Глава 9
Большую часть того дня, когда Елистратов допрашивал сначала бывшего владельца типографии, затем Лаптина, Миронова в Управлении КГБ не было. Он находился в городе: занимался делом Рыжикова. Чем больше Андрей присматривался к Рыжикову, чем шире становился круг сведений, собранных об этом человеке, тем тверже складывалось у Миронова убеждение, что Рыжикова надо попросту вызвать и впрямую допросить о Корнильевой. Такой мелкий и трусливый человечишка, если и солжет в официальном разговоре с представителем власти, так в мелочах. На серьезную ложь не пойдет - побоится. А если и солжет поначалу, так упорствовать в своей лжи не будет. Скрыть же свою связь с Корнильевой ему невозможно: тут у Миронова все карты в руках. Еще бы какая нибудь зацепка, предлог, который помог бы скрыть от Рыжикова истинную причину его вызова, и можно действовать… Но такой зацепки пока не было.
Решив посоветоваться с одним из руководителей Управления КГБ, Миронов в четвертом часу дня вернулся в управление и направился к полковнику. Не успел он, однако, толком начать разговор, как появился оперативный сотрудник, работавший совместно с Елистратовым. На нем лица не было.
- Товарищ полковник, - сказал он прерывающимся от волнения голосом, - разрешите? Прошу извинить, но у меня срочное… Очень срочное…
Едва молодой чекист начал докладывать о вызове Елистратовым Лаптина и характере, который принял допрос, как Андрей понял, что опасения его были не напрасны: Елистратов "сорвался". Да еще как!..
Между тем оперативный работник, отвечая на спокойные, вдумчивые вопросы полковника, постепенно успокоился и толково, обстоятельно доложил сначала о допросе владельца типографии, а затем о том, что сейчас, в данную минуту, Елистратов недостойными методами вымогает у Лаптина признание в изменнической деятельности.
По мере того как оперативный работник докладывал, Андрея все с большей силой охватывало двойственное чувство. С одной стороны, он испытывал глубочайшее негодование против недопустимого, преступного поведения Елистратова, жгучий стыд за представителя центрального аппарата КГБ, проявившего себя так недостойно. С другой стороны, Миронову было радостно, что вот этот молодой парень, работающий в органах, по видимому, без года неделю, понял главное, и так основательно это главное понимает, что нашел в себе мужество пойти наперекор, начать борьбу, самую решительную борьбу против старшего по званию, по опыту работы представителя центрального аппарата, едва тот посягнул на права человека, встал на путь нарушения социалистической законности. Впрочем, чего это он расфилософствовался, чему тут умиляться? Оно и естественно: такова уж теперь у нас атмосфера - в стране нашей, в партии, в органах государственной безопасности…
Андрей настолько углубился в собственные мысли, что не сразу расслышал вопрос полковника, и тому пришлось повторять его дважды. Сообразив наконец, что полковник адресуется именно к нему, Миронов сконфуженно улыбнулся:
- Прошу извинить, немножко задумался. Так вы спрашиваете, как я все это расцениваю? Но ведь двух мнений быть не может! Этот, с позволения сказать, допрос надо немедленно прекратить и передопросить Лаптина. Кому передопрашивать - вам решать. Полагаю, что необходимо передопросить и бывшего владельца типографии. Не говоря уже о том, что и при этом допросе, помимо формы, допущены и другие грубейшие нарушения законности: предъявление для опознания фотографии одного, а не нескольких лиц, - я лично ничуть не верю показаниям бывшего владельца типографии. Ну, посудите сами, разве можно так запомнить лицо случайно виденного человека, чтобы опознать его спустя пятнадцать шестнадцать лет, да еще по фотографии? Чепуха!
- Согласен! - чуть наклонил голову полковник. - Вот что, - обратился он к своему сотруднику. - Отправляйтесь к следователю Елистратову и передайте мою просьбу: если возможно, поскорее - вы поняли? - поскорее, без всякой задержки явиться ко мне со всеми материалами. Сами побудете с Лаптиным, но ни в какие разговоры с ним не вступайте, особенно по существу дела. Ясно?
- Слушаю, товарищ полковник. Все ясно.
- Минутку, - остановил поспешно поднявшегося с места оперативного работника полковник. - Кто организовывал вызов на допрос владельца типографии? Вы? Значит, знаете, где его искать? Знаете? Тем лучше: быстренько пошлите за ним машину, пусть его подвезут сюда, к нам. Действуйте.
Когда оперативный работник вышел, полковник, не отличавшийся особой разговорчивостью, принялся молча прочищать свою трубку. Молчал и Миронов. Так прошло несколько минут, пока наконец не появился Елистратов. Он вошел в кабинет полковника быстрым, стремительным шагом, надменно вскинув голову. По всему было видно, что ничего особо хорошего от предстоящего разговора Елистратов не ждет, но и сколько нибудь осуждать свое поведение не намерен.
- Садитесь, - пригласил Елистратова полковник. - Вы, кажется, вызывали сегодня на допрос бывшего владельца типографии, в которой печатались фашистские листовки, не так ли? Будьте любезны ознакомить нас с результатами допроса.
- Пожалуйста, - пожал плечами Елистратов, доставая ив своей папки протокол допроса и протягивая его полковнику. - Вот протокол. Допрашиваемый опознал в Лаптине того человека, который приносил ему при немцах текст листовки.
- Опознал? - не скрыл возмущения Миронов. - Как опознал? Ты расскажи прямо. Какие фотографии ты ему предъявлял, скольких лиц?
- А на ваши вопросы, товарищ Миронов, - подчеркнуто официально ответил Елистратов, переходя на "вы", - я отвечать не намерен. Думаете, мне не ясно, чьи это штучки?..
- Спокойно, товарищи, спокойно, - поморщился полковник. - А все таки, товарищ Елистратов, как обстоит дело с фотографиями, что вы предъявляли допрашиваемому?
- Не понимаю вашего вопроса, - с обидой сказал Елистратов. - Я не маленький и знаю, что делать: предъявил те фотографии, которые счел нужным предъявить.
- А все таки? - с невозмутимым видом повторил полковник вопрос.
- Ну, - чуть замялся Елистратов, - я предъявил фотографию Лаптина, других у меня не оказалось под рукой…
- Так, - сказал полковник. - А почему вы действовали в нарушение законов и существующих инструкций? Полагаю, вам не хуже нас известно, что при проведении опознания положено предъявлять не одну, а несколько фотографий, причем различных лиц?
- Известно, - возразил Елистратов. - Но это же формальность…
- Советские законы - формальность? - с недоумением пожал плечами полковник. - Ну, знаете ли… А согласовывать следственные действия с руководством - тоже формальность? Почему вы вызвали на допрос Лаптина, не испросив ни у кого разрешения? Прошу извинить, но я просто отказываюсь понимать ваше поведение…
- Нет, это я прошу меня извинить, товарищ полковник, - вкрадчиво, но не без издевки ответил Елистратов, - однако я полагал, что не обязан такую ерунду, как вызов человека на предварительный допрос, согласовывать с руководством Комитета. Не считал нужным звонить по пустякам в Москву. Вам же, разрешите напомнить, я не подчинен. Как никак я работник центрального аппарата…
- Ах вон оно что! - перебил Елистратова полковник. - В таком случае уж я вам напомню, что времена, когда сотрудники центра ни в грош не ставили местные органы, давно канули в вечность. А допрос допросу рознь. Позвольте, кстати, ознакомиться с результатами допроса Лаптина.
- Но допрос еще не закончен…
- Ничего, мы с товарищем Мироновым разберемся и в том, что вы уже успели записать. Протокол при вас?
Возражать дальше Елистратов не стал, не решился. Он молча достал из папки протокол допроса и протянул полковнику. Полковниц взял протокол и принялся внимательно читать страницу за страницей, передавая затем каждую Миронову. Не успели они покончить с протоколом, как полковнику доложили, что бывший владелец типографии доставлен. Ожидает в приемной.
- Пусть войдет, - сказал полковник и добавил, обращаясь к Елистратову и Миронову: - Вас прошу присутствовать.
Как и предполагал Миронов, с этим допросом получился чистейший конфуз: из предъявленных ему фотографий пяти пожилых мужчин бывший владелец типографии не смог опознать ни одного. Он не только не мог сказать, изображен ли на фотографиях тот, кто вручал ему заказ на печатание листовки, но не узнал и Лаптина, фотографии которого не запомнил.
Закончив допрос и отпустив бывшего владельца типографии, полковник предложил Елистратову и Миронову совместно возобновить допрос Лаптина. Допрос, однако, полковник вел сам, давая понять, что чье либо вмешательство будет нежелательно. Допрашивал он сухо, деловито, умело. Начал с вопроса, подтверждает ли Лаптин свои показания об изменнической деятельности в связи с немецкой разведкой. Лаптин, угрюмо посматривавший то на полковника, то на Елистратова, подтвердил свои показания. Елистратов торжествующе улыбнулся.
- В чем конкретно выражалась ваша работа в фашистской разведке? - спросил тогда полковник. - Перечислите, какие задания получали, от кого конкретно, как их выполняли?
- Задания? - растерялся Лаптин. - Насчет заданий не знаю… Работал я в мастерских, которые принадлежали разведке, в порту, а насчет заданий…
Полковник быстро задал новый вопрос:
- Откуда вам известно, что мастерские принадлежали разведке?
- Откуда? Так гражданин следователь мне это сам же сказал. - Лаптин кивнул в сторону Елистратова.
На этот раз Елистратов не улыбался.
- А я спрашиваю вас, а не следователя. Вы лично когда, где, каким образом узнали, что фактическим хозяином мастерских являлась разведка?
- Я узнал здесь, на допросе, - нехотя сказал Лаптин.
- Здесь? Так. Ну, а в чем все таки выражалась ваша связь с разведкой? В том, что вы работали в мастерских, или еще в чем либо?
- В чем же еще? Работал в мастерских слесарем, и все.
- Сколько человек работало в мастерских при немцах? - последовал новый вопрос.
- Гражданин начальник, - взмолился Лаптин, - ну откуда мне это знать? Может, двести, а может, и триста…
- Так что же, все двести или триста рабочих, мастеров, служащих сотрудничали с германской разведкой, были изменниками и предателями?
Лаптин молчал. Что он мог сказать? Этот допрос совсем не походил на прежний…
- Ну что же, Лаптин! Что же вы молчите? - настаивал полковник. - Значит, все работавшие в мастерских были шпионами?
Лаптин сокрушенно махнул рукой.
- Не знаю я, ничего не знаю.
- Сколько лет вы работаете на производстве? - неожиданно спросил полковник.
- Я? - Лаптин поднял голову. Лицо его просветлело, глаза заискрились. - Да уже около полусотни будет. Ведь работать то я начал еще на телефонном заводе, при старых владельцах, где работал и мой отец. До революции. Сначала мальчиком, потом слесарем. Мастером стал только в последние годы…
Чем дальше ставил вопросы полковник, тем подробнее и живее отвечал Лаптин, тем очевиднее становилась вся вздорность показаний, записанных Елистратовым.
Закончив допрос, полковник распорядился отпустить Лаптина и, как только тот ушел, с горечью обратился к понуро сидевшему Елистратову:
- Как вы, опытный следователь, могли так тенденциозно вести допрос, так издеваться над человеком? Это же преступно!..
- Товарищ полковник, - бледнея, сказал Елистратов, - вы заблуждаетесь. Просто у нас разные методы ведения допроса. С вашим методом тоже можно поспорить…
Полковник с недоумением посмотрел на него. Потом сокрушенно покачал головой:
- Нет, ничего вы не поняли, ровно ничего… Я вынужден буду отстранить вас от дальнейшего ведения следствия и доложить о ваших действиях Москве. И вообще… Вообще думаю, вам бы лучше вернуться в Москву: ведь свои то дела вы здесь закончили?
Позднее Миронов узнал, что Елистратов получил по заслугам: он был с позором изгнан из органов и исключен из партии. Но произошло это уже после того, как, закончив свои дела, Андрей уехал из Энска. Тогда же, в тот день, Миронов вызвал на допрос Рыжикова. Недостающая зацепка теперь появилась: то, что рассказал о Рыжикове Лаптин (спекуляция дефицитными радиодеталями), служило естественным предлогом для вызова Рыжикова. Деваться ему было некуда. А изобличив его в одном, легче было добиться правды и в остальном.
Едва Рыжиков вошел в кабинет, едва уселся, как Миронову стало очевидно, что Рыжиков трусит, трусит до ужаса. Его лицо то краснело, то бледнело. Он никак не мог совладать со своими руками: то складывал их на груди, то совал в карманы брюк, то клал на колени. То и дело Рыжиков непроизвольно глотал набегавшую слюну.
Миронов встал, подошел к столику, на котором стоял графин с водой, наполнил стакан до краев и протянул Рыжикову:
- Нате ка, выпейте.
Рыжиков еще раз судорожно глотнул, взял стакан и залпом осушил его. Зубы его предательски лязгнули о край стакана.
- Что вы так волнуетесь? - спросил с усмешкой Миронов.
- Я н н не в в волнуюсь. В в вам кажется, - пытаясь сдержать нервную дрожь, ответил Рыжиков.
Миронов поставил стакан на место и сел за стол. Причины испуга Рыжикова были ясны. Как удалось установить, этот человек частенько встречался с фарцовщиками, спекулировавшими заграничным барахлом, которые еще не полностью перевелись в Энске, крупном портовом городе. Если к этому добавить встречу с Лаптиным, во время которой Рыжиков пытался обменять дефицитные радиодетали (не краденые ли?) на приемник, то становилось понятно, что у него были основания волноваться при встрече с представителем следственных органов. Но только ли в фарцовщиках, только ли в дефицитных радиодеталях дело?
- Ну как, Рыжиков, начнем? - спросил Миронов.
- Что начнем? - все еще полязгивая зубами, сказал Рыжиков.
- Как - что? - удивился Андрей. - Рассказ о ваших похождениях. Что же еще?
- Каких похождениях?
- Знаете что, Рыжиков, - спокойно сказал Миронов, - так дело не пойдет. Зачем играть в прятки? Если вас затрудняет, с чего начать, я подскажу, помогу вам. Можете начать хотя бы с рассказа о том, где вы добываете дефицитные детали, которые предлагали Лаптину, мастеру портовых радиомастерских, в обмен на приемник…
- Я скажу, скажу все, - шмыгнув носом и всхлипывая, заговорил Рыжиков. - Я, конечно, нехорошо поступил с этими деталями. Не надо было их брать. Но это был брак, понимаете, брак. Они все равно пошли бы на выброс.
Торопясь и захлебываясь, выпив не один стакан воды, Рыжиков рассказал Миронову, как он несколько раз брал на заводе бракованные детали и сбывал их кое кому из местных радиолюбителей. Поторговывая деталями, Рыжиков еще года полтора два назад столкнулся с одним из фарцовщиков. Тот делал "бизнес" на дамских нейлоновых кофточках, чулках, жевательной резинке и прочем барахле, которое по сходной цене выклянчивал у иностранных туристов, а затем сбывал втридорога всяким стилягам и модницам из числа жителей Энска и приезжих, падких на заграничное.
Этот "бизнесмен" предложил Рыжикову сногсшибательную комбинацию с радиодеталями, сулившую немалый барыш, но Рыжиков, по его словам, на это не пошел. Однако кое что из вещичек у этого своего приятеля он приобрел, тем более что тот, не теряя надежды сделать с Рыжиковым "бизнес", уступал ему "товар" чуть ли не по себестоимости. Через него Рыжиков познакомился и с другими фарцовщиками, у которых тоже изредка приобретал отдельные вещи. Рыжиков говорил и говорил, называя все новых и новых людей, спеша сообщить их имена, приметы, адреса…
Наконец он закончил свой рассказ, смущенно, как то заискивающе улыбнулся и робко сказал:
- Вот, пожалуй, и все.
- Все? - Тон, которым был задан вопрос, не сулил Рыжикову ничего хорошего. - Нет, не все. А про ваши дальние вояжи, ваши поездки вы забыли?
- Дальние вояжи? - удивился Рыжиков. - Какие вояжи?
- Ну, хотя бы в Крайск. Туда вы зачем ездили? Надеюсь, вы не станете утверждать, что по делам службы?
Рыжиков начал медленно, густо, до самых корней волос краснеть.
- Нет, - пролепетал он. - В Крайск я ездил не по делам службы. Там… там… одна женщина.
- Кто?
- Простите, но это чисто личное. Мне не хотелось бы называть ее имени…
- Может, мне прикажете его назвать?
- Вам?.. Вы?..
- Да, я. Если будет угодно - Ольга Николаевна?
Рыжиков подскочил на месте. На лице его появилось выражение такого неподдельного изумления, такого испуга, что Миронов чуть не расхохотался.
- Бога ради! - вскричал Рыжиков. - Бога ради! Я сам все скажу, сам.
По словам Рыжикова, с Ольгой Николаевной Величко (он так ее назвал) они познакомились летом прошлого года в Кисловодске. Рыжиков вскоре после знакомства начал за ней ухаживать. Ольга Николаевна ухаживания принимала, но вела себя сдержанно, ничего лишнего не позволяла. Может быть, именно поэтому Рыжиков увлекся не на шутку, увлекся так, что потерял голову. А она? Она только подшучивала над ним, и все. Так они и расстались.
Вернувшись в Энск, Рыжиков и дня не мог прожить, чтобы не вспомнить Ольгу Николаевну, не думать о ней. Тогда он решил съездить в Крайск, где, как он узнал перед отъездом из Кисловодска, жила Ольга Николаевна. Рыжиков пытался уговорить себя, что, увидев силу его чувств, его постоянство, она будет к нему более снисходительна, чем была на курорте, но ошибся. В Крайске Ольга Николаевна была еще сдержаннее, нежели в Кисловодске.
Пробыв в Крайске несколько дней, Рыжиков вернулся в Энск несолоно хлебавши.
Прошло месяца три, и он снова поехал в Крайск. Как устраивались эти поездки? Очень просто. Рыжиков брал отпуск за свой счет, а приятель из заводоуправления доставал ему бланки командировочных удостоверений.
На этот раз Рыжиков решил действовать иначе. Через знакомых фарцовщиков он приобрел набор наимоднейших заграничных кофточек, кое что из дамского белья, разные заграничные безделушки и отправился в Крайск не с пустыми руками. Далеко не с пустыми! Однако и его щедрые подношения ничуть не заинтересовали Ольгу Николаевну. Она попросту их не приняла. Все получилось ужасно глупо: Рыжиков разлетелся к ней с подарками, а Ольга Николаевна выбрала, что ей понравилось, расплатилась наличными, как с продавцом, и, даже не поблагодарив, выставила его за дверь.
- Теперь, кажется, все, - закончил свой рассказ Рыжиков. - Больше, как вы понимаете, я туда не ездил и Ольгу Николаевну не видел.
Однако следователь задал новый вопрос, который привел Рыжикова в полное недоумение. Протянув ему лист бумаги, Миронов попросил составить самую подробную и точную опись тех вещей, которые Рыжиков отвез в Крайск Величко.
С удивлением поглядывая на Миронова, Рыжиков принялся составлять список. Когда он закончил, Андрей взял список и внимательно его прочел. По мере того как он читал, на лице его выражалось все большее и большее удовлетворение.
- Отлично, - сказал Миронов, заканчивая чтение и убирая список в лежавшую на столе папку, - теперь, пожалуй, действительно все.
Рыжиков робко кашлянул:
- Скажите, что со мной будет? Меня… меня не арестуют?
- А это уже не мне решать. Вот сообщим на завод насчет проделок с деталями, дружбы с фарцовщиками, - там вас знают и рассудят по справедливости, как с вами быть. О фарцовщиках не беспокойтесь - ими займемся…
Едва Рыжиков ушел, Миронов заказал по телефону Крайск. Ему не терпелось сличить полученный список со списком тех вещей, которые Черняев передал для продажи Самойловской. Впрочем, теперь было более или менее ясно, каким путем попали к Корнильевой заграничные вещи. Эту часть задачи можно было считать решенной. Но где сама Корнильева, мнимая Величко? На этот вопрос ответа опять не было.
С Крайском соединили необычно быстро. Миронов удивился, услышав в трубке голос Луганова.
- Василий Николаевич, ты? Когда вернулся из Воронежа? Как успехи? Как это ты оказался у аппарата?
- Что значит "оказался у аппарата"? Я же тебя вызываю, поэтому и у аппарата. - Сами того не замечая, они перешли на "ты". - Ты когда намерен вернуться в Крайск?
- Ты меня вызывал? Ничего не понимаю. Это я звонил в Крайск. А в чем дело, что стряслось?
- Беда, Андрей Иванович. Тяжело ранен Савельев. Говорят, при смерти…
С первым же самолетом Миронов вылетел в Крайск. Глава 10 Дела Сергея Савельева были плохи, очень плохи. За те трое суток, что Сергей находился в больнице, сознание не возвращалось к нему ни разу. Жизнь едва теплилась. По мнению врачей, надежды не было почти никакой. Если чему и можно было удивляться, так только тому, что он все еще был жив. Каждая из двух страшных ран, полученных Савельевым, могла привести к смертельному исходу. А сколько он потерял крови? Трудно было точно определить, когда именно он был ранен, сколько часов пролежал под проливным дождем, истекая кровью.
Нашел Сергея дежурный милиционер, старшина, на одной из окраин города. Дело было под утро. Шедший всю ночь дождь перестал. Начало светать. Хмурое осеннее небо посерело. Старшина заканчивал ночной обход своего района. Напоследок он решил заглянуть в узенький, глухой переулок, выходивший на обширный пустырь, который круто сбегал к реке.
Не успел старшина сделать по переулку и нескольких шагов, как его наметанный глаз приметил в призрачных предутренних сумерках фигуру, лежавшую лицом вниз в глубокой водосточной канаве. "Ну вот, - с тоской подумал старшина, - опять пьяный. И что я за везучий такой? Как мое дежурство, так возись с пьяницами, таскай их в вытрезвитель".
Неспешной походкой направился старшина к лежащему без движения человеку, но едва он к нему приблизился, как тихо присвистнул и ускорил шаги. Нет, это был не пьяный, тут было что то не то. Неестественная поза человека, выкинутая вперед рука, сжимавшая в судорожно скрюченных пальцах куст чертополоха, вызвали у старшины чувство глубокой тревоги. Присев на корточки, он отвел в сторону густо разросшийся в канаве бурьян, наполовину скрывавший лежащего, и внимательно вгляделся в распростертое тело. Сомнения не было: перед ним была жертва преступления. Затылок лежащего был размозжен. Кровь на ране запеклась. Судя по тому, что рубашка на спине убитого (а старшина ни минуты не сомневался, что перед ним был труп) была разорвана и залита кровью, еще одна рана была нанесена в спину.
Через мгновение чуткую предутреннюю тишину погруженного в сон переулка пронзила звонкая трель милицейского свистка. Еще свисток, еще, и вот послышался топот сапог. К старшине спешил его товарищ, другой милиционер. Минут пятнадцать - двадцать спустя появилась оперативная группа уголовного розыска со служебной собакой. Почти одновременно с оперативной группой прибыла и машина "скорой помощи". Милицейский врач и врач "скорой помощи" внимательно осмотрели и выслушали лежащего. По тому как по мере осмотра прояснялись поначалу сумрачные, угрюмые лица врачей, стало понятно: лежавший в канаве человек жив. Санитары быстро подхватили бесчувственное тело на носилки, и машина "скорой помощи" умчалась. Оперативная группа приступила к работе.
Сантиметр за сантиметром был исследован участок канавы, где старшина обнаружил раненого. Шагах в десяти - пятнадцати от места происшествия нашли пустой, вывернутый наизнанку бумажник, а чуть подальше сначала комсомольский билет, затем удостоверение сотрудника Крайского управления КГБ на имя младшего лейтенанта Сергея Савельева. Больше обнаружить ничего не удалось. Не помогла и собака: она не смогла взять след преступника (он был смыт шедшим всю ночь дождем, затоптан толпой).
Закончив осмотр, работники оперативной группы отправились в больницу, куда отвезли Савельева. Там уже находились заместитель начальника Управления КГБ (Скворецкого в Крайске не было, он находился в отъезде, в командировке) и дежурный по управлению, которых известили по телефону о происшествии. Здесь, в больнице, тщательно осмотрели одежду Сергея. Ничего, что могло бы помочь раскрытию преступления, осмотр не дал. В карманах брюк Савельева было пусто, если не считать небольшой записочки, найденной в карманчике для часов. Записка была какая то странная. На небольшом клочке бумаги рукой Савельева было написано: Строительной организации требуются кульманы и чертежные столы. С предложением обращаться по адресу: почтовый ящик № 12 487. Что означала эта записка? Зачем, кому писал ее Сергей? Ответить на эти вопросы мог только сам Савельев, но как раз он то и не мог сейчас дать никакого ответа.
За то время, что работники Управления КГБ и уголовного розыска исследовали вещи Сергея, консилиум врачей закончил осмотр и составил свое заключение. Все участники консилиума сошлись на том, что нападение на Савельева было совершено за несколько часов до того, как старшина нашел его тело в канаве, вероятнее всего, между десятью и двенадцатью часами ночи. Действовал нападавший исподтишка, сзади. Сначала он нанес удар каким то тяжелым предметом по затылку, оглушив Сергея, затем ударил ножом, скорее всего финкой, в спину. Судя по характеру этой последней раны, нападавший был левша. Ничего больше сообщить оперативным работникам врачи не могли.
Состояние раненого врачи считали крайне тяжелым. Все, на что способна медицина, конечно, делается, и все же надежды было мало. Правда, у медицины есть союзники: возраст раненого, его крепкий, молодой организм.
Выслушав заключение врачей и сопоставив все данные, работники КГБ и уголовного розыска пришли к выводу, что Савельев стал жертвой ограбления. Об этом, в частности, говорило исчезновение пальто, пиджака, часов и, конечно, вывороченный бумажник, из которого были похищены все деньги, тогда как документы преступник выбросил.
Тут же, не теряя ни минуты, все силы были брошены на розыск преступника, но результатов не было…
Прошел день, второй, третий… Так обстояло дело, когда из Энска вернулся Миронов.
Внимательно выслушав Луганова, поспешившего ввести его в курс дела, Миронов задумался. Ограбление? Нет, тут не ограблением пахло, хотя все внешние признаки и подтверждали такую версию. Но разве можно упускать из виду, чем занимался Савельев, когда на него было совершено нападение? Исключить возможность связи между нападением на Савельева и той работой, которую он вел, нельзя. Да, исключить такую возможность нельзя. И все же… Все же это только возможность. Не больше. Вот и пойди разберись, была она, эта связь, или нет? Новая загадка, и опять не из легких…
- Хорошо, - рассуждал вслух Миронов. - Допустим, такая связь была. Тогда кому помешал Савельев, кто решил его убрать? Те, кому нужен Черняев, кто опутывает его все новыми и новыми сетями или… или сам Черняев? Как, Василий Николаевич, что скажешь?
Луганов пожал плечами:
- Не знаю, Андрей Иванович, сложная история. Однако согласиться с тем, что это дело рук Черняева, не могу. Ну, посуди сам: надо же быть круглым идиотом, чтобы позволить безнаказанно напасть на тебя человеку, который сам находится в поле твоего зрения. Сергей отнюдь не из дураков, да и силой, ловкостью не обижен.
Спортсмен, самбист. Нет, что то тут не то. Разве что у Черняева были сообщники? Но уж это, знаешь ли, ни в какие рамки не укладывается: Черняев коммунист, крупный работник и вдруг - сообщник убийц. Сам убийца. Нет, не может этого быть. Ты меня извини, но такая версия больше чем сомнительна - она абсурдна.
Миронов вздохнул:
- Да, в логике тебе не откажешь. А все же я бы не прочь и эту версию, как ты говоришь, проверить.
- Проверить, конечно, следует, - согласился Луганов. - Лишняя проверка никогда не помешает. Только как тут проверишь?
Миронов с минуту помолчал, потом задумчиво сказал:
- Вот если бы узнать, как вел себя Черняев в этот день, в этот вечер, следующим утром, тогда кое что можно было бы определить. Если он хоть как то причастен к нападению на Савельева, тогда это не могло хоть чем нибудь не сказаться на его поведении. Но попробуй узнай, как он себя вел?
- Что ж, - неторопливо сказал Луганов, - это, пожалуй, можно попытаться узнать. Ольга Зеленко…
- Зеленко? - встрепенулся Андрей. - Что ж, это мысль! Можно потолковать и с Зеленко. Если она видела Черняева в тот вечер, то кое что могла и заметить, если было, конечно, что замечать… Ладно! Попытка - не пытка, попробуем побеседовать с Зеленко. Одно плохо: вряд ли вся эта возня приблизит нас к Корнильевой, а главное - Корнильева…
Луганов, угрюмо уставившись в пол, молчал. Не дождавшись от него ни слова, Миронов предложил:
- Давай сделаем так: ты организуй сейчас вызов Зеленко, а как с ней побеседуем, сядем с тобой и пораскинем мозгами, что же нам дальше делать. Должна же, в конце концов, где то находиться эта несчастная Корнильева. Есть, между прочим, у меня одно соображение, но я тебе выскажу его потом, позже…
Луганов оживился:
- Давай, давай, Андрей Иванович, если что надумал, выкладывай. Зачем темнить?
- Я и не темню. Просто мысль пока еще незрелая, надо обдумать.
- А все таки?
Миронов видел, что его недомолвка задела Луганова, и все же сказал:
- После, Василий Николаевич, после. Вызывай Зеленко, а там и потолкуем.
Когда Луганов ушел, Андрей связался по телефону с начальником Крайского уголовного розыска и, получив согласие полковника, направился к нему.
В кабинете начальника угрозыска он не пробыл и десяти минут, затем вернулся к себе и стал изучать рапорты, которые Савельев составлял ежедневно, вплоть до дня своего ранения.
Миронову важно было узнать, что выяснил за время его отсутствия Савельев, но не только это, - сейчас больше всего занимало Андрея другое: он надеялся найти в рапортах ответ, обнаружил ли Черняев, что возле него постоянно кто то находится. Если Черняев что либо обнаружил, то Сергей должен был это заметить и отразить в рапорте, а такой факт был чрезвычайно важен для Андрея. Однако, сколько Миронов ни читал, сколько ни перечитывал рапорты, в них не было ни слова, ни намека, которые дали бы основание предположить, что Черняев что либо обнаружил.
Андрей задумался. Что же все таки произошло в ту ночь с Савельевым? Кто на него напал? С какой целью? Мысли Миронова прервал телефонный звонок. Звонил Луганов. Зеленко была уже у него.
Убрав документы в сейф, Андрей поспешил к Луганову. Зеленко встретила его как доброго знакомого.
- Ну, как дела, - поздоровался Андрей, - как поживает Виктор?
Ольга чуть покраснела.
- Я как раз об этом рассказываю Василию Николаевичу. - Она кивком указала на Луганова. - Он тоже первым делом спросил про Кузнецова. Никогда бы не поверила, что органы государственной безопасности… - Зеленко на мгновение смешалась, но тут же поправилась: - Что вот вы с Василием Николаевичем занимаетесь урегулированием конфликтов между такими, как мы с Виктором. Вы меня затем и пригласили, чтобы узнать, чем кончилось у нас недоразумение? Так вот: мы помирились…
- Отлично, - сказал Миронов. - Отлично. Рад за вас… Только вот побеспокоили мы вас совсем по другому поводу. Нам нужна ваша помощь. Видите ли, нам очень важно знать, как ведет себя последние дни Капитон Илларионович: не нервничает ли, не проявляет ли излишнего возбуждения? Скажите, пожалуйста, вы ничего не замечали? Ничто вам не бросилось в глаза?
Ольга с недоумением пожала плечами:
- Да ведь я его если и видела, так мельком, ну что я могла заметить? Нет, по моему, в его поведении ничто не изменилось. Ручаться я, конечно, не могу, но, как мне кажется, ведет он себя как всегда, как обычно.
- А вы вспомните получше, пообстоятельнее, - попросил Луганов.
Слегка наморщив лоб, Зеленко задумалась, но зря: ровно ничего интересного припомнить она не могла.
- Нет, - сказала она наконец, - ничего, ну решительно ничего не могу вспомнить. Капитон Илларионович вел себя как всегда. Да и вообще не только последние дни он ведет себя спокойно - похоже, что и не вспоминает Ольгу Николаевну. Странное? Необычное? Нет, ничего такого я не замечала. Вот разве тогда, когда уехала Ольга Николаевна, разве тогда… - Зеленко запнулась и на мгновение замолкла. - Я вам не рассказывала?..
- О чем? Что вы имеете в виду? - спросили в один голос Луганов и Миронов.
- В прошлый раз я уже говорила, - начала Зеленко, - что первое время после отъезда Ольги Николаевны Капитон Илларионович был спокоен. Месяца полтора два прошло, не меньше, пока он не сказал, что она уехала навсегда, что они разошлись. К поведению Капитона Илларионовича я, как вы понимаете, не присматривалась. Но вот теперь, когда вы спрашиваете, вспомнилась мне одна странная история. Примерно через день или два, после того как уехала Ольга Николаевна, я вечером зашла к Капитону Илларионовичу - вернуть журнал, который брала еще у Ольги Николаевны. Так вот, стучала я к нему, стучала (а я видела, что Капитон Илларионович вернулся домой), пока он наконец открыл дверь. А когда открыл, смотрю, лицо у него какое то странное, глаза сердитое, взгляд настороженный. Я даже чуть струхнула. Увидел он меня, улыбнулся, словно бы с облегчением. "Ах, говорит, это вы, Оленька? А я что то прихворнул. Знобит".
Я, конечно, спросила, не надо ли ему чем помочь, но он поблагодарил: сказал, что ничего не надо. Лягу, мол, сейчас, отлежусь, и все пройдет…
А я, как к нему вошла, вижу - печка топится, а ведь июнь на носу, жарища. Зачем печку топить? Но спрашивать Капитона Илларионовича не стала, уж больно он в тот вечер неприветлив был. Вот, собственно говоря, и все. На следующий день Капитон Илларионович вроде был уже здоров - уехал на работу. Но печка? Придет же человеку блажь в такую пору печку топить? Хотя, правда, болен был.
- Да, конечно, конечно, болен… болен… - задумчиво проговорил Миронов. - Вы уж извините, Ольга Ивановна, что отняли у вас время! Приходится иногда в нашем деле беспокоить людей… Всего хорошего. Василий Николаевич вас проводит.
Когда Луганов, проводив Зеленко до выхода из управления, вернулся, он застал Миронова взволнованно расхаживающим из угла в угол.
- Понимаешь, - сказал, продолжая ходить, Андрей, - не выходит у меня Черняев из головы. Вот не выходит, и все тут. Ничего с собой не могу поделать. Дело не в нападении на Савельева - к этому он вряд ли причастен, но все же странностей вокруг него накапливается все больше и больше. Подумай сам: сначала эта малообъяснимая история с письмом Кузнецова. Тебе она ясна? Нет? Признаюсь, мне тоже. В самом деле: ну зачем, с какой целью понадобилось Корнильевой выдавать чужое письмо за свое? Зачем она подсунула его своему мужу? Почему, для чего Черняев хранил это письмо? Почему, наконец, так не хотел оставить его у нас? Сплошной туман!
- Да, - согласился Луганов. - История с письмом и мне не нравится. Странная история.
- Вот видишь! - подхватил Миронов. - Но если бы этим и кончались странности вокруг Черняева, а это ведь начало, только начало…
- То есть? - спросил Луганов.
- Вспомни рассказ Черняева об обстоятельствах его знакомства с Корнильевой в Сочи и сопоставь с рассказом Садовского о том же. Тут что ни факт, то сплошные противоречия. Кто же говорит правду - Садовский или Черняев, Черняев или Садовский? Кто из двух путает? С какой целью? Если хочешь знать мое мнение, я больше верю Садовскому.
- Ну, а если я скажу, что отдаю предпочтение Черняеву, что считаю его рассказ более достоверным, ты найдешь, что возразить? - усмехнулся Луганов. - Не найдешь? То то. Уж очень тут все зыбко.
- Зыбко, согласен, - сказал Миронов. - И все же столь значительные расхождения в изложении Черняевым и Садовским одних и тех же событий - странность, и странность немалая, что ты там ни говори. Проходить мимо нее мы просто не имеем права. Но это еще не все. Вернемся к эпопее с распродажей вещей Корнильевой. Ведь Черняев клянется и божится, будто безумно любил свою жену, будто продолжает любить ее и поныне, а сам спокойно, хладнокровно вручает все ее вещи, все, что от нее осталось, какой то случайной спекулянтке для перепродажи. И не только для продажи. Помнишь его слова: "Я, мол, вещей своей бывшей жены не разбирал, этим занималась Самойловская. Что можно было продать, она должна была продать, остальное я ей отдал в качестве вознаграждения". Это вещи то любимой женщины! Разве не странно?
Какие, между прочим, вещи? Одни - кофточки, бельишко - куплены у Рыжикова; другие - украшения - получены от Навроцкой. Заметь, ни Рыжикова, ни Навроцкую Черняев не упоминает. Знать, мол, не знаю, откуда у моей бывшей жены взялись эти вещи. Действительно не знает? Никогда не пытался узнать? Ты ему веришь? Нет, что ни говори, опять странность. А теперь еще эта печка!..
- Сдаюсь! - шутливо поднял обе руки вверх Луганов. - Уговорил. Странностей вокруг Черняева полно. Только хотелось бы знать, какие ты отсюда делаешь выводы, куда клонишь? Что, наконец, из всего этого следует?
- А то и следует, - сердито сказал Андрей, - что, занявшись розыском Корнильевой, разъезжая в Куйбышев, Воронеж, к черту на кулички, мы, боюсь, не вполне правильно оценили Черняева, не достаточно активно им занимались. Я далек от того, чтобы предположить, что Черняев сам в чем нибудь замешан, но…
- Что значит "не достаточно активно"? - с раздражением возразил Луганов. - А что еще можно было сделать? Что? Да и на каком основании? Не говоря уж о задании Савельеву. Что, в конце концов, ты предлагаешь? Может, прикажешь бросить розыск Корнильевой и начать плясать вокруг Черняева?
Миронов поморщился:
- Зря ты так, Василий Николаевич. Я говорю всерьез. Корнильева, конечно, главное. Розыск ее - первоочередная задача, однако наряду с розыском пора и Черняевым заняться всерьез. На, например, полюбуйся.
Миронов взял со стола папку с рапортами Савельева, раскрыл ее на одной из сделанных им ранее закладок и протянул Луганову. Василий Николаевич внимательно прочитал отчеркнутые красным карандашом строки рапорта за воскресенье - последний день, за который Савельев представил рапорт. Там говорилось, что часа в три пополудни Черняев отправился на вокзал и сдал там в камеру хранения объемистый коричневый чемодан.
- Н да, - процедил сквозь зубы Луганов. - Новая история! И зачем ему понадобилось сдавать собственный чемодан на хранение? А может, это чужой чемодан?
- Не знаю, - сказал Миронов. - Не знаю. Но как прочитал рапорт, так не выходит у меня этот чемодан из головы. Думаю, неспроста отнес его Черняев в камеру хранения. Следовало бы, пожалуй, выяснить, на чье имя он сдал чемодан?
- А ты предполагаешь, что не на свое?
- Все может быть, Василий Николаевич. Поведение Черняева день ото дня кажется мне все более странным. Я ничего не исключаю.
- Но зачем, ради какого дьявола, ему сдавать свой чемодан, если только это его вещь, на чужое имя?
- Представь себе на минутку, что человек хочет избавиться от каких то вещей…
- Понял. Ну, так я съезжу на вокзал и все выясню: на свое, на чужое…
- Вот и договорились. Но это еще не все.
Миронов поднялся из за стола, достал из сейфа записочку, что была найдена в кармане Савельева, и зачитал вслух: Строительной организации требуются кульманы и чертежные столы. С предложением обращаться по адресу: почтовый ящик № 12 487. - Как по твоему, - спросил он Луганова, - что бы это могло значить?
Тот в задумчивости поскреб подбородок:
- Пожалуй, по тексту похоже на объявление…
- Объявление, - подхватил Миронов. - Конечно же, объявление. И я так считаю. Но вот почему, зачем Савельев его записал, с какой стати оно ему понадобилось? Думаю, объяснение тут может быть только одно: это объявление как то связано с Черняевым. Но как? Хорошо бы узнать, кто и когда сдавал это объявление, где? Как, сможешь выяснить?
- Что ж, - сказал Луганов, - это задача не из трудных. Можно провести проверку по всем бюро объявлений, по редакциям газет, не сдавал ли кто объявления с таким текстом. Время, конечно, потребуется, но, глядишь, что нибудь и выясним.
- Правильно, - согласился Андрей. - Теперь вернемся к началу нашего разговора, к Корнильевой. Так вот: где мы до сих пор искали Корнильеву? Везде, кроме как в Крайске. А что, если она из Крайска не уезжала?
- Как - не уезжала? - вскинулся Луганов. - Да ты, Андрей Иванович, в уме?
- Пока еще да, - усмехнулся Миронов. - Так мне, во всяком случае, кажется. Думаю, ты со мной сейчас согласишься. Поставим вопрос так: а можно ли исключить возможность несчастного случая? На вокзале, в поезде после отъезда, не знаю где? Раньше, согласен, такая мысль не могла прийти нам в голову: не было оснований. И действительно, почему было усомниться в ее отъезде? Имелся ряд вариантов касательно места, куда она могла уехать. Но теперь, когда все варианты проверены, когда все отпали… Одним словом, теперь такая мысль пришла мне в голову, и, полагая, что проверка этой версии нам не повредит, я не позже как сегодня связался с начальником Крайского уголовного розыска и просил подготовить нам справку обо всех несчастных случаях, имевших место в городе, на железнодорожных путях, в поездах в последних числах мая сего года, жертвами которых были женщины тридцати - тридцати пяти лет…
Миронова прервал телефонный звонок. Он снял трубку. По его коротким репликам Луганов понял, что звонит начальник уголовного розыска.
- Так, - говорил в трубку Миронов, и брови его хмурились. - Так… Ясно, товарищ полковник… Хорошо, сейчас зайдем… Ну, Василий Николаевич, вот тебе и ответ, - сказал Миронов, кладя трубку и поднимаясь из за стола. - Пошли в уголовный розыск. Глава 11 Начальник Крайского уголовного розыска полковник Петров ждал Миронова и Луганова. Едва они вошли, едва уселись, как он приступил к делу.
- Вот, - отрывисто произнес полковник, протягивая Миронову тощую папку в серой ледериновой обложке. - Убийство. Убита женщина лет этак тридцати - тридцати пяти. Личность не установлена. Двадцать восьмого мая. Вас, помнится, интересовала именно эта дата?
Миронов быстро перелистал подшитые в папку документы и зачитал вслух имевшуюся в деле справку. В ней говорилось, что двадцать девятого мая, в шестом часу утра, на пустыре на окраине города был обнаружен женский труп, завернутый в клеенку, обернутую сверху мешковиной.
- Полюбуйтесь, - сказал полковник, когда Андрей кончил читать справку, - убийство, да еще какое! Мы в Крайске и забыли, когда такое случалось. Там, дальше, заключение экспертизы. Ознакомьтесь.
В акте судебно медицинской экспертизы указывалось, что причиной смерти убитой послужил удар, нанесенный каким то тупым орудием. Смерть наступила мгновенно. Произошло это часов за семь до обнаружения трупа, то есть около десяти часов вечера двадцать восьмого мая. По заключению экспертов, убитой было от роду лет тридцать - тридцать пять. Больше ничего существенного в акте экспертизы не было.
Из дальнейших материалов следовало, что труп убитой был помещен в городской морг для опознания. Находился там неделю, но без результатов, после чего был захоронен на пригородном кладбище. Убитую никто не опознал. Впрочем, странного в этом ничего не было: лицо ее было настолько изуродовано, что складывалось впечатление, будто преступники преднамеренно уничтожили малейшие признаки, по которым можно было бы опознать их жертву. Странно было другое - ни в те дни, пока труп был выставлен в морге, ни позднее не поступало ни одного заявления об исчезновении кого либо из жительниц Крайска. Отсюда милиция сделала вывод, что убитая оказалась в Крайске случайно, проездом. Но кем она была, зачем сюда приезжала, кто, наконец, были ее убийцы и почему, по какой причине было совершено столь жуткое преступление, установить так и не удалось.
- Вот где сидит у меня это дело, - угрюмо сказал полковник, с раздражением хлопнув себя по шее возле затылка, - вот где сидит. Судите сами: такое преступление - и по сию пору не раскрыто. У нас, в нашем городе, вообще нераскрытых преступлений почти нет, а тут не раскрыто, да еще такое…
- Что же, - спросил Миронов, - и следов никаких? Ничего не обнаружили?
- Никаких. Ничего, - отрубил полковник. - На место с оперативной группой выезжал я сам. Без толку. Труп нашел дворник. Поднял шум. Сбежались любопытные. Мы приехали - толпа. Все затоптано, захватано. Какие тут следы, какие отпечатки пальцев?! Ничего. Организовали розыск. Вот уже месяца четыре ищем, даже с лишком, а толку чуть…
В разговор вмешался Луганов:
- Разрешите, товарищ полковник? Андрей Иванович, ты что же, полагаешь, что… что это Корнильева?
- Какая еще Корнильева? - встрепенулся полковник.
- Ольга Николаевна Корнильева, - сказал Миронов, - это бывшая жена Черняева.
- Жена Черняева? - живо переспросил полковник. - Черт побери! Это мысль! Насколько мне известно, ваш розыск пока ничего не дал. Я не ошибся? А что, если… - Полковник умолк, не закончив фразы.
- Право, затрудняюсь сказать что либо определенное, - задумчиво проговорил Миронов. - Я предполагал возможность несчастного случая. Мысль об убийстве мне в голову не приходила. А тут убийство, да еще такое. Корнильева? Но кому нужно было уничтожать Корнильеву? Кому она мешала? Не возьму в толк. Нет, не думаю, чтобы это была Ольга Николаевна. Однако проверку этой версии провести все же следует, даты то совпадают. Только как? Лицо изуродовано, труп захоронен. Прошло несколько месяцев… Как тут определишь, Корнильева это или нет? Разве что эксгумация?
Полковник задумался.
- Эксгумация? Ну, сама то по себе она ничего не даст. Вот если портретная реконструкция… Впрочем, это дело сложное, применяется один раз на тысячу, но тут, как кажется, игра стоит свеч. Кстати, у нас в Крайске работает кое кто из последователей профессора Герасимова. А Герасимов - знаете, конечно? - тот восстанавливал лица тех, кто умер не то что полгода, год назад, а тысячелетия. Да что вам говорить, он же по черепу восстановил черты лица Ярослава Мудрого, а это начало одиннадцатого века, без малого тысячу лет назад; Тимура - тысяча четырехсотые годы; адмирала Ушакова - умер в одна тысяча восемьсот семнадцатом году!.. Значит, так, - решил, возвращаясь к делу, полковник, - извлечем тело убитой из земли (где оно захоронено, нам известно), по лобным костям, скулам, подбородку восстановим ее лицо, - ничего не поделаешь, придется повозиться, а там дело за малым. Возьмем фотографии Черняевой и сличим с реконструированным портретом. Надеюсь, все станет ясно.
Миронов не успел сказать ни слова - да и что мог он сказать? - как начальник уголовного розыска уже вызывал людей, отдавал распоряжения.
…Эксгумация была проведена на следующее утро. Помимо специалиста врача с помощниками, в ней участвовал представитель городской прокуратуры. Присутствовал и Миронов. Луганова не было. Он с утра уехал на вокзал в камеру хранения - проверить, на чье имя сдал чемодан Черняев, там ли еще, на месте, этот чемодан?
Когда труп был извлечен из могилы и отправлен в анатомический театр при городской клинике, где должна была вестись работа по восстановлению лица убитой, на которую требовался не один день, Андрей вернулся в управление. Там его ждала новость: оказывается, вернулся из командировки Скворецкий. Миронов поспешил к полковнику.
В кабинете Скворецкого находился Луганов, успевший возвратиться с вокзала. Он как раз заканчивал доклад о тех событиях, которые произошли в Крайске за время отсутствия начальника управления.
По угрюмому, сосредоточенному выражению лица Кирилла Петровича Андрей понял, что полковник чем то рассержен, недоволен. Чем - Миронову было ясно. И он не ошибся: не успел Андрей войти, не успел поздороваться, как Скворецкий спросил:
- Что с Сергеем, с Савельевым? Какой парень - и на тебе! - такая история! Что там стряслось, что врачи говорят?
По отдельным коротким репликам, которые бросал Скворецкий, пока Миронов докладывал, Андрей понял, что полковнику и так все известно. Рассказ Миронова нужен был ему для того чтобы узнать какие то частности, детали, возможно упущенные другими. Эту манеру Скворецкого - расспрашивать нескольких работников об одном и том же событии, происшествии - Андрей знал издавна, еще со времени работы в партизанской разведке. Полковник дорожил мнением каждого из своих помощников, полагался на их наблюдательность; по крупицам, частностям уточнял общую картину.
На сей раз Миронов ничего нового, по видимому, не сказал. Да и что мог сказать Андрей? Сергей был плох, очень плох. Розыск виновников преступления ничего пока не дал. Похвастать было нечем.
- Ну ладно, - тяжело вздохнув, сказал полковник. - Рассказывай, что на кладбище, как эксгумация?
Миронов подробно доложил, как прошла эксгумация, и заметил, что останки убитой в таком состоянии, что он не уверен, удастся ли провести опознание.
- Сомневаешься? - прищурил глаза полковник. - Плохо ты нашего бога, от угрозыска знаешь. Если он взялся - сделает. А насчет того, Корнильева это или не Корнильева, гадать не будем. Подождем результатов. Кстати, послушай ка, что вот он, - Скворецкий кивнул в сторону Луганова, - откопал. Повторите, пожалуйста, Василий Николаевич.
Рассказ Луганова явился для Миронова полной неожиданностью. Чемодан, сданный Черняевым на хранение, Луганов нашел: он находился на месте, в камере хранения. Сдан он был на имя Черняева. Опасения Андрея не подтвердились. Но дело обстояло не так просто. Надо же случиться такой истории: передвигая вещи, нерасторопный кладовщик уронил чемодан, а сверху свалился еще и сундук. Крышка у чемодана в сторону, а там… Там женские вещи, платье, белье. Пойди тут пойми что нибудь! Что за вещи? Не успела разъясниться история с Самойловской, с ее попыткой сбыть по спекулятивной цене вещи жены Черняева, как у Черняева опять женские вещи! А он ведь говорил - да что там говорил! - категорически утверждал, что вещей жены у него больше не осталось. Так чьи же это вещи, как попали к Черняеву? Зачем Черняев понес эти вещи на вокзал, зачем сдал в камеру хранения? Новая загадка.
Миронова вдруг взяла оторопь от внезапно мелькнувшей догадки. Он открыл было рот, собираясь высказать свои соображения, но Скворецкий решительно поднял руку:
- Не спеши, Андрей, не спеши. Знаю, что хочешь сказать, все знаю, но спешить не следует. Прежде всего нужно точно установить, - полковник подчеркнул слово "точно", - чьи это вещи, а потом будем делать выводы. Только так. Мы тут как раз перед твоим приходом советовались с Василием Николаевичем, как это лучше сделать.
- Зеленко? - спросил Миронов. - Пригласить Зеленко и показать вещи ей?
- Нет, - решительно возразил полковник, - не Зеленко. Левкович. Надо ее вызвать. Левкович издавна убирает квартиру Черняева, являлась чем то вроде домашней работницы в семье Черняевых. Вещи Черняева, а кстати и его бывшей жены, она знает лучше, чем Зеленко. Вот ее и нужно привлечь к этому делу. Только осторожно, предупредив строго настрого, чтобы до Черняева не дошло. Беседовать с Левкович лучше, пожалуй, Луганову. Ты то ведь с ней уже встречался. Что ты - сотрудник органов госбезопасности, она не знает, и раскрывать это перед ней не следует. Так что - Луганов. Ну как, согласны?
Выслушав указания полковника, Луганов с Мироновым было поднялись и направились к двери, но Скворецкий внезапно задержал Андрея. Выйдя из за стола, Кирилл Петрович прошелся по кабинету и остановился против Миронова, пристально глянув ему в лицо.
- Что то ты, брат, последнее время мне не нравишься: вон как осунулся. Нервничаешь? Да и ешь небось из рук вон. Обедаешь то хоть каждый день или бывает и всухомятку? На ходу?
Миронов смутился.
- Есть грех, Кирилл Петрович, обедать успеваю не всегда: ведь столовая "от" и "до"… А насчет нервов? Приятного, конечно, мало, когда одно за другим сыплется: сначала эта история с Савельевым, теперь - убийство… Но на нервы не жалуюсь, не приходится жаловаться - такая уж наша должность!
- То то, - наставительно сказал Скворецкий. - Ты мне смотри… И обедать надо, и спать…
- Постараюсь, - улыбнулся Андрей. - Можно идти?
- Идти, конечно, можешь, только вот что: обеды обедами, а ты докладную в Москву о результатах поездки Луганова в Воронеж, к тетке Корнильевой - как ее? Навроцкая? - послал? Нет? Напрасно. Ну что ж, что меня не было: мог и сам послать, без меня. Тут Василий Николаевич мне рассказывал - есть кое что любопытное. Надо доложить Москве, обязательно надо. Одним словом, берись и пиши.
- Слушаю, Кирилл Петрович, сделаю. Вот пойду пообедаю, - Миронов рассмеялся, - и тут же напишу.
Скворецкий расхохотался в ответ и погрозил Миронову пальцем. Андрей направился к выходу, но, когда он уже брался за ручку двери, полковник внезапно его окликнул:
- Знаешь, Андрей, говоря по совести, меня эта история с убийством здорово заинтересовала. Вдруг действительно окажется, что это Корнильева, а? Ну, иди, иди…
Андрея этот вопрос волновал не меньше, чем Кирилла Петровича, но ответа пока не было. Хочешь не хочешь, а надо было набраться терпения и ждать заключения специалистов. Ждать - это тоже надо уметь…
Выйдя от Скворецкого, Андрей направился к Луганову. Почти одновременно с ним в кабинет вошел оперативный работник, которому было поручено проверить в городских бюро объявлений, не давал ли кто заявки на объявление, текст которого совпадал бы с текстом записки, найденной у Савельева. По выражению его лица было видно, что время он потратил не зря. Так оно и оказалось. Объявление, где речь шла о кульманах и чертежных досках, было обнаружено в городском бюро объявлений. Текст был идентичен тексту записки.
Лейтенант выяснил, что заявка была подана на прошлой неделе Черняевым.
- Когда вывешено объявление, где? - быстро спросил Миронов.
- Оно еще не вывешено, товарищ майор. Там же очередь. Собираются вывесить завтра. А вывешивают они возле бюро, на специальном щите. Улица Петровского, двадцать три.
- Черняев, когда делал заявку, не просил вывесить объявление поскорее, не торопил их? Вам удалось это выяснить? - поинтересовался Миронов.
- Выяснил. Он их не торопил. Наоборот. Сам насчет завтрашнего числа договорился. Знал, очевидно, что есть очередь.
- Скажите, - продолжал расспрашивать Миронов, - а раньше в этом бюро Черняев не бывал, не сдавал объявлений?
- Трудно сказать. Я пытался выяснить - осторожненько, конечно, - но там столько народу бывает, что сотрудники бюро если кого и запомнят, так разве того, кто уж очень оригинальное объявление подает. А тут что? Столы. Строительная организация. Ничего особенного. Таких объявлений сотня на неделе бывает. Не запомнил там никто Черняева. Одни говорят - бывал, другие - наоборот: впервой, мол, приходил. Вот и разбери тут, как оно на самом деле было.
- Чудно, - заметил Луганов, когда лейтенант вышел. - Объявление то самое обычное, любой курьер, любой посыльный может такое подать, а подает один из руководителей крупного строительства. Нет, право слово, чудно!
- Знаешь что, - решил вдруг Миронов, - пойду ка я к начальнику управления, к Кириллу Петровичу, и договорюсь, чтобы с завтрашнего утра - ведь объявление завтра вывесят? - кто нибудь присмотрел за доской. Глядишь, и увидим того, кто поинтересуется этим объявлением. Может, не так все это просто. Как считаешь?
Миронов тут же направился к начальнику Управления КГБ и доложил ему историю с объявлением. Кирилл Петрович, выслушав Андрея, одобрил его предложение и выделил оперативного работника, поручив ему присматривать за доской объявлений.
Вернувшись к себе, Миронов начал писать докладную записку в Москву. Посидеть над запиской ему пришлось основательно, и докладная была закончена только к вечеру. Андрей собрался было нести ее на машинку, как дверь внезапно распахнулась и на пороге появился Луганов.
- Ну, Андрей Иванович, не знаю, что тебе и сказать, - возбужденно заговорил Василий Николаевич, падая в кресло и тяжело отдуваясь. - Черняев то!..
- Что такое? - спросил Миронов, невольно заражаясь волнением Луганова. - Что там еще стряслось? Чего ты пыхтишь как паровоз?
- Запыхтишь тут… Рысью к тебе бежал, да оно того и стоило. Сейчас все выложу, дай дух переведу. Так вот: были мы с Левкович на вокзале, в камере хранения. Я прямо сейчас оттуда. Ну, этот самый черняевский чемодан она опознала. И вещи тоже. Всё опознала…
- Что значит - опознала? Как опознала?
- Да очень просто. Едва я ей показал чемодан, как она за голову схватилась: "Откуда, говорит, здесь этот чемодан, вещи? Как сюда попали?" А сама вся трясется.
Я, естественно, спрашиваю: "Чего, мол, здесь такого, что этот чемодан на вокзале, почему вы так волнуетесь?" - "Да как же мне не волноваться, - отвечает Левкович, - чемодан то это Ольги Николаевны, хозяйки моей! Она с ним еще весной на курорт уехала. И вещи ее. Никак, с ней что приключилось?" И в слезы.
- Василий Николаевич! - вскочил с места Миронов. - Василий Николаевич, да ты понимаешь, что говоришь? Понимаешь?
- Превосходно понимаю, Андрей Иванович, еще как понимаю. Ты дальше слушай. А дальше так: принялся я расспрашивать Левкович: как, мол, и что, не ошиблись ли вы, часом? Может, просто похож чемодан и вещи похожи? Ну, она даже обиделась. "Помилуйте, говорит, да как я могу ошибиться, когда сама помогала Ольге Николаевне вещи в чемодан укладывать? В этот самый. Коли сомневаетесь, могу хоть сейчас сказать, что лежит в чемодане".
- Ну?
- Что - ну? Сказала. Не разбирая чемодана, не глядя, чуть не все вещички перечислила. До последней.
- Ведь это… - глухо проговорил Миронов. - Это же… А мы то еще о безопасности этого мерзавца думали, оберегать его собирались. - Он взялся за телефон и набрал номер начальника угрозыска: - Товарищ полковник? Миронов говорит. Из КГБ… Так… Понятно… Спасибо большое.
- Завтра к вечеру портрет будет готов, - сказал он, кладя трубку. - Но я теперь, пожалуй, могу и сам предсказать результат…
Луганов кивнул головой:
- Пожалуй, я тоже.
С минуту они помолчали, затем Миронов поднялся:
- Ну что ж, Василий Николаевич, дело нешуточное. Пошли к Кириллу Петровичу"
- Минутку, Андрей Иванович. Еще не все. Левкович сообщила кое что дополнительно…
- А именно?
- Капитон Илларионович собирается на днях в командировку, и, по видимому, в длительную. Во всяком случае, по словам Левкович, разбирает все свои вещи и откладывает самые лучшие, отбирает самое ценное.
- Так, так… - задумчиво проговорил Миронов. - Тем более пошли к начальству.
Вопрос о чемодане был решен быстро: чемодан необходимо было изъять как улику. Теперь оснований к этому было больше, чем достаточно. Зато, когда перешли к главному, разговор затянулся.
…У начальника управления засиделись допоздна. Миронову изменили его обычное самообладание и выдержка. Излишне горячась и срываясь, он доказывал, что выпускать Черняева из Крайска никак нельзя. Забываясь, Андрей ежеминутно выхватывал папиросы, намереваясь курить, но под строгим взглядом полковника так и не закуривал, клал их в карман, потом снова выхватывал и снова прятал: Кирилл Петрович около года назад бросил курить, бросил сразу, решительно и никому с тех пор не разрешал дымить в его кабинете.
Луганов, всего несколько дней назад и мысли не допускавший о причастности Черняева к какому либо преступлению, под влиянием последних событий круто изменил свою точку зрения и теперь всецело поддерживал Миронова: он тоже считал, что выпускать Черняева из Крайска нельзя.
Однако начальник управления был непреклонен.
- Не выпускать Черняева из Крайска, - говорил он, - но как? Как его не выпустишь? Ну, допустим отменят командировку, - это, пожалуй, можно сделать, а он возьмет да и поедет без всякой командировки. Что тогда?
- Брать, брать его надо! - взорвался Миронов. - Получить у Москвы санкцию, и брать…
- "Брать"?! Ишь ты какой! - недобро усмехнулся Скворецкий. - Тебе что, лавры Елистратова покоя не дают? (Вернувшись из Энска, Миронов не замедлил проинформировать Скворецкого обо всем, что там произошло, не скрыв и похождений Елистратова.)
- Кирилл Петрович! - возмутился Андрей. - Это… это удар ниже пояса. Ну как вы можете сравнивать меня с Елистратовым?! Там же была липа, а тут…
- Что - тут? - жестко перебил Скворецкий. - Что? Чемодан? Объявление? Этого для ареста мало. Брать его сейчас, пока не закончена работа над портретом убитой, нельзя. Разве всплывет что новое. Да и тогда вообще брать его здесь, в Крайске, нельзя, если даже твои предположения подтвердятся. Возьми здесь - что получится? Об аресте станет известно, и, если он действовал не один (а этого исключать нельзя), сообщники скроются, заметут следы. Ищи их потом.
Последний довод начальника управления подействовал на Миронова и Луганова: они примолкли. Андрей снова полез было за папиросой, но, взглянув с тоской на Кирилла Петровича, сунул пачку обратно.
- Да ладно уж, ладно, кури… - с раздражением сказал Скворецкий. - Только иди к форточке, чтобы тут табачищем не пахло.
- А что, Кирилл Петрович, - с ехидцей спросил Миронов, - тянет все таки?
- "Тянет, тянет"! - проворчал Скворецкий. - Тянет не тянет, а тряпкой не буду. Бросил - и точка. Ну, давай к делу. Значит, так: брать Черняева пока не будем. Если действительно выедет из Крайска, тогда решим, что делать. Пока будем действовать, как было намечено раньше. Вопросы есть?
Вопросов не было, и Миронов с Лугановым покинули кабинет полковника. Глава 12 С утра, по дороге в управление, Миронов зашел в больницу навести справки о состоянии Савельева, как он делал это все последние дни. Андрею повезло: он застал на месте лечащего врача, который сообщил ему последние новости. Как ни осторожно говорил врач, из его рассказа можно было понять, что в состоянии Сергея наступило улучшение. Врач сказал даже, что у больного замечаются некоторые проблески сознания.
Андрей настолько обрадовался, что тут же потребовал свидания: "Вы представить себе не можете, доктор, - настаивал он, - насколько это важно". Но врач в ответ раздраженно фыркнул и замахал руками:
- Увольте, голубчик, увольте. Ни о каком свидании пока и речи быть не может. Ваших дел я не знаю и знать не хочу, но волновать больного нельзя.
Так и пришлось Андрею уйти из больницы, ничего не добившись.
…Первую половину дня все шло более или менее спокойно: Луганов в управлении строительства выяснил, что Черняев действительно через день или два должен выехать в командировку, но не такую уж длительную - на неделю полторы. Тем больший интерес представляло вчерашнее сообщение Левкович о сборах Черняева. Сам Капитон Илларионович, однако, вел себя как ни в чем не бывало: совершенно так же, как и все предыдущие дни. Единственным отступлением от обычного для него распорядка было то, что по пути на работу он завернул в бюро объявлений и проверил, вывешена ли его заявка. Убедившись, что объявление вывешено, Черняев отправился на строительство, где и находился все время.
Неожиданности начались к вечеру. По телефону позвонил сотрудник, находившийся поблизости от доски объявлений на улице Петровского. Не пытаясь скрыть своего смущения, он доложил, что совсем недавно к витрине подошла молодая женщина, которая, как он заметил, бегло просмотрев другие объявления, на черняевском задержалась. До нее этим объявлением никто не интересовался. Других объявлений женщина смотреть не стала, круто повернулась и… затерялась в толпе. Сотрудник кинулся было за ней вслед, но без толку: она как в воду канула.
Чертыхаясь про себя, Миронов спросил сотрудника, не заметил ли он во внешнем облике этой женщины чего либо приметного, каких нибудь характерных черт. Оказалось, тот многое заметил, запомнил. Миронов предложил сотруднику составить подробнейшее описание внешности женщины, которую он упустил. Хочешь не хочешь, а пока приходилось довольствоваться этим.
Андрей собрался было позвонить Луганову, чтобы сообщить новость, но тот сам появился на пороге.
- Как, Андрей Иванович, ты один? - спросил он, входя. - У меня срочное сообщение. Только что звонили со строительства. Черняев уезжает завтра…
- Завтра? - нахмурился Миронов. - Это меняет дело.
Андрей тут же попытался связаться с начальником управления, но его не застал. Полковник был в обкоме партии.
Тогда Миронов позвонил начальнику уголовного розыска: как, мол, там с портретной реконструкцией? Но тоже без результата: работа еще не была закончена. Однако полковник Петров сказал, что дело идет к концу и, если Миронов будет на месте, он ему позвонит. Оставалось одно: набраться терпения и ждать. И они ждали - Миронов и Луганов. Сидели вдвоем в полумраке кабинета, освещаемого лишь настольной лампой. Курили. Изредка перебрасывались отдельными фразами. То один, то другой невольно бросали взгляды на телефонный аппарат, будто от того зависело, когда раздастся звонок. Ждали…
Было уже около девяти часов вечера, когда телефон наконец зазвонил. Андрей поспешно схватил трубку:
- Слушаю… Да, Управление КГБ… - В его голосе послышалось недоумение. - Да, я майор Миронов… Что?.. Не может быть!.. Вот за это спасибо, большущее спасибо… Да, конечно, сейчас будем.
Луганов, как ни прислушивался к отрывистым, односложным ответам, никак не мог понять, кто звонит, о чем идет разговор. Ясно было одно: звонок не из уголовного розыска. И Луганов не ошибся…
- Василий Николаевич, - воскликнул Миронов, закончив разговор, - знаешь кто звонил? Врач! Врач, который лечит Савельева. Сергей пришел в себя, заговорил и требует немедленного свидания с нами. Поехали?
- Поедем, - сразу согласился Луганов, - но как быть с экспертизой, с портретной реконструкцией? Ведь вот вот должны позвонить?
- А мы вот что сделаем, - решил Миронов. - Сообщим дежурному по угрозыску, что ненадолго выехали. Как вернемся, пройдем прямо к полковнику Петрову. Идет?
Договорившись с дежурным, они поспешили в больницу.
Попасть к Савельеву, однако, оказалось далеко не так просто. Старая раздражительная привратница не то что впустить их в больницу, но и слушать не хотела. Ни просьбы, ни угрозы на нее не действовали. На служебные удостоверения, которые пытались ей предъявить Миронов и Луганов, она и смотреть не хотела. Положение спас дежурный врач. Он был предупрежден об их посещении и провел Миронова и Луганова прямо в то отделение, в котором лежал Савельев. Там их ожидал лечащий врач.
- Присаживайтесь, - сказал он, пропуская Миронова и Луганова в ординаторскую, - располагайтесь. Дело обстоит так. Савельев пришел в себя часа полтора назад. Обнаружила это дежурная сестра, и сразу - за мной. Едва я вошел, вижу: смотрит он прямо на меня, пристально, пытливо. "Где я, спрашивает, почему?"
Ну, я принялся ему растолковывать: вы, мол, голубчик, были больны, тяжко больны, а это - больница. Только волноваться не к чему, теперь дела у вас пошли на лад…
Савельев, однако, и слушать не стал. "Доктор, говорит, прошу позвонить майору Миронову. Пусть придет. Немедленно". И телефон ваш назвал. Я пытался было возражать, просил отложить хоть до завтра - куда там! "Доктор, - сказал мне Савельев, - я чекист. Чекист. Вы понимаете? Надо. Тянуть нельзя…" Вижу, дело серьезное, да и разволновался больной, как бы хуже не стало, вот я вам и позвонил…
- Спасибо, - сказал Миронов. - Еще раз спасибо, товарищ доктор. Так как, пойдем?
- Хорошо, - сказал врач. - Только еще два слова: волновать больного нельзя. Он еще слаб, очень слаб, так что я попрошу покороче. От силы минут пять. Больше разрешить никак не могу. Нельзя.
- Учтем, - кивнул Андрей. - Только… только у нас просьба: нам бы желательно, просто необходимо без свидетелей. Я понимаю, доктор, все понимаю - больница, но… но вы уж нас извините, такие у нас дела…
Врач молча кивнул и поднялся со своего места, приглашая Миронова и Луганова следовать за собой. Они прошли длинным, полутемным в эти поздние часы коридором и остановились возле одной из палат.
Приложив палец к губам, врач приоткрыл дверь, задержался на пороге и шепотом повторил:
- Помните, пять минут, не больше.
В первый момент ни Миронов, ни Луганов не разглядели Савельева. Палату освещал лишь слабый свет полупритененного ночника, стоявшего на тумбочке в изголовье кровати. Углы комнаты тонули во мраке. В тени оставалось и лицо Сергея, чуть выделявшееся на белизне подушки. Свет падал только на его руки, неподвижно лежавшие поверх одеяла, да на ночной коврик возле кровати.
Казалось, Сергей спит или находится в забытьи. Но это только казалось. Прошло несколько секунд, и с койки послышался слабый, прерывающийся голос:
- Товарищ майор, пришли… Спасибо… А я, видите, не оправдал… - В голосе Сергея прозвучала глубокая горечь.
- Ну, ну, хватит ерунду говорить! - с подчеркнутой бодростью сказал Миронов.
Он взял стоявший невдалеке от кровати стул, сел, придвинувшись поближе, и взял в свою руку безжизненную руку Сергея. Луганов остался стоять чуть в стороне. С мгновение в палате царила мертвая тишина.
- Нет, товарищ майор, не оправдал… - снова заговорил Савельев. - Провалил такое серьезное дело…
- Сергей, как не стыдно! - возмутился Миронов. - "Провалил"! Почему провалил? В нашем деле всякое бывает. И успехи, и неудачи. Ты лучше скажи, тебе ничего не нужно? Все сделаем…
- Товарищ майор, - перебил Савельев, - я ведь не так, я - по делу…
- Может, с делом отложим? До завтра? - неуверенно спросил Миронов.
Но Савельев отрицательно качнул головой:
- Нельзя… До завтра нельзя. Боюсь, и теперь уже поздно… Черняев в тот день был в бюро объявлений. Я текст переписал. Он у меня в кармане…
- Знаем, записку нашли, - успокоил его Миронов. - Все в порядке.
- Нашли? Это хорошо… А труба… труба?
- Какая труба?
- Водосточная. На заброшенном лабазе, на пустыре, возле Федосьевской рощи.
- Федосьевская роща? - переспросил Луганов. - Это как раз около того переулка, где с тобой все стряслось?
- Да, там.
- Позвольте, - вмешался Миронов, - что еще за труба? Какая роща? Ты о чем, Сережа?
- Это очень важно, товарищ майор, - слабеющим голосом проговорил Савельев. - В тот самый вечер Черняев отправился в пригород, к Федосьевской роще… Прошелся он рощей, вышел на пустырь. Тут луна взошла… Там, на пустыре, лабаз… С той стены, что обращена к роще, водосточная труба… Черняев походил возле лабаза - и к трубе. Нагнулся, достал что то из трубы и сунул в карман.
- Достал или положил в трубу? - уточнил Миронов.
- Достал. Я хорошо видел… В карман положил. Потом пошел в переулок. Я перебежал пустырь и тоже в переулок. Дошел до середины… и все. Вроде что грохнуло. Что дальше было, не знаю…
Силы окончательно изменили Савельеву. Последние слова он произнес чуть слышно, шепотом.
- Сережа, Сережа, - сжал ему руку Миронов, - а когда "грохнуло", Черняева ты видел? Он где был: впереди тебя или сзади?
- Впереди, - прошептал Савельев, - он впереди был… Но труба, труба… Там… Надо…
- Сделаем! - воскликнул Миронов. - Все сделаем! Ты не волнуйся. Мы прямо из больницы - туда. Только ты держись, поправляйся скорее.
- Ничего… я ничего… Теперь поправлюсь.
Дверь тихо приоткрылась, и на пороге появился врач:
- Как, товарищи, кончили? Время…
Миронов и Луганов простились с Савельевым и, ступая на цыпочках, вышли из палаты. Едва очутившись в коридоре и распрощавшись с врачом, они переглянулись.
- Ну, - спросил Андрей, - что скажешь?
- А чего тут говорить? - удивился Луганов. - Тут не говорить, а действовать надо, да поживее. Сергей прав, и так сколько времени упущено.
- То то и оно, - задумчиво проговорил Миронов, - времени прошло много. Трубу следует, конечно, осмотреть, хотя вряд ли что там найдем. А вот глаз с этой трубы спускать теперь нельзя. Может, тот, кто оставил там то, ради чего приходил Черняев, явится еще раз? Но каков Черняев? Это тебе уже не чемодан с дамскими вещичками.
- Да ладно тебе, - поморщился Луганов. - Сам вижу. Что же, однако, делать будем?
Они уже вышли из больницы и стояли на тротуаре под моросящим дождем. Ночь была темная, безлунная. Порывами налетал ветер, швыряя в лицо холодную водяную пыль.
- Бррр, - поежился Миронов, - ну и погодка! Промокнем, брат, мы с тобой, как собаки. Ну да ладно - не привыкать стать. Как далеко эта самая Федоскина роща?
- Не Федоскина, а Федосьевская, - методично уточнил Луганов.
- Товарищ Луганов! Что за тон? Я вас не узнаю. Вам, мне сдается, начинает изменять чувство юмора. Кстати, я так и не слышу, где она, эта самая Федосьевская роща?
- Далековато, - вздохнул Луганов.
- Тогда так. Едем сейчас в управление. Свяжемся с полковником и доложим обстановку. Все равно без его разрешения ничего не сделаешь. Заодно выясним, как там дела в уголовном розыске. Может, они кончили наконец реконструкцию. Затем двинем на пустырь, к трубе. Возражения имеются?
Быстро дойдя до Управления КГБ, они первым делом позвонили в уголовный розыск. Но там ничего утешительного не узнали - работа еще не была закончена. Затем от дежурного по Управлению КГБ они узнали, что полковник Скворецкий с полчаса назад поехал домой. Миронов набрал номер телефона его квартиры. Трубку снял сам Кирилл Петрович. Андрей коротко доложил о разговоре с Савельевым и сказал, что намеревается выехать вместе с Лугановым на пустырь к лабазу. Надо, мол, посмотреть, что там делается.
- Правильно, - сразу согласился Скворецкий, - надо ехать. С собой возьмите двух сотрудников. Думаю, двоих хватит. Я распоряжусь. Они там останутся и поглядят, не придет ли кто к трубе. Вернешься - позвони. Глава 13 Когда Миронов, Луганов и двое выделенных им в помощь сотрудников вышли на улицу, дождь заметно усилился.
- Вот, черт, зарядил! - выругался Миронов, садясь в машину. - Того и гляди, насморк подхватишь.
Луганов рассмеялся:
- А не кажется вам, товарищ майор, что кое кому изменило чувство юмора?
- Ладно, смейся, смейся, - огрызнулся Андрей. - Вот начнешь чихать, посмотрим, как тогда будешь смеяться.
- Между прочим, не расчихаюсь. Да и ты тоже, Андрей Иванович, зря прибедняешься. У меня по этому поводу есть целая теория. Наш брат, оперативный работник, что солдат на фронте, в бою, не болеет. Не боится ни дождя, ни снега, ни жары, ни холода. Ничто его не берет. Вот пройдет еще годков пятнадцать - двадцать, останусь цел, выйду на пенсию и напишу научный трактат на сию тему. Диссертацию!
- Ишь ты, теоретик! - усмехнулся Миронов.
- А что? - не сдавался Луганов. - Ведь в каких только переделках не приходилось бывать! И мокли, и мерзли, и парились, и жарились, а хоть бы что! Ни тебе насморка, ни кашля. Не до этого. Знаешь, был у меня такой случай, я тогда еще в угрозыске работал. Было такое дело. Брали мы бандита. Матерого. Брать его нужно было тихо, без шума и поначалу одного. А он, как назло, с дружками гуляет. Выследить то мы его выследили, обложили, а дальше что? Пока в квартире сидит - не возьмешь. Ждать надо. Гуляют же они, надо тебе сказать, в одиноком домике, на окраине. Рядом ни здания, ни сараюшки - укрыться негде. Один заборчик, и то штакетник. Ну, пока светло было, мы издали наблюдали, все ждали, не выйдет ли. Только напрасно: гуляют они и гуляют - конца не видно. Стало смеркаться. Ну, думаем, дело труба. В темноте издали немного увидишь, упустишь, за милую душу. Надо подтягиваться поближе. А укрыться, повторяю, негде - голо. Между прочим, днем, пока мы за домом наблюдали, заметил я возле заборчика лужу. Здоровенную. Грузовик прошел, так нырнул по самые ступицы. Мигнул я своим ребятам, лег на землю и пополз к этой самой луже. По пластунски. Забрался в лужу и лежу, не шевелюсь, снаружи только глаза и нос. Наблюдаю. Пролежал, чтобы не соврать, часа три, а дело было осенью, холодище, погодка вроде вот как сейчас, разве что дождь послабее. И что, думаешь, зачихал? Закашлял? Дудки! Вот оно как с нашим братом бывает, а ты говоришь - насморк.
- Ну, а его, бандита то этого, взяли? - с интересом спросил Миронов.
- А как же, - равнодушно ответил Луганов. - Конечно, взяли. В тот же вечер. Однако стоп. Дальше ехать нам не с руки, придется пешком.
Машина остановилась квартала за четыре до того переулка, что вел к пустырю, на котором находился лабаз. Место было глухое, пустынное. Маленькие одноэтажные домики прятались за высокими изгородями. Машина была здесь редкостью. Если бы поблизости невзначай оказался человек, пришедший к трубе, появление машины могло его насторожить, спугнуть. Невдалеке же от того места, где они остановились, находился переулок, где и решено было укрыть машину.
План действий был намечен заранее, и сейчас все действовали четко, согласованно, без лишней суеты. К счастью, Луганов хорошо знал местность, поэтому была предусмотрена каждая мелочь. Выйдя из машины, они разделились: Миронов и Луганов зашагали прямо к переулку, что вел на пустырь, а ехавшие с ними сотрудники, поотстав, шли один за другим, шагах в двадцати - тридцати друг от друга. Шли все быстро, но осторожно, внимательно осматриваясь по сторонам. А дождь все лил и лил…
Едва Миронов и Луганов свернули в переулок, один из сотрудников резко ускорил шаг, догнал их, с независимым видом прошел мимо, первым вышел на пустырь, пристально огляделся, а затем быстро пересек пустырь, дошел до рощи и укрылся на ее опушке, под одним из деревьев.
Миронов и Луганов, миновав переулок, направились прямо к лабазу. Подойдя вплотную, они внимательно осмотрели лабаз. Солидное, построенное на года приземистое здание еще держалось, хотя, судя по виду, было уже давно заброшено. Узкие, забранные толстыми железными прутьями окна ушли в землю. Стекол не было. Черепица, которой когда то была выложена кровля, пообвалилась. Однако крыша еще держалась, разве кое где прохудилась.
С той стороны лабаза, где остановились Миронов и Луганов, никаких водосточных труб не было. Впрочем, Савельев ведь и говорил о трубе, расположенной на противоположной стороне, на той, что обращена к роще.
Постояв с минуту, они обогнули лабаз, задержались возле дверного проема и перешагнули через порог. Воздух внутри лабаза был сырой, почти как на улице, но сверху не текло и луж на земляном, плотно утрамбованном полу не было. Луганов зажег электрический фонарик, бросавший острый, как жало, сноп яркого света, прикрыв сверху фонарик ладонью, как козырьком. Луч света прошелся по всему полу, вырывая из мрака разбросанный тут и там мусор и грязь. Ничего достойного внимания не было.
Погасив фонарь, Луганов вышел наружу. Андрей - за ним. Работали они молча, сосредоточенно, не обмениваясь ни словом. Завернули за угол. Там, как и говорил Савельев, со стены, что против Федосьевской рощи, свисала ветхая, проржавевшая водосточная труба. Подходя к трубе, Миронов заметил, что вода из нее не текла: труба, по видимому, настолько засорилась, что не пропускала воды, а может, была кем то предусмотрительно заткнута? Во всяком случае, это обстоятельство насторожило Миронова. Чем черт не шутит?!
Луганов присел на корточки возле самой трубы, а Андрей, чертыхаясь в душе, скинул свой плащ и плотно прикрыл им Луганова на манер того, как это делали в старину профессиональные фотографы, укрывавшие свою голову и фотоаппарат предназначенным для того покрывалом. Теперь, казалось Миронову, наружу не прорвется ни лучика света, но, когда Луганов включил свой фонарь, кое какие щелки обнаружились. Однако свет, проникавший через них, был настолько слаб, что рассмотреть его можно было только вблизи, так что оснований для волнения не было.
Прошла секунда, другая, и из под плаща послышался сдержанный, глухой голос Луганова: "Есть". В то же мгновение свет погас.
- Что есть? - свистящим шепотом спросил Миронов. - Ты это всерьез, Василий Николаевич?
- А ты как думаешь, шучу? - ответил тот, выпрямляясь и пряча что то в карман. - Бери скорее плащ, а то промок небось. Идем в лабаз, там разберемся.
Натягивая на ходу плащ, Андрей чуть не бегом кинулся в лабаз. Едва они успели очутиться под крышей, как Миронов заторопил:
- Ну, давай выкладывай, что ты там такое нашел?
Луганов не спеша сунул руку в карман, но что он оттуда вытянул, Миронов в кромешной тьме не видел. А Луганов не торопился: он нарочито медленно, спокойно присел на корточки и потянул за собой Андрея. Когда тот тоже пригнулся, Луганов включил свой фонарик. Луч света упал на его плотно сжатый кулак. Медленно, очень медленно Луганов разжал кулак, и Миронов увидел спичечный коробок. Обыкновенный спичечный коробок, изрядно замусоленный.
Осторожно, будто это было нечто чрезвычайно хрупкое, Миронов взял коробок, тщательно осмотрел его со всех сторон и, наконец, раскрыл. Василий Николаевич светил ему фонариком. Внутри коробка лежало нечто продолговатое, твердое, обернутое в небольшой листок бумаги. Развернув бумагу, они увидели плоский металлический ключик от висячего замка или от чемодана. Впрочем, тут же стало ясно, что ключ именно от чемодана: внимательно рассмотрев бумагу, в которую он был завернут, Миронов убедился, что это - багажная квитанция, выданная камерой хранения Крайского аэропорта на ручной саквояж гражданке А. К. Войцеховской. Квитанция была датирована минувшим днем.
- Войцеховская… - пробормотал Миронов. - Войцеховская? Тебе, Василий Николаевич, эта фамилия ничего не говорит?
- Впервые слышу, - отозвался Луганов.
- Ну ладно, Войцеховская так Войцеховская. Там видно будет.
Миронов вынул из внутреннего кармана предусмотрительно захваченный миниатюрный фотоаппарат и сделал несколько снимков, запечатлев во всех положениях и ракурсах спичечный коробок, ключ и квитанцию. Покончив с этим делом, он убрал аппарат в карман, завернул ключ в квитанцию и вложил в коробок, как он лежал прежде. Поместив коробок на прежнее место, в трубу, Миронов и Луганов направились к опушке рощи, где их поджидал один из сотрудников. Условным свистом они подозвали второго сотрудника, который дежурил в переулке, у входа на пустырь.
Когда все собрались, Миронов рассказал о находке. Как он полагал (Луганов был с ним согласен), за коробком должны были прийти этой же ночью, самое позднее - на следующий день. Такие "посылки" долго в тайниках не держат. (Что труба служила тайником, сомнений не было.) Оперативные работники (один - в роще, другой - в переулке) должны были не спускать глаз с каждого, кто приблизится к лабазу. На них, сказал Миронов, возлагается задача: выяснить личность того, кто явится за коробком.
- Только смотрите на этот раз не упустите, - строго заметил одному из работников Миронов.
Тот вспыхнул. Это был тот самый сотрудник, который дежурил у витрины на улице Петровского и потерял женщину, проявившую повышенный интерес к объявлению Черняева.
- Не сомневайтесь, товарищ майор, - сказал он, и голос его чуть дрогнул, - не упустим. Со мной это не так часто случается…
Закончив инструктаж, Миронов и Луганов направились к машине. По пути они обсуждали план дальнейших действий. Оба сошлись на том, что, коль скоро дело так далеко зашло, следует немедленно съездить в аэропорт и проверить содержимое саквояжа, сданного на хранение на имя Войцеховской (и тот и другой полагали, что сдавала его не Войцеховская: зачем было ей прятать ключ и квитанцию на собственноручно сданный на хранение саквояж где то у черта на куличках, в водосточной трубе?!). Луганов настаивал, что ехать на аэродром следует ему, так как он знает Крайский аэродром как свои пять пальцев, да и его там знают, чего про Миронова сказать нельзя. Возражать Луганову было трудно, и Андрей согласился. Василий Николаевич завез его в управление, а сам поехал в аэропорт, расположенный километрах в тридцати от города.
На прощание Миронов сказал:
- Ты, Василий Николаевич, позвони все таки о результатах. Может, меня что задержит…
- Ладно, ладно, позвоню. Но лучше бы ты не задерживался, шел бы спать…
Войдя в управление, Миронов непроизвольно посмотрел на часы, висевшие в вестибюле против входа. Шел второй час ночи. Во всем здании стояла тишина, не было видно ни души. Миронов вспомнил те времена, когда началась его работа в органах государственной безопасности. Тогда, в начале пятидесятых годов, нужно это было или не нужно, все сотрудники министерства да и областных управлений просиживали ночи напролет. Впрочем, почти так же работали в те годы не только в органах государственной безопасности… Трудно сейчас даже поверить, что было такое!..
Миронов усмехнулся: нашел что вспоминать! Он прекрасно сознавал, что и сейчас чекистам, да и не только чекистам, приходится порой работать по ночам, работать сутками, без отдыха, без сна, но это только тогда, когда действительно необходимо, и только тому, чья работа непременно требуется; вот как сегодня ночью ему с Лугановым. Но насколько это отлично, в корне отлично от того ненужного, нелепого бдения, на которое раньше обрекали тысячи и тысячи людей.
"Нет, - сделал неожиданный вывод Миронов, - не буду звонить Кириллу Петровичу. Чего зря будить? Ничего не изменится, если доложу завтра. С утра".
Не заходя к себе, Миронов прошел прямо к дежурному по управлению: как он ни устал, ему не терпелось узнать, нет ли каких новостей из уголовного розыска, как там с портретной реконструкцией.
- Товарищ майор, наконец то, - встретил Андрея дежурный по управлению. - Вас уже битый час разыскивает начальник уголовного розыска полковник Петров. Все телефоны оборвал. Давайте к нему. Быстренько.
Усталость с Андрея как рукой сняло: чуть не бегом он кинулся в уголовный розыск. Увидев, в каком виде явился Миронов - промокший насквозь, посиневший, полковник участливо спросил:
- Что, досталось?
- Ничего, - ответил Миронов, - не то чтобы досталось, но вымокнуть пришлось изрядно.
Андрей рассказал начальнику уголовного розыска о ночной поездке на пустырь и о находке.
Полковник слушал внимательно, не перебивая. Изредка вставлял вопросы, уточнял подробности. Когда Миронов кончил, он сказал только одно слово:
- Любопытно.
Помолчал с минуту и снова повторил:
- Весьма любопытно.
Прошло еще с полминуты, затем полковник не спеша придвинул к себе лежавшую на столе папку и так же не спеша достал из нее два объемистых пакета. Приоткрыв один из пакетов, он заглянул в него, заглянул в другой пакет и только тогда обратился к Миронову:
- Ничего не скажу, рассказанная вами история представляет большой интерес, но и у меня тоже есть для вас кое что. Вот, полюбуйтесь.
Начальник уголовного розыска взял оба пакета со стола, повертел их в руках и один из них молча протянул Миронову. Андрей, стараясь ничем не выдать своего волнения, открыл пакет и вынул из него пачку фотографий. Просмотрев их, он с недоумением взглянул на полковника: это были фотографии Корнильевой, большинство которых Андрей уже не раз видел.
Тогда полковник, все так же не произнося ни слова, протянул Миронову другой пакет. В нем, как и в первом, лежали фотографии. Едва Миронов взглянул на первую, как ахнул. Он стал лихорадочно перебирать фотографии, и чем дольше их рассматривал, тем явственнее на его лице проступало выражение неподдельного изумления и ужаса.
С каждой из фотографий на Андрея смотрело лицо… Корнильевой. Оно, безусловно, отличалось от того лица, которое было изображено на снимках, лежавших в первом пакете: выглядело это лицо чуть постарше, было оно безжизненным, напоминало маску. И все же сомнений не было: перед Андреем были фотографии одного и того же человека.
Миронов глубоко, судорожно вздохнул и протянул пакет полковнику. Лицо у того, в противоположность Миронову, светилось торжеством. Было видно, что полковник искренне, от души наслаждается результатами предпринятого по его предложению эксперимента, что он доволен произведенным впечатлением.
- Так то оно, голубчик вы мой, - добродушно проворчал полковник, - вот что она за штука такая, эта самая портретная реконструкция. Так то. Учтите: специалисты, которые занимались восстановлением лица убитой, фотографий Черняевой не видали. Вплоть до конца работы. Не полагается. Фотографию мы им показали только тогда, когда работа была закончена. Впрочем, не совсем закончена. По фотографии восстановили прическу: тут уж ничего не поделаешь. Ну, а затем сделали ряд снимков в разных ракурсах и сличили с фотографиями живой. Результаты перед вами. Как, не плохо?
- Знаете, - сказал Миронов, рассеянно вертя в руках карандаш, - если бы я не знал, что все это портретная реконструкция, никогда бы не подумал… Да что там не подумал? Уверять бы стали, не поверил, что снимки сделаны не с живого человека. Поразительно!
- Вот, вот, - подхватил полковник, - вот именно. А представьте себе, батенька, что такие вот снимочки мы предъявим человеку, который ни о какой реконструкции и понятия не имеет. Представляете? То то!
Полковник глянул на часы, крепко потер себе лоб и, внимательно посмотрев на Андрея, сказал:
- Однако мы с вами засиделись, а время позднее, спать пора. Давайте уж с утра свяжемся и решим, что делать дальше. Картина то ясная. Убийцу брать надо…
"Убийца! - подумал Миронов. - Но ведь имя то убийцы пока не названо? Ну ничего, подождем до завтра".
Миронов было поднялся, прощаясь с полковником, но в этот момент раздался телефонный звонок. Начальник угрозыска снял трубку:
- Слушаю… Да, я… Так… Так… Миронов? У меня… Передаю. - Он протянул трубку Андрею. - Луганов ваш звонит. Из аэропорта.
Миронов подошел к телефону. Как бы извиняясь, Луганов сказал, что звонил дежурному по Управлению КГБ, тот и направил его сюда, сообщив, что Миронова вызвал начальник уголовного розыска.
- Что там нового? - спросил Луганов.
- Она, - коротко сказал Андрей. - Она самая. Подробности завтра. Что у тебя?
- Саквояж нашел. Там женское платье, две пары белья, несколько книг. Ничего интересного.
- Постукал, двойного дна нет?
- Не беспокойся: ни двойных стенок, ни дна. Проверил.
- Ладно. Тогда поезжай домой отдыхать. Я тоже иду спать. Иду, иду, не беспокойся…
Положив трубку, Миронов повернулся к начальнику уголовного розыска:
- Значит, до завтра, товарищ полковник?
- До завтра, - ответил полковник, энергично пожимая ему руку и провожая до двери, - утро вечера мудренее. дальше |
