другой наш корабль даст вам своевременно знать об этом... -- И, словно забыв о присутствии Крока, устремив глаза в пространство, он медленно и задумчиво повторил: -- Двадцать третьего августа... Что это? Случайность?.. Или им стало известно?.. Наконец Матвей Петрович встряхнулся, взял карандаш и, поиграв им, переменил разговор: -- Что вы думаете, Крок, делать, когда приедете к нам? Ведь вы будете богатым человеком... -- И, сдержанно улыбнувшись, добавил: -- Обладателем прекрасной жены... и не менее почтенного тестя. -- Не знаю еще, Матвей Петрович,-- глухо и неохотно ответил Крок. -- Может быть, уеду в Америку. Меня неоднократно приглашали туда на работу. -- О Крок! -- обиженно сказал Матвей Петрович. -- - Если вы намерены продолжать работать, неужели вы думаете, что вас, талантливого инженера, специалиста по реактивным двигателям, недостаточно оценят в моей стране? Я надеюсь, когда вы поживете у нас, вы перемените свое мнение и свои намерения... Ну-с, а теперь вернемся к делу.-- Матвей Петрович наклонился над картой и продолжал: -- В следующем, самом удобном пункте -- Гибралтаре -- вас будет поджидать... Внезапно, не закончив фразы, он поднял голову и прислушался. Встревоженный Крок повернул лицо к дверям и замер на месте. В наступившей мертвой тишине донеслись отдаленные, чуть слышные шорох и движение. Матвей Петрович мягко, неслышно, как кошка, вскочил со стула. -- Внимание! -- прошептал он. -- Все документы и бумаги о походе -- на стол! Он выхватил из бокового кармана несколько тонких бумажек с рядами цифр, чертежами, рисунками и швырнул все это на стол. Потом, бросившись в один из углов комнаты, быстро, но тихо выдвинул из высокой шифоньерки ящик, сгреб в горсть все его содержимое и тоже бросил на стол. Крок в это время дрожащими руками шарил в своих карманах, доставая оттуда бумажки. Его движения совсем не были похожи на быстрые, четкие, уверенные движения Матвея Петровича. Крок беспорядочно хлопал себя по карманам, хватал со стола то одну, то другую бумагу, пробегал ее глазами, совал обратно в карман и через мгновение вновь выхватывал оттуда, чтобы опять положить на стол. -- Вы уверены, что это... что это... к нам? -- спросил он глухим, прерывающимся шепотом. -- Да! -- коротко бросил Матвей Петрович и, нагнувшись, вытащил из-под кровати большой эмалированный таз. В передней послышался короткий звонок. Крок пошатнулся и оперся рукой о стул. Даже сквозь полумрак комнаты можно было различить, как побледнело его лицо. -- Бросайте все эти бумаги в таз! -- приказал Матвей Петрович. Крок почувствовал, что его руки сразу сделались вялыми и непослушными. Он захватил бумаги со стола и побежал с ними к тазу. Несколько бумажек, трепеща и колыхаясь, упали на пол. -- Вы с ума сошли! -- прошипел Матвей Петрович, подбирая бумажки. -- Вы нас погубите! Раздался второй, длительный и резкий, звонок. -- Подожгите бумаги и скорее надевайте плащ! Матвей Петрович, обнаруживая неожиданную силу, начал придвигать к дверям тяжелый книжный шкаф. Из передней послышался гулкий удар, другой, и потом треск дерева. Спички ломались, вспыхивали и тухли в дрожащих руках Крока. -- Проклятие! -- выругался Матвей Петрович. -- Вы всегда будете таким трусом? Давайте спички! Наденьте плащ -- и в окно! Живо! Шкаф уже стоял у дверей, когда передняя наполнилась сдержанным шумом и топотом ног. Послышался повелительный голос: -- Ивашев, откройте! Мы знаем, что вы здесь! В углу комнаты вспыхнуло яркое пламя и на мгновение осветило сутуловатую фигуру Крока, закутанную в черный широкий и длинный, до пят, плащ, и плотную, коренастую фигуру Матвея Петровича. Матвей Петрович одним прыжком очутился у стола, потушил лампу и толкнул Крока к окну. -- Ваша жизнь теперь дороже моей,-- прошептал он, вкладывая ему в руку шнур с петлей.-- С вашей жизнью связан успех всего дела, победа или поражение моей родины. Спасайтесь! Я их задержу здесь, сколько смогу, и последую за вами. Прыгайте и сейчас же дерните за петлю! Он раздвинул тяжелые портьеры и открыл окно. В лицо пахнуло влажной свежестью, мелкие брызги покрыли подоконник. Вдали, из черноты ночи, сквозь дождь и водяную пыль, пробивались редкие, окруженные оранжевым ореолом огни окраинных улиц Ленинграда. Дверь, удерживаемая тяжелым шкафом, уже трещала под натиском. Крок стоял на подоконнике, переминаясь с ноги на ногу и судорожно вцепившись одной рукой в раму окна. Под ним чернела пропасть в четырнадцать этажей. -- Да прыгайте же, черт вас возьми! -- почти задохнувшись от ярости, прорычал Матвей Петрович и, рванув Крока за руку, изо всей силы толкнул его во тьму. Со сдавленным криком Крок полетел вниз, и сейчас же что-то хлопнуло, как пробка, вылетающая из бутылки с шампанским. Матвей Петрович выглянул из окна, прислушался, кивнул головой и резко повернулся к дверям. В слабом свете замирающего бумажного костра он заметил, как шкаф угрожающе качнулся под напором из передней. Поворошив на бегу бумажную кучку в тазу, Матвей Петрович кинулся к баррикаде. В то же мгновение мощный удар сорвал двери с петель и опрокинул высокий, тяжелый шкаф. Грохот, треск, звон разбитых стекол заполнили комнату. Через сорванные двери по упавшему шкафу вбежали люди. Вспыхнувшие лампы осветили рассыпанные по полу книги и осколки стекла, среди которых неподвижно лежал на полу, наполовину придавленный шкафом, Матвей Петрович. Кровь из разбитой головы залила его лицо, руки были раскинуты. -- Ерофеев и Петров, освободите раненого! -- послышалась команда. -- Максимов! Вызвать медкарету! Коваленко, ко мне! Помогите тушить огонь! Сорвите портьеру! Молодой командир, со знаками различия лейтенанта государственной безопасности, подбежал к тазу. Выхватив из рук Коваленко портьеру, он набросил ее на горевшие бумаги. -- Придержите портьеру, пока совсем не потухнет,-- обратился он к своему помощнику.-- Не прижимайте бумаг, чтобы не испортить золу... Лейтенант повернулся к раненому, который лежал уже на широком кожаном диване. Ерофеев и Петров смывали кровь с его головы. Через минуту послышался легкий стон. Матвей Петрович открыл глаза, и первое, что он увидел, был молодой командир, склонившийся над ним и пристально всматривавшийся в его лицо. -- Здравствуйте, капитан Маэда... Как вы себя чувствуете? Матвей Петрович приподнял голову, быстро оглядел комнату и, закрыв глаза, откинулся на подушку. -- Я протестую... против этого дикого нападения... Требую немедленно доставить меня в консульство,-- проговорил он слабым голосом. -- Квартира советского подданного инженера Ивашева, насколько мне известно, не пользуется правами экстерриториальности,-- улыбнувшись, ответил лейтенант. -- Вам следовало открыть двери и назвать себя, капитан. Может быть, мы сумели бы тогда сделать церемонию нашего знакомства менее болезненной. Матвей Петрович ничего не ответил и продолжал неподвижно лежать с закрытыми глазами. -- Кажется, потерял сознание,-- заметил Ерофеев. В комнату вошел Максимов. -- Медкарета через десять минут прибудет, товарищ лейтенант,-- доложил он. -- Отлично! Они его приведут в чувство, а пока сделайте ему первую перевязку. Потом займитесь обыском в этой комнате. Ерофеев, Петров и Коваленко -- в остальных. Сергеев останется со мной. Все найденные бумаги -- сюда, на стол. Делать все максимально внимательно и быстро! Он повернулся к углу. Укрытый портьерой таз совершенно перестал дымить. Глаза лейтенанта внезапно остановились на шевелившихся от ветра портьерах другого окна. Он быстро бросился туда: - Сергеев, это вы раскрыли окно? -- Нет, товарищ лейтенант. Оно, вероятно, было и раньше раскрыто. Подбежав к окну, лейтенант резким движением раздвинул портьеры и выглянул наружу. Внизу, в плотной черноте, не видно было земли. Лейтенант захлопнул окно: -- Сергеев, лампу сюда! Под ярким светом настольной лампы лейтенант через сильную лупу сантиметр за сантиметром внимательно изучал подоконник. -- Здесь кто-то стоял... совсем недавно... Дождь даже не успел смыть следа,-- тихо проговорил лейтенант. Перочинным ножом он осторожно снял с подоконника крохотную лепешку, черную и тонкую, не больше десятикопеечной монеты, и переложил ее на ладонь. -- Табак... зола... земля... -- Понюхав и секунду подумав, добавил: -- Из окурка, приставшего к каблуку или подошве. -- Ясно, товарищ лейтенант,-- сказал Сергеев, светя лампой: -- кто-то тут определенно стоял. -- Да, но кто именно? -- задумчиво спросил лейтенант. Он опять стал осматривать подоконник через лупу. -- Здесь стоял человек... -- все с большим убеждением и пристально всматриваясь в подоконник, тихо говорил лейтенант,-- здесь стоял человек очень высокого роста, с очень большими ногами... Но кто же он? И куда девался? Неужели по веревке спустился с четырнадцатого этажа? Это немыслимо! Лейтенант опять раскрыл окно и через лупу начал рассматривать наружный карниз. Никаких следов, царапин, повреждений на нем не было. -- Сергеев, спуститесь с Максимовым и осмотрите двор внизу, под этим окном. Лейтенант вынул записную книжку, вырвал листок, завернул в него тонкую спрессованную лепешку из земли и табака и положил пакетик в книжку. Покончив с этим, лейтенант принялся за таз. Сняв портьеру, он увидел под ней груду полуобгоревших бумаг, записок, книжек, фотоснимков. Лейтенант осторожно вынимал все уцелевшие пепельные листочки и, внимательно просматривая их, раскладывал на столе, на географической карте. Кружок, очерченный карандашом восточнее Багамских островов в Саргассовом море, привлек его внимание. Задумавшись на минуту, он взял один из полуобгоревших листков. На нем видны были обрывки записей географических широт и долгот -- градусы, минуты, секунды. Лейтенант углубился в изучение листка. Внезапно он уронил его на стол, резко повернулся и вскочил. В следующее мгновение два тела, свившись в клубок, покатились на пол. Возле них, коротко звякнув, упал финский нож. Еще через минуту капитан Маэда лежал со стянутыми за спиной руками. Лейтенант позвал Ерофеева. Вдвоем они перенесли капитана на диван. Возможно, что на этот раз японец действительно потерял сознание. Вернулись Сергеев и Максимов. Они принесли большой черный плащ, застегнутый на многочисленные пуговицы. Множество тонких упругих и длинных -- от воротника до низа -- прутьев образовывало как бы внутренний каркас огромного зонтика. К нижним концам этих прутьев были прикреплены крепкие шелковые шнуры, которые сходились на внутреннем кольце, сделанном из широкого шелковою пояса. -- Где вы это нашли? -- спросил лейтенант, с недоумением рассматривая странную находку. -- Как раз под этим окном, товарищ лейтенант,-- ответил Сергеев. -- Оно висело на дереве. Запуталось в ветвях. -- Теперь все понятно,-- сказал лейтенант.-- Это портативный парашют. С его помощью скрылся из этой комнаты второй -- может быть, самый опасный преступник. С улицы донесся громкий вой сирены: пришла медкарета. Капитана Маэду в сопровождении Ерофеева и Коваленко отправили в тюремную больницу. Лейтенант и оставшиеся бойцы продолжали тщательный обыск. Глава II. ПОДВОДНЫЕ ВСТРЕЧИ
Бой подходил к концу. Каракатица теряла силы. Уцепившись двумя руками за тонкий выступ скалы, она пыталась остальными восемью обвить скользкое, змеиное тело мурены. Обычно серая с зелеными полосками и пятнами окраска каракатицы, так хорошо скрывавшая ее на фоне покрытой водорослями скалы, теперь, в разгар битвы, непрерывно менялась от ярости и страха, и по телу пробегала дымка всех оттенков. Кольцо упругой кожи у основания рук растянулось, и из него выглядывал темно-бурый попугайный клюв -- большой, твердый, острый, способный прокусить до мозга голову даже крупной рыбы. Два больших круглых глаза сверкали то розовым, то голубым, то серебристо-зеленым огнем. Как всегда на охоте за рыбами, каракатица пыталась подтянуть врага своими хватательными руками, усеянными бесчисленными присосками, к челюстям, чтобы прокусить ему череп. Но враг этот -- большая, двухметровая мурена -- был слишком велик, ловок и силен. Ярко-желтая передняя часть рыбы, толстая и круглая, мелькала в неуловимо быстрых движениях. Бесчисленные острые зубы рвали тело головоногого то с одной, то с другой стороны. Старая, опытная каракатица, великан среди подобных ей, с честью выходившая до сих пор из многих сражений, впервые встретилась с таким неотразимым нападением. Она истощила уже почти весь запас чернильной жидкости, которой окрашивала вокруг себя воду до черноты. Она уже потеряла правый плавник и две руки, начисто отрезанные острыми зубами мурены. В этот критический момент она попробовала применить свое старое, испытанное средство в борьбе с длинномордыми рыбами. Взмахнув, как бичами, одновременно всеми шестью свободными руками, четырьмя короткими она обвила тело мурены, а две хватательные попыталась захлестнуть вокруг ее пасти. Но одна рука попала в пасть мурены и через мгновение бессильно повисла, извиваясь, как червяк. Другой рукой ей все же удалось сильно сжать страшные челюсти врага. Мурена яростно билась в этой петле. Ее длинное цилиндрическое тело свивалось в кольцо, потом разворачивалось, и темный хвост с ужасной силой бил по каракатице, прильнувшей к скале. Понадобилось всего три таких удара, чтобы оглушенная каракатица ослабила петлю на пасти мурены. Еще несколько ударов -- и пасть открылась, затем сомкнулась: длинная рука отделилась от головы и, свертываясь и развертываясь, медленно пошла ко дну. Каракатица отцепилась от скалы и, окутав себя чернильным облаком, попробовала спастись бегством. Это ей, однако, не удалось. Вероятно, слишком мало чернильной жидкости оставалось уже у нее в кармане, и облако поэтому получилось очень прозрачным. Через минуту, когда оно растаяло, можно было видеть торопливое и яростное пиршество мурены. Вдали, в зеленовато-синем сумраке, мелькнуло темное, длинное и гибкое, как хлыст, тело с острой щучьей головой. Широкая пасть была полна крючковатых зубов, на конце челюсти торчали два громадных, похожих на клыки зуба. Сверкнуло серебристое брюхо. Мурена заметила опасность лишь в последний момент. Едва успела она поднять кверху голову с раскрытой пастью, как ее толстая круглая шея почти скрылась в широкой пасти пришельца. Барракуда -- страшилище антильских вод,-- словно молния, поразила мурену. Извиваясь и свиваясь, как две стальные пружины, огромные рыбы клубком вращались, почти касаясь дна, вздымая тучи песка и ила. Во все стороны летели поднятые мощными струями воды шоколадные голотурии, похожие на огурцы с высокими мясистыми пупырышками; черные морские ежи, круглые, как хлебы, с растопыренными во все стороны длинными острыми иглами; желтые, зеленые, ярко-красные морские звезды, пятилучевые и многолучевые; офиуры с длинными, тонкими, как плети, лучами; разноцветные, покрытые слизью губки, "гигантские мокрицы", по двадцать -- тридцать сантиметров в длину. Расползались задом наперед раки; торопливо, бочком, убегали крабы на высоких, как ходули, ножках, высоко неся свои толстые, мощные клешни. Рыбы разноцветным дождем летели подальше от этого страшного места. Барракуда не выпускала мурену из своих как будто окаменевших челюстей. Она все глубже погружала свои ужасные зубы в тело жертвы. Наконец, с силой встряхнув мурену, она вырвала из ее толстой шеи огромный кусок мяса и мгновенно проглотила его. С глубокой раной, оставляя за собой широкую, расползающуюся полосу крови, мурена бросилась в бегство. Но с неуловимой стремительностью барракуда настигла и яростно принялась рвать и терзать свою добычу. Павлик шел вслед за зоологом, поднимаясь по крутому склону подводной горы. Ему все мерещились длинные, острые зубы барракуды, ее широкая пасть, ее неподвижные круглые глаза, полные, казалось, холодной ярости. Он боязливо оглядывался по сторонам. Его мягкие волосы, обычно гладко причесанные, с ровным боковым пробором, сейчас немного растрепались и слиплись от испарины. Большие серые глаза сделались круглыми. Тонкое, с острым подбородком лицо было бледно. Мелькавшие повсюду тени пугали его. Сгущенный зеленоватый сумрак расселин, гротов, провалов в нагромождении скал, колеблющиеся гирлянды водорослей, заросли морских лилий -- все грозило неожиданным, страшным, беспощадным. Он едва волочил ноги. Его шаги поднимали со дна легкими серебристыми облачками белый коралловый песок. Он наступал на голотурии, мирно глотавшие ил, на морские звезды, медленно ползавшие по дну, на мраморно-белые мешковидные асцидии, лопавшиеся под его тяжелыми подошвами, на известковые трубочки червей, высунувших кверху свои перистые жабры с тончайшим ветвистым узором кровеносной системы... -- Ну вот,-- сказал выступавший впереди зоолог, -- карьера мурены кончилась в два счета. Из зубов барракуды редко кому удается спастись. -- А нам она... ничего не могла бы сделать, Арсен Давидович... если бы мы не спрятались в расселину? -- слегка заикаясь, спросил Павлик. Зоолог усмехнулся и по привычке поднял руку, чтобы погладить свою великолепную ассирийскую бороду, но рука прошлась только по гладкой металлической груди скафандра. -- Против наших скафандров бессильны зубы не только барракуды, но даже владыки подводных глубин -- кашалота,-- ответил он. -- И я затащил тебя в расселину не потому, что боялся: мне просто не хотелось мешать актерам на сцене. Но и самому Скворешне я не советовал бы встретиться во время купания, в одних трусах, с барракудой. Это, пожалуй, самая страшная рыба, самый дерзкий хищник антильских вод. Зоолог вдруг остановился, опустился на колени и, пристально всматриваясь во что-то на дне, позвал: -- Павлик! Замечательное зрелище! Иди сюда скорее, бичо! Голос его в крохотном радиоприемнике, спрятанном в шлеме Павлика, звучал весело и возбужденно. Сквозь прозрачный шлем Павлику видна была большая бритая голова в таком же шлеме, крупный нос, мохнатые черные брови и иссиня-черная блестящая борода, терявшаяся за воротником скафандра. Спереди каждого шлема сверкал серебром рефлектора небольшой, но мощный, как маленькое солнце, круглый выпуклый фонарь. Металлический, цвета вороненой стали, скафандр на спине и груди раздувался, делая маленького зоолога похожим на фантастического горбатого карлика. В этих горбах у него и у Павлика заключались небольшие, но огромной емкости электрические аккумуляторы, механизмы для движения, запасы кислорода. На гибком металлическом поясе висели кортик, еще один маленький переносный фонарь, топорик на длинной рукоятке, круглый сверток и что-то вроде длинного, плоского патронташа. Справа у пояса висел квадратный плоский ящичек с ручкой и коротким дулом, как у браунинга. К ручке ящичка тянулся из спинного горба гибкий резиновый шнур. На левой руке в металлическую манжету скафандра под прозрачными кружочками были вделаны три самых необходимых для подводных путешествий прибора -- часы, компас и глубомер. Павлика поражала больше всего неожиданная гибкость этой металлической одежды. И теперь, когда зоолог без напряжения, легко и свободно нагнулся, стал на колени, поднял руку и поманил ею Павлика, мальчик не смог удержаться, чтобы не потрогать металлическими пальцами свою металлическую грудь. Это было чудесно и восхитительно, это вызывало чувство безопасности и спокойствия. "Даже зубы кашалота бессильны против наших скафандров", -- повторил он слова зоолога и, уже совсем повеселевший, торопливо подошел к нему, слегка напрягаясь, чтобы преодолеть сопротивление воды. Не спуская глаз с какого-то яркого пятна, медленно двигавшегося по дну, зоолог вытянул руку: -- Тихонько, Павлик! Не спугни их! Нагнись и смотри. -- Рак, Арсен Давидович! -- сказал Павлик, присмотревшись. -- Но почему он наполовину спрятался в какую-то раковину? И что это за цветок он несет на себе? Несмотря на шестидесятиметровую глубину, Павлик прекрасно видел, что делается на дне и чем занят этот странный рак. День над поверхностью океана, очевидно, был яркий, безоблачный. Время близилось к полудню. Тропическое солнце уже высоко поднялось. Его лучи с каждым часом пронизывали чистую прозрачную воду все более вертикально и потому меньше отражались ею и глубже проникали в нее. Белоснежный коралловый песок, устилавший дно, как прекрасный рефлектор возвращал воде доходивший до него солнечный свет. -- Этот цветок живой,-- сказал зоолог.-- Актиния -- животное. Она -- хищник, самый настоящий, отъявленный хищник. А под нею в раковине действительно рак, но не обычный, а рак-отшельник. Смотри, он совсем вылез из раковины. Видишь: скорлупа, как твердый панцирь, покрывает лишь его грудь, голову и клешни. Вся остальная часть его тела мягкая и совершенно беззащитная. Поэтому рак всегда старается найти подходящую раковину какого-нибудь моллюска, чтобы спрятать в ней свое длинное голое брюшко. Он всюду таскает ее за собой, как домик, а при малейшей опасности скрывается в ней целиком. -- Смотрите, смотрите! -- закричал Павлик.-- Рак вылезает из своего домика! Какой он смешной! Одна клешня огромная, а другая маленькая! Павлик залился веселым смехом. Зоолог тоже рассмеялся. -- Какая она красивая, эта актиния! -- продолжал восхищаться Павлик.-- Она похожа на астру. Правда, Арсен Давидович? Только лепестки гораздо длиннее, извилистее и совсем фиолетовые... таких астр не бывает. -- Правда, правда, бичо. Только это не лепестки, а щупальца. Живые, подвижные. Видишь, как они колышутся вокруг рта актинии, на вершине ее ствола? Да ты посмотри кругом: их тут масса, этих актиний, и самых разнообразных. Павлик поднял голову. Действительно, все скалы и обломки камней были усеяны этими яркими, пышными подводными цветами. Высокие, до тридцати -- сорока сантиметров, и низкие, почти плоские, то с длинными, развевающимися, как распущенные волосы, то с короткими, как будто подстриженными, щупальцами, красные, зеленые, пурпурные, фиолетовые, желтые, со всеми оттенками и переходами этих красок,-- они представляли живой, неправдоподобно яркий для человеческого глаза цветник. Кругом шныряли или медлительно и важно плыли рыбы необыкновенных, самых фантастических и неожиданных форм. Несколько небольших губанов на всем ходу внезапно, как по сигналу, остановились над прозрачным шлемом зоолога. Красноватые бока рыб по всей длине, от вытянутой головы до широкого закругленного хвоста, были расписаны густо-синими полосами, длинный спинной плавник с острыми, колючими лучами пестрел разнообразными красками. Чуть пошевеливая хвостом и плавниками, медлительно раскрывая и закрывая свои толстые, как будто припухшие губы, губаны словно о чем-то посоветовались, потом опустились ниже и повисли неподвижно со всех сторон вокруг шлема зоолога. Казалось, они внимательно рассматривали и изучали сквозь шлем это странное, необычное в подводном мире существо, лениво обмениваясь мнениями по поводу него. Павлик не знал, на что раньше смотреть, чем больше восхищаться. Он сделал невольное движение руками. В один миг губаны разлетелись и затерялись в небольшой стайке своих родственников, которые усердно отдирали ракушки от соседней скалы и задумчиво перетирали их своими тупыми, плоскими зубами. Медленно проплыла прозрачная, как будто вылитая из чистейшего стекла, розовато-фиолетовая медуза. Ее студенистое колокольчатое тело по нижнему краю было окаймлено нежной бахромой, а из середины его спускались, развеваясь, как пучок разноцветных шнурков, длинные щупальца. Медуза плавно неслась, непрерывно сжимая и раздувая края своего колокола. Возле одного из этих нежных созданий мелькнула маленькая серебристая рыбка, и вмиг картина изменилась. Щупальца прилипли к спине рыбки, рыбка замерла, словно парализованная; стрекательные нити, выброшенные из щупалец, вонзились в ее тело, впущенный яд моментально оглушил ее. Щупальца сжались, подтянулись под колокол, ко рту медузы, и в следующее мгновение Павлик увидел уже сквозь ее прозрачное тело темные очертания перевариваемой рыбки; целиком она не поместилась в желудке медузы, и хвост торчал еще через рот наружу. -- Бичо, смотри, что делает рак-отшельник! Павлик оглянулся. Рак совсем вылез из своей завитой, как рожок, раковины. Сгибая и разгибая голое розовое брюшко, он подполз к другой такой же раковине, но побольше, сунул в нее клешню и вытащил несколько песчинок. -- Что он делает? -- спросил Павлик. -- Сам поймешь сейчас, бичо. Мне тоже в первый раз удается видеть эту операцию не на картинках, а в натуре, собственными глазами. Рак-отшельник вновь исследовал клешней внутренность раковины и, видимо, остался доволен. Вполз брюшком вперед в раковину и посидел в ней немного, устраиваясь там. Потом он вылез и подполз к прежнему своему жилищу. Красавица актиния, с невысоким цилиндрическим стволом, окрашенным в темно-красный цвет с чернильными полосами и пятнами, стояла свежая, роскошная, то сжимаясь, то разжимаясь и далеко распустив вокруг себя свои длинные фиолетовые, с фиолетово-красными концами щупальца. Щупальца играли, шевелились, извиваясь, окружая вершину ствола букетом гибких цветистых змеек. Две маленькие рыбки, не то в веселой игре, не то в погоне друг за другом, мелькнули серебристыми каплями, задев щупальца актинии. В одно мгновение обе рыбки оказались опутанными клубком щупалец -- беспомощные, не в силах даже шевельнуть хвостом. В следующий момент клубок с добычей исчез в широко раскрывшемся на вершине ствола, в центре венца щупалец, ротовом отверстии. Еще момент -- и над актинией вновь распустился очаровательный цветок с красивыми, нежными, слабыми на вид лепестками. Пораженный этой невиданной охотой и коварством, прикрытым красотой и изяществом, Павлик с разгоревшимися глазами машинально повторял: -- Вот здорово! Какая красивая злючка! Какая злючка красивая! Зоолог сделал попытку пожать металлическими плечами: -- Не злая, бичо, и не добрая. Она просто живет и борется за жизнь. А к капусте и к кондитерскому печенью ее никто не приучал. В это время к актинии подполз рак и, приподнявшись, начал ощупывать края ее плоской круглой подошвы, которой актиния прикрепилась к раковине. Потом он ловко и с большим знанием дела, при помощи своих острых ножек, начал отделять подошву актинии от раковины. Он немало потрудился, прежде чем актиния, которая никак не протестовала против действий своего сожителя, очутилась в его обеих клешнях, высоко приподнятая над дном. Рак медленно полз к новому жилищу, бережно неся свою красавицу. Приблизившись к раковине, он поставил на нее актинию, крепко придавил ее подошву к изогнутой поверхности и долго придерживал ее клешнями в таком положении. Павлик следил за этим переездом на новую квартиру - затаив дыхание, боясь пошевельнуться. Минут через десять, когда рак отнял клешни, великолепная актиния прочно стояла на новом месте во всей красе, распустив вокруг себя свои гибкие, нежные щупальца.
Становилось все светлее. Прямые лучи солнца легко пронизывали воды
Саргассова моря, прозрачнейшего во всем Мировом океане. Подъем шел
довольно круто, но хорошо отрегулированные воздушные мешки делали
почти нечувствительным вес скафандров и людей. Воздуха в мешках
оставалось как раз столько, чтобы было достаточно упора для ходьбы
по дну и для преодоления сопротивления воды. Двигаться было легко,
неутомительно. -- Что же это такое, Арсен Давидович? -- спросил
Павлик зоолога, как только, оставив рака-отшельника с его актинией
справлять новоселье, они двинулись дальше вверх по склону подводной
горы.-- Зачем этому раку его актиния? Неужели он так любит цветы?
Зоолог взял Павлика под руку и пошел рядом с ним. -- Дело не в цветах,
Павлик. -- Это симбиоз. Сим-би-оз... Совместная жизнь животных или
растений, принадлежащих иногда к совершенно различным классам. Целью
симбиоза часто является защита, помощь при добывании пищи и разные
другие услуги -- следовательно, сотрудничество в борьбе за существование.
Каждый из них помогает другому некоторыми своими способностями,
которых этот другой лишен. -- Чем же помогает актинии рак? Она ведь
и сама умеет так ловко охотиться. -- Это верно. Но актиния почти
не способна самостоятельно передвигаться. Между тем, чтобы лучше
питаться, надо двигаться и искать пищу. Невыгодно всегда оставаться
на месте и ждать, когда добыча сама к тебе придет. На спине же рака,
постоянно находящегося в движении, актиния идет навстречу добыче,
активно ищет ее. -- Оседлала, значит, рака и разъезжает себе! Хитро
придумала! -- Не так хитро, как это тебе кажется, бичо. Ты ведь
видел: не она цеплялась за рака, а тот сам, чуть не силой, перетащил
ее на свой новый домик. Активной стороной является здесь рак. Он
ищет себе актинию, иногда даже двух-трех. Он вступает в бой с другими
раками, чтобы добыть себе подругу. -- Какую же пользу она приносит
своему коню? -- Во-первых, она его укрывает собой от врагов. У рака
их немало. А если на нем не одна, а две-три сожительницы, то его
под ними почти совсем не видно и он может считать себя в достаточной
безопасности. Кроме того, если бы даже какая-нибудь небольшая рыба,
любительница раков, заметила его под актиниями и, по неопытности,
захотела его добыть, то она немедленно познакомилась бы со стрекательными
нитями, которые актиния выбрасывает из своего тела и щупалец. И
рыба эта получила бы довольно чувствительный ожог, который может
оглушить и парализовать небольшое животное и причинить боль даже
крупному. Во-вторых, у актинии, разъезжающей на раке, охота большей
частью настолько удачна, что и ему почти всегда перепадает кое-что
со стола его подруги. А когда рак набредет на какую-нибудь добычу
-- труп рыбы или другого животного,-- то нередко и он угощает свою
наездницу. -- А правда, Арсен Давидович, как это у них здорово получается!
Настоящие товарищи! У всех животных только борьба и война, и только
у рака с актинией -- дружба. -- Да нет же, Павлик! Симбиоз совсем
уж не так редко встречается в животном и растительном мире. Я мог
бы привести тебе много примеров, иногда просто неожиданных и удивительных...
Внезапно зоолог остановился, выпустил руку Павлика и, отбежав в
сторону, поднял что-то со дна. Павлик увидел, что ученый рассматривает
большую черную, замысловато завитую раковину, засунув металлический
палец меж ее створок. -- Какая тяжелая... -- бормотал зоолог.--
Словно кусочек железа... Как странно... -- Что это, Арсен Давидович?
-- Павлик! -- воскликнул вдруг зоолог, с усилием раскрывая створки
и пристально разглядывая заключенное между ними студенистое тело.
-- Павлик, это новый вид класса пластинчатожаберных. Совершенно
неизвестный в науке. Нет, Павлик! -- Он задыхался от восторга.--
Это не новый вид, нет-нет! Павлик, душа моя! Это новый класс! Да.
да! Новый класс! У этого пластинчатожаберного есть голова! Ты понимаешь?
Это уже не Lammelibranchiata. Это теперь будет новый класс: Lammelibranchiata
cephala Lordkipanidze. Зоолог уже успел сделать здесь, на дне Саргассова
моря, немало таких открытий, которые могли взволновать и гораздо
менее впечатлительного ученого, но до сих пор он не мог еще привыкнуть
к сюрпризам, которыми так щедро дарил его океан. Однако, дав свое
имя новому классу мягкотелых, он сейчас же начал с недоумением осматривать
дно вокруг себя. -- Что же это значит? Положительно странно... --
бормотал он.-- Очень странно... Куда же они девались? Ничего не
понимая, Павлик машинально кружил вместе с зоологом среди множества
раковин, иглокожих, асцидий, усеявших грунт, то шаря глазами по
дну, то недоумевающе взглядывая на своего ученого друга. Наконец
он спросил: -- Да что вы ищете, Арсен Давидович? Мы здесь скоро
передавим все придонное население. -- Как! -- выпрямился зоолог
во весь свои небольшой рост.-- Неужели ты не обратил внимания? Ведь
я не нахожу здесь больше ни одного экземпляра этого удивительного
моллюска! Что я буду делать с единственным экземпляром, который
я держу в руках? Кто мне поверит, что это законный представитель
нового класса? К тому же он еще вялый, дохлый какой-то. И я предвижу,
что все отнесутся к нему как к случайному уродству. Что же мне теперь
делать? Продолжать здесь поиски нельзя -- мы опоздаем.. . Зоолог
сел на небольшую скалу и растерянно смотрел на свою драгоценную
уникальную раковину. Павлик тоже был очень огорчен -- не столько
научно-методическими затруднениями, сколько убитым видом ученого,
к которому он успел сильно привязаться. -- Знаете что, Арсен Давидович?
-- воскликнул он вдруг. -- Давайте заметим это место, а потом, освободившись,
вернемся сюда со Скворешней, Маратом, Цоем и будем искать организованно.
Право! -- Великолепно! -- воспрянул духом зоолог. -- Ты совершенно
прав. Мы еще поищем! И тому, кто найдет второй экземпляр этого моллюска,
я подарю все, что он пожелает. А теперь -- за работу! Воздвигнем
памятник месту сему. А моллюска этого спрячь в сумку -- моя уже
переполнена. Когда вернемся домой, дадим его Цою для описания и
анализа. Нагромоздив высокую кучу камней и заметив окружающие ее
скалы, они двинулись дальше. Зоолог задумчиво проговорил: -- Как
много нового и необычного! Как много неожиданного приходится мне
встречать здесь, в этих недоступных людям глубинах! Ты должен быть
благодарен своей судьбе, Павлик, которая дала тебе возможность участвовать
в этой первой в истории научной глубоководной экспедиции. С помощью
этих чудесных скафандров и ты вместе с нами ознакомишься со всеми
тайнами, скрытыми в неизвестных глубинах океана. Я помню, когда
советские летчики и полярники впервые сели на Северный полюс, наши
ребята горько жаловались, что вот, мол, для них уже не осталось
на карте земного шара никаких "белых пятен", что все уже стало известно
и им, советским ребятам, открывать ничего не придется. А о таком
гигантском, можно сказать -- сплошном "белом пятне", как глубины
Мирового океана, забыли! Об океане, который занимает почти три четверти
земной поверхности! О его таинственных, полных чудес глубинах --
забыли! Но ненадолго... Нет, ненадолго! Мы первые ласточки здесь.
За нами сюда пойдут теперь сотни и тысячи исследователей и опять
первыми среди них будут наши, советские, потому что только в наших,
советских скафандрах можно опускаться сюда и работать... Несколько
минут они шли молча среди снующих вокруг рыб, каждый задумавшись
о чем-то своем. Наконец Павлик, подняв лицо, спросил: -- Арсен Давидович,
вы это серьезно сказали? Насчет кашалота. Неужели и он не смог бы
раскусить наши скафандры? Вы, наверно, шутили? -- Нисколько не шутил,
Павлик. Ведь в наших скафандрах мы можем опускаться на самые большие
океанские глубины. На тысячу, пять тысяч, даже десять тысяч метров.
А это будет посильнее и пострашнее, чем челюсти кашалота. -- Ну
что вы, Арсен Давидович! Смеетесь? -- недоверчиво посмотрел Павлик
на зоолога. -- Там же ведь только вода! Мягкая... А кашалот! Ого!
Он так стиснет зубами! Вы же сами говорили мне, что зубы у него
вот какие! -- Павлик развел руки почти на полметра. -- В такой пасти
скафандр лопнет, как орех... Зоолог искоса посмотрел на Павлика
и усмехнулся: -- Ты руки не разводи, бичо, так далеко. Хватит и
четверти метра. И то достаточно страшно. А вода... да, она мягкая...
А знаешь ли ты, бичо, сколько весит кубический метр воды? -- Знаю,--
уверенно ответил Павлик: -- одну тонну. -- Ну вот. А столб воды
высотой в десять метров над площадью в один квадратный метр весит
десять тонн, или, как говорят, давление такого столба равно десяти
тоннам, а над каждым квадратным сантиметром -- одному килограмму.
Это давление равно давлению всего столба воздуха, или атмосферы,
над площадью земной поверхности в один квадратный метр или квадратный
сантиметр. Поэтому говорят еще, что давление десятиметрового столба
воды равно давлению одной атмосферы. -- Да, я это знаю, Арсен Давидович.
Это огромная тяжесть, но мы ее не чувствуем, потому что внутри нашего
тела находится воздух под таким же давлением. -- Отлично. Тогда
тебе нетрудно будет понять, что чем глубже мы опустимся под воду,
тем больше она будет давить на нас. На глубине ста метров давление
этой, как ты говоришь, мягкой воды будет равно ста тоннам на каждый
квадратный метр площади, или десяти атмосферам. Поверхность человеческого
тела в среднем равняется двадцати тысячам квадратных сантиметров,
и давление воды на этой глубине на все тело человека достигает около
двухсот тонн; на глубине пяти тысяч метров оно уже равно десяти
тысячам тонн. Ты понимаешь? Это такое давление, под которым не только
человек, но и железный пустотелый цилиндр сплющится. В нашем же
скафандре человек останется цел и невредим. -- Значит, он из стали?
-- спросил Павлик. -- Если бы он был из стали, то нужно было бы
сделать его из таких толстых пластин, что человек в таком тяжелом
скафандре даже на глубине пятисот метров не мог бы шагу ступить
по дну. В таких бронированных скафандрах водолазы до сих пор работают
на глубинах до восьмисот метров и их передвигают по дну с места
на место при помощи лебедок и на цепях. Да и работа там какая! Рукава
и штаны толстые -- ни согнуть, ни разогнуть руку или ногу. Из рукавов
торчат клещи, ломик, топор, которыми управляет изнутри рука водолаза.
Много ли так наработаешь? Павлик опять, как раньше, легко поднял
руку, потрогал металлические краги на ноге и весело сказал: -- А
наши скафандры -- просто прелесть! Легкие, удобные. А из чего же
они сделаны? Не из стали, значит? -- Нет, не из стали, а из замечательно
легкого сверхтвердого сплава, который недавно изобрели советские
металлурги. Несмотря на то, что наши скафандры приготовлены из очень
тонких листов этого сплава, они способны выдерживать колоссальное
давление на глубинах до десяти тысяч метров. Этому, правда, помогает
и очень остроумный подвижной каркас скафандра, его, так сказать,
скелет из того же материала. Кроме того, наши молодцы-металлурги
придумали способ делать небольшие пластины из этого сплава гибкими.
Такие пластины вставили в скафандр в местах сгибов на плечах, локтях,
пояснице, коленях, ступнях, пальцах рук. -- И не только это, Арсен
Давидович! -- с восхищением в голосе сказал Павлик. -- А как мы
быстро носимся под водой! Как настоящие рыбы! Даже скорее -- как
птицы! И телефон, и свет, и оружие. И даже горячий шоколад! -- Павлик
счастливо рассмеялся. -- Хотите закусить? Пожалуйста! Бульон, какао.
Можете водичкой запить. -- Одним словом, каждый сам себе ресторан,--
улыбнулся зоолог. -- Походный ресторан! Кафе на колесах, то есть
на ногах. До чего додумались! Как же это все получается, Арсен Давидович?
-- Очень просто, бичо. В заднем ранце, на спине,-- несколько маленьких
аккумуляторов с большим запасом электричества. Там же -- патроны
с запасом жидкого кислорода на сорок восемь часов; поглотители углекислоты,
влаги и других вредных продуктов дыхания; крохотный, но мощный моторчик
для винта, который дает нам движение. А в переднем, нагрудном ранце
-- термосы с горячим бульоном или какао и с водой. От термосов идут
ко рту резиновые трубки с твердыми наконечниками; рядом с термосами
-- небольшая радиотелефонная станция, при помощи которой можно связаться
и разговаривать одновременно с несколькими другими такими же станциями
на расстоянии до двухсот километров. В шлеме около ушей расположены
наушники, а внизу, у подбородка -- микрофон. На шлеме против лба
водолаза -- мощный электрический фонарь, луч которого прорезает
воду на семьдесят пять метров вперед. И всеми этими приборами и
механизмами ты управляешь с помощью разных кнопок, рычажков и маховичков,
которые находятся на щитке управления в твоем патронташе на поясе...
Но все это ты должен и без этой лекции знать, иначе ты не мог бы
сейчас бродить со мной тут, под водой. -- Ну да! Я, конечно, уже
знаю это. Я хотел только узнать, как все это действует. Как, например,
собирается в аккумуляторах так много электричества? Как действуют
наши боевые электрические перчатки? Чем стреляют наши ультразвуковые
пистолеты? -- А! Вот тебе. чего надо, бичо! Это вопросы посерьезнее,--
ответил зоолог. -- Но, к сожалению, их придется отложить. Видишь,
мы уже у коралловых рифов. Скоро придем к Скворешне. Впереди, сквозь
стеклянную прозелень вод, начали проступать, как опушка леса, смутные
очертания кустиков и мелких деревьев: низкорослых, безлистых, из
одних стволов и ветвей, скрюченных и узловатых, то толстых, со вздутиями,
точно кактусы, то тонких и прямых, как ивовые прутья. -- Впрочем,--
продолжал зоолог,-- очень возможно, что Скворешня уже кончил здесь
работу и перешел на другое место. Надо узнать. Он нажал едва заметный
выступ на патронташе. Передняя стенка откинулась вниз и повисла
на петлях, обнаружив внутри патронташа ряд кнопок с выпуклыми цифрами
на них и рычажков над дужками с делениями. На ходу зоолог сдвинул
одну из кнопок немного вниз, закрепил ее на новом месте и нажал.
Зоолог прислушался и остановился. На лице его возрастало недоумение,
смешанное с беспокойством. -- Настройся на Скворешню,-- обратился
он к Павлику. -- Нажми кнопку номер двенадцать. Ничего не понимаю...
Что там такое происходит? Павлик поспешно открыл свой патронташ
и настроил радиоприемник еще на одну станцию. Под его шлем ворвался
свистящий шум прерывистого дыхания, перемешанного с потоком хриплых
ругательств, криков, разговора из невозможной смеси украинских и
русских слов: -- Отдай!.. Отдай, чертова скотина!.. А, трясця тебе...
Советского добра захотела?.. Меня не потягнешь... Нет, брат... Не
выйдет! -- Потом -- как дровосек на рубке леса: -- Ах-х-х! Вот тебе!
Ах-х-х! Потом отчаянный крик: -- Тпру-у-у! Стой! Стой! Куда понесла,
гадюка! Зоолог не выдержал. -- Скворешня! Что случилось? -- громко,
с тревогой в голосе закричал он. -- С кем вы деретесь? -- Лорд!
-- послышался в шлемах зоолога и Павлика задыхающийся голос. --
Скорее ко мне!. А то эта тварь... шланг разорвет. Спешите, спешите!..
Ах-х-х! Ах-х-х! Вот живучая скотина!.. -- Мы бежим! -- закричал
зоолог. -- Держитесь! Он побежал вперед, к опушке коралловых зарослей.
-- За мной, Павлик! Режь воду плечом! Плечом вперед! Не отставай!
Винт не стоит запускать, уже недалеко. Бежать было, однако, довольно
трудно. Вода сопротивлялась, мягко пружинила. Все же через минуту
зоолог и Павлик ворвались в чащу. Как ни был Павлик озабочен и даже
испуган, но на мгновение он застыл в немом восхищении. То, что издали,
из зеленой густой тьмы, казалось похожим на голый скрюченный кустарник,
вблизи, на свету, оказалось сказочно пышным садом. Все стволы и
ветви без листьев были сплошь покрыты живыми цветами, звездочками
с вытянутыми, как язычки, лепестками всех красок и тончайших оттенков
-- от нежно-розового до кроваво-красного, от прозрачно-голубого,
как дымка, до эмалево-синего и от желто-оранжевого, как золото,
до густо-зеленого, как изумруд. Это были кораллы -- то маленькие,
тоненькие, извивающиеся веточки, прилепившиеся на боках скалы, то
обширные колонии из миллионов крошечных животных-цветков, покрывших
своими тельцами мощные отмершие массы предшествующих поколений.
И крупные пестрые чашечки цветов у подошвы этих колоний были тоже
кораллы, и даже пестрый мох между ними состоял из миллионов и миллиардов
крошечных живых цветков. Сад жил и укрывал в себе -- в своих расселинах,
тоннелях, гротах, больших и крохотных пещерах, в сплетениях своих
стволов и ветвей -- большую, яркую, кипучую жизнь. Тучи блестящих,
словно отлитых из пестрого, разноцветного металла, рыб -- от самых
крохотных сардин до крупных, ярко раскрашенных рыб-попугаев -- носились,
словно тропические птицы, в коралловой чаще. Красивые прозрачные
рачки лазили по веткам. Бесчисленные красные, желтые, оранжевые
морские звезды медленно передвигались по дну, по скалам, по коралловым
стволам, подтягиваясь своими ножками к ближайшим предметам. Разноцветные
офиуры, ближайшие родственники морских звезд с длинными, тонкими,
гибкими, как плети, лучами почти кувыркались на коралловом мху,
ища добычи. Черные морские ежи, с рассеянными по всему круглому
телу голубыми пятнышками, целыми стадами ползали повсюду. Полчища
самых разнообразных ракушек и морских улиток местами сплошь устилали
дно и коралловый мох. Яркие пучочки и ажурные веточки жабер трубчатых
червей выглядывали из их тонких трубочек. Мириады крохотных, окрашенных
в яркие и блестящие цвета рачков, червяков, морских паучков, улиток
ползали, прыгали, выбегали и вновь прятались в мельчайших щелях,
ямках и трещинах, среди цветистой роскоши этих каменных животных.
Застыв на месте, Павлик смотрел широко раскрытыми глазами на эту
феерию, на эту бесшумную кипящую жизнь. Но совсем близко от него,
при первом его грубом вторжении, вся эта жизнь мгновенно замерла,
скрылась, исчезла. Закрылись коралловые цветы, втянулись внутрь
их лепестки, попрятались в глубине чащи крохотные рыбки, червяки,
паучки. Серая, бесцветная, мертвая пустыня окружала Павлика. Он
поднял голову и над собой, у отвесной скалы, увидел стаю крупных
рыб. Это были скарусы -- рыбы-попугаи. Красота и гармония их расцветки
могли привести в восторг самого строгого ценителя живописи. Природа,
казалось, использовала все цвета, все оттенки и переходы, какие
только можно было найти на ее богатой, неисчерпаемой палитре красок,
чтобы перед этими морскими попугаями потускнела красота самых ярких
тропических птиц. Рыбы-попугаи висели головами вниз, тихо шевеля
серовато-фиолетовыми, в нежных красноватых пятнах хвостами, окаймленными
белой полосой. Они старательно объедали маленькими толстогубыми
ртами нежные коралловые веточки на скале. Порою одни из них с наполненным
ртом долго и рассеянно, как жвачку, прожевывали пищу. Немного выше
Павлик заметил трех крупных рыб-попугаев, окруженных небольшой стайкой
мелких сине-полосатых губанов. Павлик сразу не понял, что делают
эти губаны вокруг смирно висевших в воде огромных по сравнению с
ними скарусов. Ему показалось сначала, что губаны вцепились в них
со всех сторон и хотят разорвать на части. Но, приглядевшись, Павлик
неожиданно и громко рассмеялся. -- Парикмахерская! Рыбья парикмахерская!
-- закричал он, не в силах удержаться от смеха. Округлые головы
попугаев, их щеки и жаберные крышки с плотно сидящими крупными яйцевидными
чешуями были покрыты слоем белой коралловой пыли. Казалось, что
толстые расфранченные, разодетые в пух и прах баре отдали в распоряжение
услужливых парикмахеров свои откормленные, густо напудренные морды.
Губаны нежно и осторожно снимали эту коралловую пыль со щек и жабер
попугаев, своих богатых родственников, и, очевидно, с наслаждением
поедали ее. В смех и возгласы Павлика, в непрекращающийся поток
украинско-русской брани и возмущенных криков Скворешни под шлем
Павлика ворвался голос зоолога: -- Чему смеешься, бичо? И через
минуту молчания послышался его тревожный оклик: -- Павлик! Павлик!
Где ты? Куда ты девался? Павлик оглянулся. Он был один. Успокоенная
его неподвижностью, вновь расцвела и закипела вокруг него жизнь.
Сколько он простоял здесь, зачарованный и окаменевший в этом великолепном,
непередаваемой красоты саду? Минуту или час? Где Арсен Давидович?
Как найти его теперь в этой чаще? Как выбраться отсюда?. Арсен Давидович!
-- дрожащим голосом послал он робкий призыв в зеленое безграничное
пространство вокруг себя. -- Арсен Давидович! -- Говори, Павлик!
-- послышался ответ. -- Говори, говори! Я слушаю! Где ты? Отключи
Скворешню. Он мешает. -- Я среди кораллов. Я отстал от вас, Арсен
Давидович, только на минутку. Я не знаю, куда идти... У него скривились
губы, и он неожиданно всхлипнул. Впрочем, он сейчас же закашлялся,
так что со стороны нельзя было точно разобраться в этих звуках.
-- Бичо, ты не пугайся, стой хладнокровно, не сходи с места. Я недалеко:
мы. наверно, только минут пять как разошлись, не больше. Посмотри
вокруг себя, Павлик. Я шел через кораллы напролом. Посмотри, не
видно ли моих следов: сломанных веток, кустов... Осмотрись внимательнее,
бичо. -- Да... нет... Арсен Давидович,-- говорил Павлик, беспомощно
оглядываясь вокруг. -- Они все одинаковы, ветки и кусты. Они все
как изломанные... ни... ничего не видно... Арсен... Арсен Давидович...--
Последние слова Павлик произнес почти шепотом, прерывающимся голосом.
-- Ну, и это не страшно, бичо. Ты только не пугайся. Стой на месте,
никуда не ходи. Я сбегаю к Скворешне, помогу ему, а потом -- к тебе.
Через пятнадцать -- двадцать минут я вернусь. -- Хорошо, Арсен Давидович...
-- Стой неподвижно, никто тебя не тронет. На всякий случай надень
перчатки. У Павлика сжалось сердце от этих слов. -- Хорошо, Арсен
Давидович... на... надену... -- Помни, как обращаться с ними. Включи
ток. Лучше всего обнимай врага плотно, обеими руками, обеими ладонями,
плотно... Я уже бегу к Скворешне, говорю с тобой на ходу и буду
говорить, чтобы тебе не было страшно одному. Если увидишь что-нибудь
подозрительное, скажи мне. Пока зоолог продолжал разговорами развлекать
Павлика, мальчик снял сверток с пояса и с трудом, не сгибающимися
от страха пальцами развернул его. В руках у него оказались две белые
резиновые перчатки не совсем обычного вида: они состояли из трех
пальцев -- для большого, указательного и одного общего для трех
остальных. На вздутой ладони была видна выпуклая металлическая пластинка,
и широкие длинные раструбы должны были далеко заходить за кисти
рук. Павлик натянул перчатки на руки и пристегнул раструбы особыми
кнопками к рукавам скафандра. "Обнимай врага обеими ладонями",--
повторил он про себя. Он оглянулся вокруг. Какие враги? Кто они?
Это, должно быть, что-то ужасное... Барракуда... Акула... Кто еще
тут бывает? Барракуда... Акула... Обнять акулу... Почти не слушая
зоолога, он с замирающим сердцем следил за каждой тенью, появлявшейся
вдали, в зеленом сумраке. Проплывали то в одиночку, то целыми стадами
разноцветные, нежно пульсирующие медузы. Мелькали рыбы, сверкая
яркими краска ми. Проносились огромными стаями маленькие крылоногие
моллюски с широкими плавниками и почти совершенно прозрачными, тонкими
и нежными, как хрящ, раковинами. Креветки -- изящные и тонкие морские
рачки -- стремительно охотились за ними и исчезали вместе с ними.
Вдали мелькнула голубая искорка, скакнула вверх, упала вниз, встретилась
с красной, синей, зеленой... Уже их сотни, тысячи, этих разноцветных,
как драгоценные камни, скачущих вверх и вниз, во все стороны искорок.
Вот уже все вокруг исполосовано, исчерчено миллионами и миллиардами
сверкающих и горящих нитей и точек. Как будто густой дождь из крошечных
пурпурных, сапфировых, изумрудных золотых искр вихрем носится кругом.
Это был танец сафирин, крохотных рачков из отряда веслоногих. Раскрыв
рот от восхищения, забыв и страх и одиночество. Павлик смотрел кругом,
ослепленный чудесным зрелищем, машинально отвечая иногда на вопросы
зоолога. Внезапно из-под ног Павлика взвилось огромное четырехугольное
существо, бархатисто-черное, плоское, как железный лист. В одном
его углу видна была большая раскрытая пасть, над ней, на бугорке,
два сверкающих глаза. Два других угла волнообразно и быстро, как
крылья, изгибались. С последнего угла свисал тонкий, как хлыст,
хвост с торчащим кверху длинным острым шипом. Это был скат. Он на
лету поймал проплывшую слишком близко от его убежища рыбу, проглотил
ее и упал на дно. Там он быстро, в несколько приемов взметнул тучу
песка, и, когда она осела, скат исчез под ним. Павлик этого уже
не видел. Появление двухметрового чудовища было так неожиданно,
что, подняв руки, в смертельном испуге он кинулся в сторону, к высокой,
как скала, отмершей колонне кораллов. Едва лишь он успел отскочить,
как что-то огромное, длинное, заостренное спереди взметнулось из-за
большого соседнего куста и бросилось на него со стремительностью
артиллерийского снаряда. Он почувствовал страшный удар в грудь,
под его протянутой рукой пронеслась ужасная пасть, полная зубов,
и огромные холодные глаза. Мелькнула мысль: "Обнять..." Руки сомкнулись
вокруг какого-то скользкого толстого бревна. Павлик почувствовал
еще более сильный, потрясающий удар, затем все исчезло, провалилось
во тьму...  дальше |
|
|
