ЗАБОТЫ ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЕГО ГОДА Ты стоял у серо-зеленой стены и плакал. Хоронили Сталина. Не то, чтобы хоронили там, где ты стоял и плакал, а - так все хоронили его в те дни. Зал был небольшой - в 1953 году только начали по-настоящему строить институт, в котором ты учился. В этом маленьком зале говорили твои знакомцы, и ты знал, что скажет каждый, и ты знал, что скажет каждый из них, и ты ждал немужских истеричных слов, ждал с нетерпением, стесняясь своих слез и гордясь ими. Потом все выстроились в колонну и пошли прощаться со Сталиным. Рядом с тобой шла женщина, которую ты тогда любил. Рядом с тобой шел приятель, тбилисский армянин Эдик, и скорбь и слезы были на его лице. Путь долгий: по Ярославскому шоссе к Мещанской (тогда все это еще называлось проспектом Мира), к Сретенке, а затем направо, на Рождественский бульвар. Шли молча. О чем говорить? Погода была дрянная: то ли легкий мороз, то ли холодная слякоть. Рядом шли еще колонны. Этим путем ходили по праздникам на демонстрации. В иные веселые времена. На Сретенке незаметно исчез Эдик. Но это было неважно, мало ли что может случиться с человеком в таком горе. Важно было горе, а не Эдик. Года через три-четыре Эдик расскажет тебе забавную историю. "Усталый раб, замыслил я побег", - скажет он. "Давно я уже охотился за рижским приемником", - скажет он. "А тут такая удача: умер Сталин и никого в магазинах", - скажет он. Вы будете весело смеяться. Оба. А через тридцать четыре года Эдик умрет в Лос-Анджелесе, тщетно добиваясь все последние годы возврата в Россию. Трамваи не шли, и колонна, повернув направо, потопала по крутому Рождественскому бульвару вниз, к Трубной площади. После тебе рассказали, что творилось внизу, у общественного сортира, где бульвар был перегорожен стоявшими вплотную грузовиками. Рассказали знакомцы из колонны, которая распалась при входе на бульвар. Знакомцы были сильные и молодые и поэтому могли рассказывать - потом. Сначала тебя и женщину, которую ты тогда любил, толкнули сзади раз, другой, прижали к впереди идущим, и ты пошел не туда, куда бы тебе хотелось, а туда, куда вела масса людей, толпа, стадо. Единственное, что тебе удалось - вместе с женщиной, которую ты тогда любил, притиснуться к тротуару и идти не по булыжнику, покрытому ледяной пленкой, а по сырому шершавому асфальту тротуара. Круче стал спуск, и толпа побежала. У тебя был первый разряд по футболу, второй - по волейболу, третий - по легкой атлетике. У женщины спортивных разрядов не было, и ты оттеснил ее к стене дома. Вам повезло: один из оконных проемов, покатый подоконник которого был почти на уровне тротуара, оказался свободным. Ты прижал женщину к заколоченному досками окну и повернулся к бульвару спиной. Стоять на покатом подоконнике было трудно, ноги уставали, но ты был спортсмен-разрядник. Ты смотрел в глаза женщине, которую ты тогда любил, ты очень долго смотрел в ее глаза, тебе надоело видеть глаза. За твоей спиной кряхтела, дышала, шуршала ботинками толпа. Ты не видел лиц, потому что ты не мог их видеть. Сколько времени вы стояли на подоконнике, ты не знал, и не узнал никогда. Только после этого стояния у тебя две недели болели икры. В этот день умер великий русский композитор Сергей Прокофьев. Никто не знал об этом: некролога так и не было. В этот день напротив Восточной трибуны стадиона "Динамо" играли в хоккей команды ВВС и "Динамо". На матче присутствовало три тысячи человек. Ты догадался много позже: в тот день важно было не то, что умер Сталин, а то, что ты жив. Трамвай переехал плотину, позвякивая, влез на некрутую горку и под крик кондукторши: "Тимирязевская академия!" остановился. Вставать с пригретого деревянного трамвайного сиденья не хотелось, но он встал, и ненужно цепляясь за брезентовые петли держалки - баловался, - прошел к выходу. Он стоял на булыжной мостовой, а двухвагонный трамвай, уютно отбрасывающий на черное ничто отсветы домашних окон, уходил. И ушел. Отрешившись от яркости трамвайного существования, он увидел тусклые огни фонарей на деревянных столбах. Слева было грязно-желтое здание Института механизации и электрификации сельского хозяйства, справа - щегольской ансамбль академии. Места эти он знал. Миновав академию и прошагав недолго вдоль забора, отделявшего дорогу от леса, он дошел до разрыва в заборе и свернул направо. Сначала были двухэтажные бревенчатые весело построенные дома с разноцветными абажурами в узорчатых окошках, потом не было ничего, кроме просеки в лесу. А в лесу была зима, про которую уже стали забывать в городе. Темно, хоть глаз выколи. Но он знал путь - быстро шел по замерзшей к ночи дорожке, а потом и по центральной аллее. У столба, обозначавшего двадцать четвертый участок, он остановился и осмотрелся. Первобытная тишина безлюдья. И не верилось, что лыжно-пешеходная самодельная тропка, криво пробитая направо, - дело лыжников и пешеходов. Он ступил на тропу и замедлил шаг, ожидая увидеть то, что хотел увидеть. Тело лежало поперек тропы, ничком, лицом книзу. Тело мертвого человека. Труп. Труп закоченел уже, и он ногой легко перевернул его. Он наклонился и зажег спичку. В оранжевом колеблющемся свете увидел стылые открытые глаза и дырки во лбу. От этой же спички он и прикурил. Он стоял над трупом и курил сигарету "Дукат". Когда ярко-красный уголек дополз до пальцев, он бросил окурок и послушал, как этот уголек еле-еле шипел в снегу. Сказал негромко, отчетливо, хорошим баритоном: - Вот тебе и конец, скотина. Перешагнул через труп и продолжил свой путь по самодельной тропе. Он выбрался из леса через рельсы. Большим Коптевским переулком дошел до Красноармейской, свернул направо, к Малокоптевскому, добрался до покоя из трех домов: дом два "а", дом два "б" и дом два "в". Он заглянул в дверь котельной. Истопник-татарин шуровал в большом огне длиннющей кочергой: видимо, только-только засыпал уголь. Он знал, что истопник, пошуровав, закроет топку и пойдет в дом два "в" пить чай. Татарин закрыл топку и пошел в дом два "в" пить чай. Подождав немного, он проник в котельную, открыл топку и долго смотрел на бушевавший огонь. Затем снял галоши с аккуратных своих скороходовских ботинок и кинул их в пламя. Галоши медленно занялись и быстро сгорели химическим синим пламенем. Глянул на часы. Было полпервого. Он закрыл топку, покинул котельную, покинул Малокоптевский, покинул Инвалидную улицу и на станции "Аэропорт" спустился в метро. Обыкновенный молодой человек дождался поезда, вошел в пустынный по позднему делу вагон, сел на кожаное сиденье, устроился поудобнее. К "Динамо" он уже согрелся, а к "Маяковской" задремал. - Вам мокрый гранд в Гавриковом размотать надо, а я-то здесь при чем? Советское правительство в связи со смертью великого вождя товарища Сталина простило меня, и я собираюсь выйти на дорогу честной жизни. - Долго собираешься. - Отдохнуть надо самую малость. Витенька Ященков по кличке Ящик смотрел на начальника отделения первого отдела МУРа майора Александра Смирнова нахальными невиноватыми глазами. Шестерка, кусочник, портяночник сорок девятого года (проходил по делу ограбления продуктовой палатки) в лагере заматерел, подсох, лицом определился. И наколка на правой руке обросла: на могильном кресте появилась вторая перекладина - в законе теперь, значит, Ящик. - Еще что можете сказать, Ященков? - И вчерась отдыхал у Нинки на Покровке. Весь вечер отдыхал и всю ночь. Длинно и требовательно зазвонил телефон. Александр снял трубку, сказал: "Майор Смирнов", и начал слушать. Послушав немного, он поднял глаза и стал внимательно рассматривать Витеньку, внимательно и как бы по новой изучающе. Витенька слегка забеспокоился, вытянул шею, тоже стал слушать энергичное бульканье трубки - а как про него говорят? Булькало непонятно. Но говорили не про него. - В Тимирязевском лесу обнаружен труп. По первому впечатлению - наш клиент. Твоя работа, Саша, собирайся, машина ждет. Эксперт, врач и собаковод - на выходе. Действуй побыстрее, сам шибко интересовался. - Все? - спросил Смирнов. - Все, - ответил дежурный. Александр положил трубку, поднялся из-за стола и ударил кулаком в стенку один раз и после паузы - трижды. Через пятнадцать секунд в кабинет явились старший оперуполномоченный Сергей Ларионов и оперуполномоченный Роман Казарян. Увидя Романа, Витенька возликовал до невозможности: - Гляди ты! И приблатненные в МУРе служат! Я ж тебя знаю, ты же Ромка с Каретного! - Замолчите Ященков, - приказал Александр. Витенька замолчал, заскучал лицом, заскорбел даже вроде бы. Рот ведь затыкают. Уняв Ященкова, Смирнов продолжил: - Мы с Романом - по делам, а ты, Сергей, потряси его под протокол. Алиби у него - липовое - Нинка Тихушка, на ноже - пальчики дружка его закадычного, Семы-пограничника, завтра опознание проведем, свидетели, слава богу, есть. Пусть он тебе горбатого лепит, а ты протоколируй. Ему же хуже. Ну, Рома, пошли. И ушли, оставив Витеньку Ящика в полном раскардаше чувств. - Тебе Алик звонил. Сказал, что вечером зайдет, - сообщил Казарян, когда они по лестнице спускались к гардеробу. Александр холодно поблагодарил. Хотел сдержаться, но сдержаться не смог, выложил: - Долго еще тебя урки за своего держать будут? - Насколько мне известно, они и вас, Александр Иванович, было время, тоже за своего держали, - обиженно отпарировал Казарян. - Так надо было, Рома, для дела надо было. - А я виноват, что они меня узнают? - Виноват. Нечего было в "Эрмитаже" королевствовать. - Беспечная неразмышляющая юность моя! Простим ей ее прегрешения, Саня? - попросил Роман и будто бы застенчиво улыбнулся. Обаятельный был парень Ромка Казарян, недаром его приблатненные любили. - Балда! - любовно резюмировал майор Смирнов, и они, одевшись, направились к выходу. "Газик" ждал их, а в "газике" ждали эксперт НТО Лидия Сергеевна Болошева (бабу-то зачем на такое дело?) и врач Андрей Дмитриевич Шабров. Смирнов и Казарян влезли под брезентовую крышу и уселись на продольное металлическое сиденье. Лидия Сергеевна приветливо им улыбнулась. - Вас-то Лидия Сергеевна, на труп зачем? - подосадовал Александр. - Все в разгоне, Александр Иванович, - пояснила Лидия Сергеевна. Машина тронулась. Ехали, молчали. - Что мрачный, Саня? - не выдержал Андрей Дмитриевич. - Устал. - Устали все. - Действительно все устали. С неделю, как нахлынули в Москву амнистированные. Неразумное чье-то решение освободило, по сути, всю уголовщину, от сявок до мастеров. И пошло - с востока. Сначала рыдала железная дорога. Теперь у московской милиции - невидимые миру слезы. Мастера, матерые законники пока еще выжидали, но шпана - бакланы, портачи, барахольщики - после лагеря, понимая себя настоящими унканами, шуровали вовсю, шуровали нагло, неумело, в открытую. Не уменьем - числом терроризировали город. Доехали до конца Большого Коптевского и пошли пешком через пути. На месте их ждала группа РОМ. Смирнов присел на корточки, разглядывая стеклянные глаза и дырку во лбу. Остальные стояли вокруг. - Андрей Дмитриевич, его что, переворачивали? - не поднимаясь, спросил Александр. - Врач кивнул согласно, ответил: - Угу. Уже окостеневшего. - До вашего мы ничего не трогали, - упреждая смирновский вопрос, проинформировал один из районных оперативников. - Интересное кино. Шел, значит, советский человек, обнаружил, как говорится у Чехова, мертвый труп неживого человека, перевернул его ногой, увидел, что неродной, и пошел себе дальше по своим обыкновенным делам. - Александр помолчал, потом добавил уверенно: - По-моему, Лешка Жбан. В пятьдесят втором по меховому складу проходил. Пуля пистолетная. Лидия Сергеевна, откуда стреляли? - Положите его в первоначальную позу, и я скажу, - откликнулась изящная дама. Труп перевернули, уложили по еле заметному первоначальному оттиску. - Ну? - поторопил Смирнов. - Вот от той сосны, - указала на толстый терракотовый ствол метрах в пяти от них Болошева. - Рома, гильзу. Снег плотный, она где-то сверху. Казарян двинулся к сосне, разглядывая сине-серый зернистый снег. - А теперь - следочки, отпечаточки, спичечки, окурочки. Лидия Сергеевна, ваше дело. И пощелкайте. - Смирнов выпрямился, отошел к районным, закурил и спросил из вежливости: - Как дела, бойцы невидимого фронта? - Зашиваемся, - за всех ответил следователь. - Нашел, - лениво сообщил Роман и подошел к Болошевой. Лидия Сергеевна взяла с его раскрытой ладони гильзу, осмотрела ее мельком, подкинула вверх, поймала и сообщила всем: - "Вальтер". Она открыла вой чемодан, в маленький конвертик упрятала гильзу, уложила конвертик в положенное отделение, из другого отделения вынула "лейку" и приступила к фотографированию. - Когда его, Митрич? - обратился к врачу Смирнов. - Вчера вечером, скорее всего. После вскрытия скажу точно. - Лидия Сергеевна, мы вам не нужны? - Нет, нет, Сашенька, идите в машину, грейтесь. А мне, если что, ребятки помогут. - Лидия Сергеевна оторвалась от видоискателя, ласково посмотрела на районных. Те с готовностью покивали. Тотчас она воспользовалась. - Тогда положите его в исходную. - Мартышкин труд, ни хрена она не найдет после такого половодья. Следы оплыли, окурки раскисли. - Смирнов достал пачку "Беломора", закурил. - Рома, как приедем, дело то складское подними. Там, по-моему, компания была многолюдная. - Банда, - поправил его Казарян. - Да какая там банда! Шайка-лейка, хевра, одним словом. Банда у Скорина в январе была, Митинская. Вот это банда. Курили, Казарян виртуозно посвистывал "Гоп со смыком". Подошла Болошева, ей помогли взобраться. Тоже закурила. Потом повторила то, что сказал Смирнов. - Мартышкин труд. Следы оплыли, окурок нужный раскис до безобразия. Хотя один следок любопытный я зарегистрировала. - Поехали домой? - предложил Андрей Дмитриевич. - Домой! - злобно пробурчал Александр. - Дом-то мой - вот он, рукой подать. А нам в присутствие ехать надо, Витеньку Ящика колоть, пока он теплый. Большой Коптевский, Красноармейская, у стадиона "Динамо" вывернули на Ленинградское шоссе, у Пушкинской свернули на бульвары. Вот и Петровка, дом родной, и огни во всех окнах родного дома. Незаметно, по-весеннему быстро стемнело. В его кабинете Ларионов продолжал допрос несчастного Витеньки. Похмельный Витенька потел, маялся. - Устал, Сережа? - осведомился у Ларионова Александр. Тот не успел ответить - встрял в разговор Ящик: - Это я устал, кончайте мотать! - Здесь ты не устал, Витенька, здесь ты слегка утомился. Уставать будешь в зоне лагеря особо строгого режима. - Смирнов сел на свое место, которое освободил Ларионов, устроился поудобнее. - Ты можешь отдыхать, Сережа. Только скажи, на чем остановились. - Да все на том же, Александр Иванович. - Дурак ты, Ященков, - с сожалением констатировал Смирнов. - Не дурее некоторых, - Витенька ощетинился, глядя на Александра гордым глазом. - Мне перо в бок получать ни к чему. - Эге! - обрадовался Александр. - Уже кое-какие сдвиги. - Вокруг, да около пока, - пояснил Ларионов. Он не ушел, скромно сел на стул у стены. Смирнов выбрался из-за стола, подошел к Ященкову, взял за грудки, рывком поднял. - Бить будете? - весело осведомился Витенька. На это ничего не ответил майор Смирнов, не счел нужным отвечать. Он смотрел в мутные, в похмельных жилках Витенькины глаза. Вместе со мной моли бога, мразь, чтобы фронтовик тот выжил! Он четыре года от звонка до звонка, под пулями, он тебе, подонок, жизнь вручил, а ты его - в ножи! - Это не я, это не я! - Ященков скуксился лицом, заплакал, Александр кинул его на стул, вернулся на свое место. - Жена потерпевшего в больнице дежурит, - дал справку Ларионов. - Неудобно, конечно, но мы ее побеспокоим и проведем опознание. Она опознает тебя, Ященков, она довольно точно описала тебя в предварительных показаниях. Витенька плакал. - Где Сеня-пограничник отлеживается, Ященков? - тихо спросил Александр. Витенька пошмыгал носом, убрал слезы с соплями, повернул голову к стене, сказал полушепотом: - На Оленьих прудах. - У Косого? - уточнил Ларионов. Витенька пожал плечами - не отрицал и не подтверждал, думайте, что хотите. - У Косого, значит. - Смирнов встал. - Ты, Ященков, подумай в камере, а мы на Оленьи поедем. В твоих интересах завтра заговорить всерьез. Поехали втроем. Смирнов, Ларионов, Казарян, которого оторвали от бумаг. Новенькая "Победа" бежала быстро. У парка Сокольники свернули. По булыжникам, по трамвайным путям допрыгали до прудов. Машину оставили метров за сто до лодочной базы. На лодочной базе служил сторожем старый греховник Косой. И жил здесь же, в комнате при базе. Ларионов остался у калитки, Казарян перекрыл тропку к замерзшему еще пруду, а Смирнов отправился в гости. Постоял немного на крыльце, потом осторожно постучал в хлипкую дверь. - Кто там? - спросил нарочито старческий голос. - Свои, Федор Матвеевич, свои, - негромко сказал Александр и вежливо пояснил: - Смирнов из МУРа. Федор Матвеевич тотчас открыл дверь. - Здравствуйте, Александр Иванович, - приветствовал он Смирнова. Рад был этой встрече Косой, оттого и улыбался умильно. - Сеня-пограничник у тебя? - Раз вы за ним пришли, значит, у меня. - Что ж не шумит? - Бухой вусмерть. - Тогда веди. Косой услужливо распахнул дверь пошире, и Смирнов вошел. В маленьком закутке прихожей и кухне одновременно - на столе неряшливая закусь, газета вместо скатерти, две пустые бутылки, одна початая. Смирнов посмотрел на Косого, глазами указал на фанерную перегородку, дверной проем которой вместо двери закрывала линялая захватанная ситцевая занавеска. Косой подтверждающе кивнул. Александр расстегнул пиджак, вытянул пистолет из-под подмышки, засунул за пояс, откинул занавеску, вошел в комнату и, нашарив у притолоки выключатель, включил электричество. Никак не отреагировал на желтый ослепляющий свет лампы Сеня-пограничник. Он спал одетым. Сопел, пускал нечистую слюну. Смирнов вынул нож из-под подушки, тряхнул Сеню за плечо. Сеня замычал страдальчески, не желая ничего менять в своей прекрасной жизни. Но тут же был поднят за шиворот и откинут к стене. Тогда он и открыл свои бессмысленные глаза. Александр все понял про него и громко распорядился: - Федор Матвеевич, ребят моих позови. Они поблизости. Сеня прижался к стенке и норовил заснуть. С крыльца донесся насмешливый старческий тенорок: - Оперсосы, вас пахан кличет! Александр похлопал Сеню по щекам, растер уши - будил. - Не надо, - попросил Сеня. - А что надо? - от дверей поинтересовался Казарян. - Ты кто такой? - вдруг почти разумно осведомился Пограничник. - Я - оперуполномоченный Московского уголовного розыска Роман Казарян. Пойдешь со мной? - А куда? - В камеру. Силы для того, чтобы сообразить, что с ним, иссякли, и Сеня опять приспособился заснуть. - Кончай балаган, Рома. Пойди пригони машину поближе, а мы с Сережей его под белы ручки поведем. Пока его вели, Сеня раскачиваясь между Смирновым и Ларионовым, пытался петь "В Кейптаунском порту", а в машине, сидя между Ларионовым и Казяряном, мигом уснул, уснул с храпом и стонами. - Господи, и такой стопорит! - удивился Ларионов. - Это-то и страшно, Сережа, - серьезно сказал Роман. - Сколько их таких - дураков, несмышленных сявок, которые решили, что они - отпетые урканы. Много бед наделать может шпана эта. - Рома, ты складское дело полистал? - перебил его Смирнов. - Эге. Довольно странная компания там собралась. Много их и разные все. Я списочек готовлю. - Следователь для закрытия концы рубил? - На первый взгляд все гладко. - А на второй? - Читать надо, Саня, а не листать. А я листал. Сеню отправили в камеру отсыпаться, Ларионов и Казарян ушли, а Смирнов все сидел в кабинете - не было сил и желания перемещаться в пространстве. Без стука отворилась дверь, и вошел Сам. Александр вскочил: - Товарищ комиссар... - Сиди, сиди, - расслабленно махнул рукой Сам. - Ребят отпустил? - Так точно. А что - нужно? - Да нет. Пусть отдыхают, умаялись. У тебя курить что есть? Смирнов пошарил по карманам, вытащил пустую пачку "Беломора", скомкал ее и бросил в урну. Посмотрел виновато на Ивана Васильевича и вдруг вспомнил: выдвинул ящик стола, достал роскошную черно-зеленую коробку "Герцеговины Флор". - Ты, как Сталин, - сказал Иван Васильевич. - "Герцеговину Флор" куришь. - Так ведь не было вчера в буфете ничего, вот и взял эти. - Чего оправдываешься? Кури, что хочешь. - Сам затянулся еще раз. - Слабенькие и кислые. Ты с которого часа сегодня? - С шести утра. - Так какого черта здесь торчишь? - Сейчас пойду, - пообещал Смирнов, не двигаясь. - Гоп-стоп размотал? - Да вроде бы. - Господи, как голова трещит! Из кабинета своего убежал, надоело. Каждые полчаса начальство по телефону стружку снимает. Я, что ли, эту амнистию объявил? - Иван Васильевич встал со стула и направился к двери. - А в Тимирязевском лесу того... как его там? - Ленька Жбан. - По-моему там междусобойчик, Саша. Сам удалился, закрыв дверь. Александр, не зная зачем, оглядел невзрачную свою комнату. И стол свой пустой, и обшарпанные стулья, и облупившийся сейф. И неяркие огни сада "Эрмитаж" за окном. Не сезон еще. По Каретному он добрел до Садового и по Садовому доплелся до площади Маяковского. Из окна казалось, что поздно уже. Так нет - гуляли, вовсю гуляли по улицах москвичи. Да и куда деваться - в коммуналках набитых только спать с грехом пополам можно. На метро доехал до станции "Аэропорт". На Инвалидной улице зашел в тошниловку. Обрадованная его визитом, буфетчица Клавка, ничего не спрашивая, трижды клацнула сатуратором, налила пивка, кинула на тарелку бутерброд с красной икрой. За все про все - червонец без сдачи. Александр отошел в уголок, чтобы не заметили, устроился встоячку за мраморным столиком. Не торопясь, единым духом влил в себя трудовые сто пятьдесят, запил глотком пива, закусил бутербродиком. В желудке постепенно обнаруживалось горячее солнышко. Александр вздохнул и допил пиво. Вовремя: от стойки пер к нему с двумя стаканами в руках Жорка Червяк. И правда червяк - противоестественно вытянутый, с маленькой головкой. - Иваныч, я на тебя обиды не держу... - Давно в Москве? - перебил его Смирнов. - Вчерась прибыл. - Смотри у меня, - пригрозил Смирнов и ушел из пивной. На улице широкой грудью хватил холодного воздуха. Пахло талой водой, весной. Вот она расслабка. Жизнь стала неторопливой и симпатичной. У художественного ремесленного училища он свернул на Красноармейскую и мимо школы для дефективных, мимо ее чудесного голого сквера направился домой. Малокоптевский, стоящие покоем дома - дом два "а", дом два "б", дом два "в". К двери кнопкой пришпилена записка. "Саша, я у Лешки Беза. Жду до половины двенадцатого". Александр глянул на часы. Было без десяти одиннадцать. У Гольдиных забивали "козла". За непокрытым столом сидели Алик, его школьные дружки Виллен Приоров, Лешка Без, отец Лешки, глава семейства Яша Гольдин и со страшной силой колотили по некрашенной столешнице костяшками домино. Роза сидела на кровати и считала бесконечные чеки. Неунывающее это было семейство, жившее в двух комнатах барака-развалюхи. Яша заведовал ларьком утильсырья на Инвалидном рынке. Лет двадцать уже заведовал. Правда, с перерывом. Отлучался на три года на войну. Был там при лошадях, ездовал, возил, что прикажут. Дали ему за это две медали "За боевые заслуги". Свою постоянную работу Яша очень любил за ясность и покой. Сами клиенты товар приносят, сами свешают, деньги получат и уйдут. Правда, последние пять лет сильно беспокоила макулатура: после каждого постановления ЦК по идеологическим вопросам библиотеки - районная, учрежденческие, школьные - заваливали палатку вредными книгами. Туго пришлось Яше, пришлось самому вешать (интеллигентки-библиотекарши наотрез отказывались), но в добровольные помошники напросился Алик - собирал себе библиотеку. Особенно урожайной была компания по борьбе с космополитизмом. Киплинг, Олдингтон, Дос-Пассос, Хемингуэй, до безобразия плодовитый Энтон Синклер, Андре Жид, Панант Истрати стояли теперь у Алика на книжных полках. Даже собрание сочинений Уоллеса рижского издания тридцатых годов (на радость Саньке Смирнову, любившему легкое чтиво после тяжелой работы) раскопал. Яша был весьма благодарен Алику за то, что тот дал ему возможность не отвлекаться от любимого занятия сидеть и подремывать в ожидании самообслуживающихся клиентов. Яша дремал и царствовал, а Роза работала, как лошадь, и кормила многочисленное семейство. Считала чеки для продавцов из соседних магазинов, отмывала и сдавала неотмываемые бутылки, дежурила при чужих детях (хотя и своих было немало: Пашка, Мишка, Элеонора и приехавшая из Херсона племянница Соня) и мела окрестности - была дворником ЖЭКа. - Шолом-алейхем, евреи! - рявкнул от дверей Смирнов. Мужики, не отрываясь от серьезного дела, рассеянно поприветствовали вошедшего поднятием свободных от костяшек рук, а Роза обрадовалась искренне: - Санечка, голодный, наверное? Я тебе сейчас макароны по-флотски разогрею, хорошие макароны, ребята очень хвалили. - Да не надо, Роза, возиться, - фальшиво отказываясь от обеда, отмахнулся Александр и сел рядом с ней на кровать. - Выпимши, что ли? - не оборачиваясь спросил Алик. - Устал, - ответил Александр и обеими руками растер несобранное свое лицо. Алик обернулся на мгновение, глянул, и мгновенья было достаточно, чтобы определить: - Устал и выпимши. Не стал он опровергать Алика, откинулся на кровати, плечами и затылком уперся в стенку. Повело в сон, и он, чтобы бодрствовать, пялил глаза на компашку. Вернулась Роза с кастрюлей. - Продвиньтесь! - приказала она козлодавам. - Дайте человеку поесть. - Я из кастрюли, Роза. Давай ее сюда. - Из кастрюли некрасиво, заметила Роза, подвигая кастрюлю к Александру. Он взял кастрюлю обеими руками, заглянул в нее с недоумением. Роза ойкнула, кинулась за вилкой. Александр насадил несколько макаронных трубочек на вилку, загреб ими уже изрядную дозу и отправил ее в рот. - Вкусно, - решил он, пожевав. - Спасибо тебе, Роза. - Ты ешь, ешь, - жалостливо посоветовала она и уже другим голосом распорядилась: - Все, "козла" в хлев. Чай пить будем. - И смешала на столе искусно выложенную змейку кончавшейся партии. - Ты зачем хулиганишь, Розка? - сурово вопросил Яша. - Тебя не спросила, - объяснила Роза. - Лешка, стаканы неси! Гольдины следовали совету умирающего еврея, который не жалел заварки. Мировой чай был у Гольдиных, крепкий, обжигающий, горячий, ароматный. В башке у Александра прояснилось, куда-то отбежала усталость, в тусклом глазу проснулся блеск, и он решительно поинтересовался: - Как живете, караси? - Ничего себе, мерси, - как положено, ответил Лешка, а Яша, прищурясь, невинно спросил: - А ты? Убийцу словил? - Какого еще убийцу? - Саня, ты с нами как с маленькими, - вступила в разговор Роза. - Сам участковый мне, как ответственному за здоровый порядок, сказал, что в нашем лесу труп застреленного человека нашли. - Вот пусть сам участковый и ловит, - впал в раздражение Александр оттого, что участкового не по чину назвали "Сам". - Ему непрописанных ловить не переловить, а ты у нас по убийцам, - сказал Яша. - Так поймал или не поймал? - Поймаю. - Да... - приступил к размышлению Яша. - Двух месяцев не прошло, как Иосиф Виссарионович скончался, а уже непорядок... - Иосиф Виссарионович сейчас бы мигом в Тимирязевский лес, все бы раскрыл и объяснил с марксистской точки зрения, - негромко предположил Виллен, глядя в стакан. - Полегче, Виля, - предупредил Александр. - А я что? А я - ничего. - Виллен поднял голову. - Отвыкли мы без царя-батюшки жить, сиротки несмышленные. - Но живем, - перебил Виллена Алик, пригвождая взглядом заведенного Александра, - живем, не тужим. - Вот и плохо, что не тужим! - не выдержал все-таки Александр. - Кончай, Саня о Сталине, давай об убийце, - кощунственно предложил Алик. - Ты сопляк, Алька, сопляк! Я сталинским именем солдат на смертельную атаку поднимал. - Чуть что - сопляк! - обиделся Алик. - Я не виноват, что не воевал. Все притихли осуждающе. Александр вздохнул и заставил себя сказать: - Извините меня, братцы. Устал. - Повыпускали уголовников на свою шею, вот и хлебайте теперь горячего до слез, - позлорадствовал Виллен. - Я, что ли, эту амнистию объявлял?! - непроизвольно повторил слова начальства майор Смирнов. - Не тех выпустили, не тех! - прокричал Виллен в лицо Александру. - Каких же надо было выпускать! - поинтересовался тот. - Ты у Алькиного отца спроси, - каких. Спроси, за что он три года перед войной отсидел. - Ну, ошибка такая вышла, - все, что мог сказать Александр. - Может, и с другими такая ошибка вышла?! - Не может быть, чтобы со всеми ошибка вышла. У нас зря не сажают. - Зря не сажают, зато зря выпускают, - Алик пошутил, стараясь сбить ненужный накал разговора, но Виллена нельзя было остановить. - А врачи-убийцы? Где наша героическая орденоноска врач Томащук, разоблачившая агентов империализма? То-то, Саня. - Так то Рюмин... - начал было возражать Саня, но Виллен вновь перебил: - Один Рюмин! Ах, злодей! Ты же опытный сыщик! Саня, ты ж понимаешь, что никакой Рюмин за такое дело без высокой санкции не возьмется. Взять персональных врачей всех членов Политбюро! Ай да Рюмин! - Отстань от меня, Вилька, а? - попросил пощады Александр. - Лукавишь, майор, сам с собой лукавишь! - Мальчики, вы очень громко кричите, а дети спят, - укорила Роза. Потом добавила: - И участковый, наверное, где-то рядом бродит. - Сам участковый! Какая честь! - съязвил Александр. - Там чудеса, там участковый бродит, оперативник на ветвях сидит, - вольно процитировал Пушкина Алик, и все заржали. Добился-таки своего Алик: Виллен угас окончательно и решительно поднялся. - Мне пора. Спасибо, тетя Роза, за макароны, за чай. Лешка, книги я тебе на днях занесу. С тобой, Алик, мы договорились. А ты, Саня, дави эту мразь уголовную, без жалости дави! - Виллен оглядел всех. - Дядя Яша, до свидания. Привет всем. И ушел. - Когда в газетах о деле врачей-убийц напечатали, мне в институте прозвище дали, "дитя Джойнта" - сообщил Лешка. - А теперь под какой кликухой проходишь? - поинтересовался Александр. - "Ошибка Коминформа" - серьезно ответил Лешка. Веселый человек Лешка, весь в папу. И ленив в него же. Он единственный из выпуска, кто еще продолжал учиться в институте. Лешка не был вечным студентом, просто он очень долгое время был абитуриентом. Когда он провалился на вступительных экзаменах в первый раз, Вилька и Алик пришли его ободрить. Лешка лежал на кровати и смотрел в потолок. Соболезнования принял, как должное, а на вопрос, что дальше собирается делать, твердо ответил: - Буду работать. На робкие попытки узнать, на какой ниве он хочет трудиться, презрительно заметил: - Вы меня неправильно поняли, я буду работать над собой. И работал. Вставал, как штык, в шесть утра, делал энергичную зарядку с гантелями, обтирался холодной водой и снова ложился спать. До двенадцати. После обеда отправлялся в историческую библиотеку, где внимательно читал любимого своего Джерома К. Джерома, Дюма-опера, Ильфа и Петрова. Вечером помогал брату Мишке готовить уроки. Пройдя за три года школьную науку еще раз, он вместе с Мишкой поступил, наконец, в неприступный до этого Цветмет. - Коминформ не ошибается, - возразил Алик. - Это он в политических вопросах не ошибается, а в еврейском обязательно ошибется, - сказал Яша. - Ша, евреи! Раскудахтались! - цикнула на Яшу и Лешку Роза. - Причем здесь еврейский вопрос? - Еврейский вопрос всегда причем, - меланхолически пофилософствовал Яша. - Заткнись, - распорядилась Роза и спросила: - Как мама, Саня? - В рейсе. - А ты все холостым гуляешь? - Некогда жениться, Роза. - Хочешь невесту тебе поищу? - Уж если надумаю, сам выберу. - Ты у нас такой. Шибко самостоятельный, - зацепил Алик. Без стука распахнулась дверь, и в черном проеме эффектно замерла яркая пышная жизнерадостная еврейская красотка Соня. - Ты что, совсем с ума тронулась? - ужасным голосом закричала Роза. - Время не знаешь, какое? Ограбят, изнасилуют, что тогда делать будешь? - Расслаблюсь и буду получать удовольствие, - репликой из анекдота ответила Соня и осторожно сняла шляпу с широкими гнутыми полями. - Пожрать есть что? - Саня, ты макароны все съел? - спросила Роза. - Да что ты, там - на роту. - Разожги керогаз и разогрей макароны. - Мерси. - Соня повесила пальто, взбила волосы и уселась за стол. - Чего же тогда на стул плюхнулась? - С интересным мужчиной хочу посидеть. - Соня повела огненным глазом, улыбнулась, показав идеальные зубы. Розу осенило: - А что? Бери ее, Саня, пока не изнасиловали. - Куда это Саня должен меня взять? - надменно полюбопытствовала Соня. - Замуж, - ответил Александр. - Так я за тебя и пошла! Мне муж нужен интеллигентный и состоятельный. А ты со своими жуликами совсем огрубел. И что ты можешь мне в этой жизни предложить, кроме пистолета под мышкой? - наглая Сонька встала и двинулась к кастрюле с макаронами. Но на пути ее перехватил Алик, поднял, закрутил, умело обжимая при этом. - Пусти, дурак, - для проформы потребовала Соня, для проформы же и отбиваясь. Алик поставил ее на пол. - Тогда за меня выходи, - предложил он. - Хотя не шибко состоятельный, зато до невозможности интеллигентный. - Так ты же женатый! - обиженно сказала Соня. - Не имеет значения и не играет роли! - Мне бывших в употреблении не надо. - Соня еще раз сверкнула пылающим взором и ушла с кастрюлей в коридор - разогревать макароны. - Да, денек сегодня был... - подвел итог Александр и выбрался из-за стола. - Спасибо, хозяева, за заботу и угощение. Пошли, Алик. Мир мой, моя Москва. Моя от недоступного Кремля до занюханного Малокоптевского. Они вышил на горб заасфальтированной проезжей части Малокоптевского. - Ты на Вильку не обижайся, - сказал Алик. - Его тоже понять можно. Сам знаешь, как ему с такой анкетой. - Как там твои? - А что мои? Нюшка слово "филолог" почти точно выговаривает, Варька в своем институте пропадает, а меня ноги кормят. - Корреспондентом еще не сделали? - Не... Литсотрудник я еще, Саня. Они обошли огороженный забором из железных прутьев двор и миновали калитку. - Неудобно стало в обход крутить, - проворчал Алик, и Смирнов оживился, встрепенулся, вспомнил: - Ты понимаешь, Алька, удивительная штука - забор! Помнишь, как мы до войны с домом шесть враждовали? Их двор, наш двор, драки, заговоры, взаимные подлянки. Когда я вернулся, забора не было, стопили забор. Гляжу, вы с ребятами из шестого - не разлей вода. А два года назад поставили эту железную клетку. И опять все началось сначала. Наши пацаны, их пацаны, наш двор, их двор, опять стенка на стенку. Заборчик-то - тьфу, полтора метра высотой, а - разделил, разделил! Они стояли перед смирновской дверью. Побренчав ключами, Александр открыл ее и, не входя в комнату, на ощупь включил свет. - Зайдешь? - Поздно. Мне-то что, я в газету с одиннадцати, а тебе с ранья пораньше жуликов ловить. Спи. Шестеро сидели на стульях возле стены. Ни дать, ни взять - смиренная очередь на прием к высокому начальству. Или допризывники перед медосмотром. Но для просителей молодые люди были слишком молоды, а для допризывников - уже переростки. Не очередь к высокому начальству - опознание. Вошла молодая еще женщина, дородная, складная, с ямочками на щеках. Но горе сделало свое дело: затемнило подглазья, сжало рот. За женщиной было двое. Понятые из посторонних посетителей МУРа. - Приступим к опознанию. Марья Гавриловна, кто из сидящих здесь совершил позавчера вечером грабительское нападение на вашего мужа и вас? - Роман Казарян был необычно для себя серьезен и даже слегка торжественен. - Прошу вас, будьте внимательны. Женщина не волновалась. Она спокойно и тяжело вглядывалась в лица. По очереди. В каждое. Праведный гнев заставлял ее быть справедливой. - Этот и этот, - твердо сказала она, указав на Витеньку Ящика и Сеню Пограничника. Молодые оперативники, участвовавшие в опознании, освобожденно оживились, заговорили, а Витенька и Сеня по-прежнему сидели неподвижно. - Спасибо, Марья Гавриловна. - Роман взял ее под руку, вывел в коридор. - Как себя чувствует Петр Афанасьевич? Мы все очень беспокоимся. - Все четыре года, всю войну на передовой, и ничего, только два легких ранения, а тут... - Женщина, не изменившись в лице, тихо заплакала. Потом виновато улыбнулась, привычно вытерла слезы и, вспомнив, о чем ее спрашивали, ответила: - Врачи говорят, что все страшное позади, операция прошла успешно. - Вот и слава богу. Пойдемте, я вас провожу до машины. Роман, не одеваясь, дошел с Марьей Гавриловной до "Победы" и, помахав рукой вслед уходящей машине, рысью - подзамерз слегка - возвратился на свой этаж и влетел в кабинет Смирнова. Смирнов допрашивал Сеню Пограничника. - Ты зачем здесь? - выразил неудовольствие Александр. - Ты мне складских готовь. - Все готово, Александр Иванович, - скромно ответил Казарян. Скромно, но с чувством собственного достоинства, как человек, выполнивший трудовую миссию. - Тогда иди и жди. Я сейчас освобожусь, - милостиво разрешил Смирнов. Пограничник понял, что пауза окончена и заунывным голосом продолжил: - Ножом я пугал только. Я не хотел... Стоял бы спокойно, все в порядке было бы. А он меня с ходу за пищик... - Он мужик, он солдат, он не мог перед тобой, сявкой, по стойке "смирно" стоять! Ты понимаешь, что теперь тебе на всю катушку отмотают? - Я ж не хотел... Я попугать хотел... - Об этом следователю расскажешь. Может, разжалобить его сумеешь, а только вряд ли, - пообещал Смирнов и вызвал конвойного. Пограничника увели. Смирнов зевнул, неожиданно лязгнул зубами, удивился и смущенно объяснил сам себе, да и Роману тоже: - Не высыпаюсь я, Рома. Такое дело. И еще какое дело: понимаешь, я на гниду даже разозлиться по-настоящему не могу. Вот в чем обида. А надо быть злым. К злости сила приходит. Смирнов подошел к окну, глянул на волю. В саду "Эрмитаж" гуляли мамы с колясками, вовсю бегали жизнедеятельные, подвижные, как ртуть, неунывающие дети. - Что у тебя там? Докладывай. - Он отвернулся от окна и сел на подоконник. - По делу проходило одиннадцать человек. Пятеро деловых, остальные - так, с бору по сосенке. Семеро получили лагеря от трех до восьми, остальные в колонии для малолетних. - Кто попал под амнистию? - Все, Саня. Все. - Черт бы нас побрал! Полную колоду тасовать. Обожди, я сам вспомню, кто там был. С покойничка начну. Леонид Жданов по кличке Жбан. Самсонов, кличка Колхозник, Алексей Пятко, кличка Куркуль, твой тезка Роман Петровский, кличка Цыган, и, наконец, Георгий Черняев, кличка Столб. Точно? - Вот что значит незамутненная лишними знаниями память. Точно, Саня. Смирнов на подначку обиделся: - Помолчал бы, эрудит! Расскажи лучше по порядку: как там было. - У них свой человека на фабрике был. Васин Сергей Иосифович, разнорабочий. Он неделю всех сторожевых собак приваживал - кормил, ласкал. В тот день он незаметно на территории остался и друзей своих потравил к чертовой матери. - Чем травил? - Цианистым калием. У них все, как у больших было. Подогнали грузовой ЗИС, затемнили вохровца, домкратом продавили стены склада... А склад - времянка, на соплях. Огольцы в это время стражников у проходной дракой развлекали. А остальные - по досочке, накатом, контейнеры в кузов своего ЗИСа, спокойно и не торопясь. И также спокойно отбыли. - А что, культурно! - Если б не дурак Колька Колхозник, не знаю, как бы казаковская бригада это дело размотала. Его на Перовском рынке с чернобуркой засекли. Опохмелиться ему, видите ли, надо было немедленно. Весь товар нашли? - Если бы! Пять контейнеров - три с каракульчой, два с чернобурками исчезли бесследно. - Ну, с кого же начнем разматывать? - Я думаю, с Васина этого и огольцов. Они все по адресам, дома, а деловые - те на хазах отлеживаются. - Малоперспективно, Рома. Завалили Жбана стопроцентно не они, и знать ни черта не знают. - Не скажи. Деловым связь нужна, информация, а может быть, и наводка. Через кого, как не через однодельцев? Есть шанс, Саня. Да и с кого-то надо наконец начинать. - Наверное, ты прав. Но все-таки... Я тебя про обрубленные концы спрашивал. Не обнаружил? - Явного ничего нет. Но кое-каких свидетелей на месте следователя я бы помотал. Ведь ушли куда-то пять контейнеров. - Ладно. Я дело потом сам посмотрю. Авось среди свидетелей своих клиентов отыщу. А сейчас зови, Рома, Лидию Сергеевну и Андрея Дмитриевича. - Док уже бумажку передал. - И что в ней? - Шлепнули Жбана в отрезке времени от двадцати тридцати до двадцати одного тридцати. Пуля, пройдя лобную кость, застряла в затылочной. Передана в НТО. - Поэтому Болошева и возится до сих пор. - Продолжаю. Учитывая температуру от минус шести до минус десяти, полное окоченение, при котором возможен переворот тела, наступило не ранее двадцати четырех часов. - Хотел бы я знать, кто его переворачивал, - сказал Александр. - Нам бы чего попроще, Саня. Узнать бы, кто убил. В дверь постучали. - Антре! - по-хозяйски разрешил Казарян. Смирнов хотел было сделать ему за это выволочку, но не успел - вошла Болошева. - Легка на поминках, как говорит мой друг-приятель Яша Гольдин, - обрадовался он. - Как дела, Лидия Сергеевна? Что скажете? - Отстрелянная пуля и гильза - от одного пистолета "вальтер" образца 1936 года, находившегося на вооружении офицерского состава немецкой армии во время войны. Этот пистолет по нашей картотеке ни разу не проходил. Так что могу сказать только одно - ищите "Вальтер". Теперь о следах. Убийца следов не оставил. - Как так? - перебил Смирнов. - А так. Стоя под деревом, он вытоптал на снегу площадку, которая днем, при солнце, оплыла совершенно. Ушел же он по твердо утрамбованной, к тому времени замерзшей, широко раскатанной лыжне. Читабелен лишь след человека, перевернувшего труп. - Почему вы решили, что этот след принадлежит человеку, перевернувшему Жбана? - вновь перебил Александр. - Вы просили только выводы, дорогой Александр Иванович, - не сдерживаясь, съязвила Лидия Сергеевна. - Но все-таки? - смиренно настоял Александр. - Человек перевернул труп ногой. Естественно, что центр тяжести его тела переместился на носок левой опорной - в это мгновение - ноги. И, как следствие, отпечаток оказался с углублением носовой части стопы. - Ясненько. - Отпечаток сделан калошей на обувь сорок третьего размера и принадлежит человеку весом семьдесятсемьдесят пять килограммов и ростом метр семьдесят пять - метр восемьдесят. У меня все. Москвичка, интеллигентка хренова, не может галошу назвать галошей. Как же, обязательно - калоши. Александр почесал нос: - Не богато. - Чем богаты, тем и рады. - Элегантная Лидия Сергеевна, закончив служебные дела, позволила себе мягко, с оттенком неподчеркнутого превосходства, улыбнуться. - У вас чудесные духи, чудесные! - восхищенно воскликнул Роман. - Уж на что я знаток, и то определить не могу, какие. - "Коти" - вдруг засмущалась непоколебимая Лидия Сергеевна. - Мне брат из Парижа привез. - Да, брат на Монмартре развлекается, - поразмышлял Роман Казарян, - а вы в Марьиной Роще, на хазе с уголовниками веселитесь. - Каждому свое, Ромочка. Роман Казарян, армянин московского разлива, любил Москву, и Москва любила его. Отец Романа, тифлисский армянин, уникальный знаток античной литературы, преподавал в МГУ, в ГИТИСе, в Литературном институте. Влюбленный в древних греков до такой степени, что во время его лекций студенты, попавшие под гипноз его темперамента, вопреки рассудку, считали его очевидцем всех исторических катаклизмов Эллады, он воспитывал сына в стоических традициях Спарты. Пока дело касалось физических упражнений, Роман не сопротивлялся. Закаленный с детства, он хорошо начал в боксе. На ринге они и познакомились с Аликом, два первенства бились жестоко, с переменным успехом. Алик ушел из среднего в полутяж, делить стало нечего, и они подружились. Но когда отец стал посвящать сына в прочие особенности античной жизни, желая сделать его своим преемником, вольнолюбивая натура Романа, более приспособленная к реалиям сегодняшнего дня, бешено взбунтовалась. Он ушел на улицу. Обаятельный, легкий, быстро сходящийся с людьми, Роман стал известной личностью в пределах Садового кольца. Он был вездесущ. Он ладил с приблатненными из "Эрмитажа", дружил с футболистами из московского "Динамо", поражал начитанностью и истинно московской речью простодушных актеров. Он стал завсегдатаем танцевального зала при ресторане "Спорт" на Ленинградском шоссе, постоянным посетителем ипподрома, поигрывал в бильярд, его обожал весь - поголовно - женский джаз из "Астории". Казалось, его знали все. От шорника до Шверника, как он любил говорить. На третьем курсе юрфака он малость приутих. Сдал наконец хвосты, обаял преподавателей и без труда закончил курс наук. К удивлению всех разномастных знакомцев, он пошел работать в МУР, под начало к Александру Смирнову, с которым сдружился на государственных экзаменах. С течением времени его самодовольная уверенность, что он досконально знает Москву, рассеялась как дым. Москва была слоеным пирогом, и слои эти невозможно было пересчитать. Люди, общаясь в своем горизонтальном слое, наивно полагали, что они осведомлены о московской жизни в достаточной степени. Но в достаточной степени они были осведомлены только о жизни своего слоя. Проникший до МУРа в десяток слоев, Казарян нацелился теперь идти вглубь их, по вертикали. Он любил Москву, он хотел ее знать. Васин до ареста жил в Тишинском переулке, недалеко от Белорусского вокзала. Роковое это соседство - рынок и вокзал - в годы войны, в скудные послевоенные годы своей готовностью достать и продать все, рождало в слабых душах алчность, страсть к скорой наживе. Обманом купить подешевле, просто выманить, взять незаметно, украсть. Васин жил в одном из домов, построенных в конце двадцатых годов в стиле нищенского конструктивизма. Захламленный двор, занюханный подъезд, зашарпанная лестница. На третьем этаже, оглядевшись, Роман обнаружил квартиру номер двадцать три. Следуя указаниям, изложенным на грязной картонке, дважды позвонил. Дверь открыл маленький корявый мужичонка в ватнике и ушанке. Оценив экипировку хозяина, Казарян вежливо осведомился: - А что, в квартире очень холодно? - Нет, - удивился мужичонка. - Гора с плеч. Тогда зовите в гости, Васин. - А я уходить собрался, - негостеприимно возразил тот. - Поход ваш придется отложить. Я из МУРа. Оперуполномоченный Казарян. Вот мое удостоверение. - Роман был жесток, точен, сугубо официален. Пугал для начала. С шелчком захлопнул удостоверение, предложил безапелляционно: - Пройдемте в ваши апартаменты. В убого обставленной комнате Роман снял кепку, сел без приглашения на продавленный диван. Васин обреченно стащил с головы ушанку и примостился на венском стуле. - Давно в Москву прибыли? - задал первый вопрос Казарян. - Вчерась. - Что ж так задержались? - Попробуй на поезд сесть. Уголовниками все было забито. Такого Роман простить не мог. Спросил насмешливо: - А вы не уголовник? - Я дурак. Непрост, непрост был корявый мужичок Васин. - Ну, вам виднее. С однодельцами еще не встречались? - А зачем? - По старой, так сказать, дружбе. По общности интересов. По желанию получить часть того, что находится в пяти ненайденных контейнерах. Нами не найденных. - Глаза бы мои до самой смерти их всех не видели. - До вашей смерти или их? - До моей, до моей! - закричал Васин. - Перековались, стало быть, на далеком Севере. Что ж, похвально. Тогда, как на духу, а они вами не интересовались? Васин расстегнул телогрейку, потер ладонями портки на коленях, вздохнул. Решался - говорить или не говорить. Решился сказать: - Нинка моя говорила, что дня четыре как тому Виталька забегал: справлялся, не приехал ли я. - Виталька - это Виталий Горохов, который вместе с вами проходил по делу? - Он самый. - Еще что можете мне сообщить? - Все сказал, больше нечего. Мне бы, товарищ Казарян, от всего бы от этого отряхнуться поскорей, как от пьяного сна... Ишь ты, и фамилию запомнил. Не прост, не прост досрочно освобожденный по амнистии Васин Сергей Иосифович. Роман встал, сказал брезгливо: - Товарища на первый раз я вам прощаю. А вот собак тех, отравленных вами, не прощу никогда. До свидания, Васин, до скорого свидания, при котором вы расскажете все, что к тому времени будете знать о своих однодельцах. Я понятно излагаю? - Так точно. - Васин вскочил, вытянул руки по швам. В лагере приучили. От Тишинского до Первой Брестской ходьбы - пять минут. Жорка Столб набирал свою команду не мудрствуя лукаво, как говорится в казенных бумагах, - по районному принципу. Резиденция Виталия Горохова (пока еще по прозвищу Стручок) находилась во флигеле, в глубине старинного московского двора. Уже на подходе к неказистому этому одноэтажному строению Казарян услышал, что там глухо не музыкально поют: - Из-за вас, моя черешня, Ссорюсь я с приятелем. До чего же климат здешний На любовь влиятелен. Дверь квартиры выходила прямо во двор. Звонка не было. Казарян кулаком, тяжело, чтобы услышали, забарабанил в филенку. Открыла улыбающаяся, сильно наштукатуренная баба, открыла, видно с надеждой увидеть желанного гостя. А увидела Казаряна. - Чего тебе? - Мне бы Виталия повидать. - Ходят тут, понимаешь! - вдруг заблажила баба. - Знать тебя не знаю и знать не хочу. Баба орала, а Роман смотрел, как девочка лет пяти игрушечной лопаткой устраивала бурю в неглубокой луже. - Тише, тетка, - сказал он безинтонационно, - С милицией разговариваешь. - Я тоскую по соседству И на расстоянии. А без вас я, как без сердца, Жить не в состоянии. Дверь была открыта, и отчетливо слышалось, как выводили: с пьяным темпераментом, на крике, с деревенским подвизгом. - Безобразие какое-нибудь сотворил? - нормальным голосом спросила усмиренная баба. Казарян не ответил, сам спросил: - Гулять-то начали не рано ли? - Я его счас позову, - пообещала Казаряну какая-то баба и убежала. Через минуту появился Виталий Горохов, хлипкий еще юнец, белесый, румяный и пьяненький. - Чуть что, сразу Горохов! - с ходу атаковал он. Меня Советское правительство простило, а милиция все теребит, ничего я такого не делал и знать ничего не знаю. - Ты четыре дня тому назад Васина искал. Зачем он тебе понадобился? Виталий Горохов по прозвищу Стручок похлопал глазами и занялся непривычным для себя делом. Думал. И выдумал: - Он мне еще с тех времен полста должен. А я сейчас на мели. Вот и пошел к нему. Думал, что возвратился. А он не прибыл еще. - Ну, это ты врешь, - сказал Казарян. - Кто тебя к Васину посылал? - Не верите, да?! Раз сидел, значит, не верите!! - Стручок накачивал себя, чтобы для убедительности вызвать блатную истерику: - Тогда хватайте, тащите, в тюрьму сажайте!!! - Ты меня на стос не возьмешь, портяночник, - для ясности перейдя на феню, сказал Казарян. - И стойку со мной не держи. Не хочешь со мной калякать и не надо. Но запомни: ты на них шестеришь, и, если что, - они тебя сдадут первого. Не дожидаясь ответа, он повернулся и ушел. Но ушел недалеко: перейдя Брестскую, он вбежал в подъезд дома напротив и, поднявшись на пролет, стал у окна. Отсюда хорошо просматривался выход их флигелька. Ждал он недолго. На ходу натягивая пальтишко, выскочил из флигелька Виталий Горохов. Покрутился на месте, оглядываясь. Выбрался наконец за ворота, посмотрел направо, посмотрел налево и успокоенно двинулся быстрым шагом по своим неотложным делам. Спускаясь по лестнице, Роман тихо смеялся. Вести такого - милое дело. Наперед знаешь, где клиент будет проверяться. Тем более, что уже догадался, куда его несет. Несло Горохова на Пресню к Генке Иванюку, однодельцу. Все, как по расписанию. На улице 1905 года Стручок исчез в подъезде дома номер шестнадцать. Выбрав местечко поудобнее - за частым забором, - Казарян стал ждать. Минут через десять выскочил Горохов, суетливо и откровенно проверившись, побежал домой, допивать водку и песни петь. Роман, прождав положенный контрольный час, тоже побежал домой, на Петровку. Перво-наперво заглянул к начальству. Смирнова не было, и он отправился на свое рабочее место. Ларионов поднял голову от бумаг, с трудом понял, что пришел Казарян, и, ни слова не сказав, продолжил свое увлекательное занятие: чтение бумажек. Хевра брала ствол, брала грязно, подло и неумело. Постового милиционера ударили ножом сзади. Он, теряя сознание, успел вытащить пистолет и выстрелить, достав в плечо одного из бандитов. Они в ярости и страхе топтали его ногами, добивая. Потом побежали. Бежали в открытую, глупо и непрофессионально. Через три минуты милиция знала о происшедшем, через пятнадцать район был оцеплен, а через сорок Смирнов обложил кособокую с кривыми окнами избушку в Новогирееве. Александр выбрал булыжник поприкладистее и, остерегаясь, запустил им в окно. Раздался звон разбитого стекла. Теперь они его могли слышать. Подойдя с непростреливаемой стороны поближе, он громко и отчетливо произнес: - В связи с чрезвычайными обстоятельствами мне даны неограниченные полномочия. Я имею право не брать вас живьем. Со мной рядом товарищи и друзья убитого вами милиционера. Уйти отсюда вы сможете только двумя способами: в наручниках или в катафалке. Предлагаю сдаться. Предлагаю в первый и последний раз! - Гад! Падло! Пес рваный! - завыли, завизжали, закричали в избушке. И дважды выстрелили. Из двух стволов. Эти не сдадутся. Пьяные или намарафеченные. Смирнов, не торопясь, отошел к своим. - Сколько их там точно? - спросил у капитана, руководившего оцеплением. - А стволов? - Сейчас услышал два. - Я тоже услышыл. Еще могут быть? - Черт его знает! - Придется их брать, капитан. Я пойду, а вы отвлеките их. По окнам постреляйте, что ли. Все равно шум уже подняли. Смирнов вытащил из-под мышки свой фронтовой парабеллум. Ладонь ощутила теплую привычную рукоятку. Пошел. Капитан добросовестно отнесся к порученному делу. Методичный огонь по окнам не давал бандитам наблюдать за происходящим. Стоя с непростреливаемой стороны, Смирнов жестом подозвал троих милиционеров. - Когда я пойду, вы сразу же начните выламывать дверь. Перед дверью не стойте, дрыной какой-нибудь сбоку. По-настоящему ее ломать будете только после того, как услышите мои выстрелы в доме. Трое согласно кивнули. Жалея пальто, Смирнов по-пластунски полз к избушке. Дополз до угла, двинулся дальше, к первому окну. Добрался до него и залег. Стрелки все поняли и перенесли огонь на второе окно. За углом внушительно затрещало: трое начали ломать дверь. Прикрыв левым рукавом лицо, Смирнов нырнул в разбитое оконное стекло. Перекатываясь по полу, он произвел первый свой выстрел в бандита с пистолетом. Второго вооруженного он увидел лишь тогда, когда тот выстрелил в него. Выстрелил, но не попал. А Смирнов в ответ попал. Потом выпустил всю обойму над головами оставшейся четверки. На устрашение. Ворвались милиционеры. Неизвестно, кто стонал, неизвестно, кто плакал. Неиспорченных повязали. Смирнов поднялся, спрятал пистолет, стал отряхивать изрядно пострадавшее пальто. Подошел капитан, душевно доложил: - Четверо под стражей, одного вы уложили на месте, второй тяжело ранен. Санитарная машина сейчас прибудет. - Первый раз после фронта убиваю, - не капитану, себе сказал Александр. Достал из кармана мятую пачку "Беломора", спички, закурил и заметил, что пальцы дрожали. - Их бы всех за Игнатьева без суда и следствия к стенке поставить. - Поставят, - вяло успокоил капитана Александр и спросил: - А машина есть? - Да ваша же! - удивился капитан. - Тогда я поеду. Сами здесь разберетесь. - Спасибо, товарищ майор. - За что? За то, что человека убил? - Не человека. Бешенную собаку, - убежденно произнес капитан. - Александр Иванович, поехали, - предложил оказавшийся тут как тут шофер, мягко предложил, осторожно, как больному. - Не понимаю я вас, Александр Иванович, - сказал шофер Вася, когда "Победа" побежала по шоссе Энтузиастов. Вася был очень молодой, а потому до чрезвычайности категоричный. - Зачем-то самим? Приказали бы любому и все. - Что все? - не понял еще смурной Смирнов. - Пусть выполняют! А ваше дело - руководство осуществлять. - Стоять и смотреть, что ли? - Зачем же стоять? Советы давать, указания. Под пули командиру лезть негоже. Так и бубнил Вася до самого МУРа. Александр молчал. Никто не мог сделать этого, не подвергая себя смертельной опасности. Никто, кроме майора Смирнова, который в годы войны командовал ротой десантников. Не понимал этого молодой Вася. Сразу же ворвался в кабинет Казарян. - Позже зайди. Минут через пятнадцать. И, если можно, чайку сообрази. Покрепче. Казарян согласно кивнул, тихо прикрыл за собой дверь. Александр сел за стол, потом вспомнил, что в пальто, встал, разделся. Снова, откинувшись, устроился в своем полукресле. Поглядел немного в потолок и вытащил парабеллум. Извлек обойму, нашел в кармане запасную и загнал ее в рукоять. Открыл сейф, достал коробку с патронами и тщательно снарядил отстрелянную обойму. Опять уселся в кресло и стал ждать Казаряна. Ни о чем не думалось. Чаи гоняли с наслаждением. - Ты и жасминового слегка присыпал? - поинтересовался после второго стакана Александр. Казарян кивнул. - Откуда взял? - Китайский секрет, как говорится в одной детской книжке, - туманно ответил весьма довольный собой Казарян. - Он у секретарши Верки выпросил, - буднично раскрыл китайский секрет Ларионов. - Самого, значит, обделили, - догадался Александр. - Ничего, обойдется. У него китайские делегации часто бывают. Еще привезут. - Суров был с начальством Роман Казарян. - Намылит он загривок твоей Верке. - Для нее - пострадать за меня будет великим счастьем. - Трепло ты, Рома! - возмутился Ларионов. - У нее же любовь с Гришиным из НТО. - Так то земная любовь, меня же она любит неземной, я бы даже сказал - надмирной любовью. Отпустило затылок, перестали ломить глаза. Хорошее это дело сидеть со своими ребятами и гонять чаи. - Ты чего ко мне рвался? - вспомнил Смирнов про первый казаряновский визит. - Да дело было. - А сейчас нет? - И сейчас есть, но подождет. - Не подождет. Давай выкладывай. Смирнов отодвинул стакан и не спеша, с удовольствием закурил. - Я прав оказался, Саня, - заговорил Казарян, прихлебывая чай. - Огольцы задействованы на всю катушку. Кто-то через них искал Васина. По цепочке. На прямой связи, видимо, Геннадий Иванюк. Но и у него нет непосредственного контакта. Вероятнее всего - точно обусловленные по месту и времени связные. Мне люди нужны, Саня. Поводить вышеупомянутого Геннадия Иванюка. - Где я их тебе найду? Все на прочесывании. Мне и вас-то оставили под слезные причитания. - А что делать будем? - Плакать, - разозлился вдруг Смирнов. - Думай! Мне за вас всех, что ли, думать?! - Конечно, непосильная для тебя задача, - охотно согласился Казарян. - Смотри у меня, Рома, язык в момент укорочу. - Это каким же макаром? - В отделение Крылова переведу. Команда Крылова занималась карманниками. Работа хлопотная, на ногах, почти всегда безрезультатная и оттого крепко неблагодарная. - Произвол - главный аргумент начальства, - попытался продолжить сопротивление Роман, но Смирнов внимания на это не обратил и спросил по делу: - Кто у них за Ивана проходил? Жорка Столб? - Вроде бы он. - Почему "вроде"? - Вон Сережа во мне сомнения разбудил. Сережа, скажи. Тихий Ларионов был известен своей неукротимой въедливостью. За это и ценили. Он поставил стакан на сейф, поднялся: - В деле странный диссонанс... - Ты не в консерватории, Сережа, - вкрадчиво заметил Казарян. - Ты попроще нам изложи, по-нашему, по-милицейски. - Саня, почему он меня перебивает? - невозмутимо пожаловался Ларионов. Смирнов взглядом осадил Казаряна и кратко предложил: - Продолжай, Серега. - В деле странный диссонанс, - упрямо настоял на своем Ларионов и разъяснил: - Замысел - одно, исполнение - другое, а завершение совсем уж третье. - Объясни конкретнее, - попросил Смирнов. - Задумана вся эта операция весьма остроумно, я бы даже сказал - изящно. Исполнена же несколько грубовато - ну зачем было вохровца темнить, доски, по которым контейнеры катили, оставлены, следы от машины не уничтожены. Ну а уж Колхозник со шкурками на рынке - совсем никуда. - Выводы? - Смирнов входил в азарт. - Два последних этапа - это безусловно Жорка Столб. Задумал же всю операцию явно не он. И никто из тех, кто по этому делу проходил. Интеллектуальный уровень преступной группы оставляет желать много лучшего. - А что, Ромка, в Сережиных теориях что-то есть! - Смирнов тоже встал, малость побегал по комнате, подошел к окну, глянул на "Эрмитаж". Там уже горели огни, хотя было еще светло. - Все руки не доходят, с делом как следует познакомиться. Я же тебя просил, Роман, дать мне его! - Я тебе дал, и ты спрятал в свой сейф, - бесстрастно напомнил Роман. - А, черт, совсем забыл! - Смирнов кинулся к сейфу, зазвенел ключами, но в это время раздался другой звон - телефонный. - Майор Смирнов у телефона, - раздраженно представился он трубке, но через паузу раздраженную интонацию сменил на деловую. - Через три минуты буду. - Сам? - поинтересовался Роман. Смирнов кивнул. - Дождитесь меня. Я постараюсь быстрее отвертеться. Иван Васильевич стоял у окна и тоже смотрел на огни "Эрмитажа". На воле уже сильно посерело, и огни стали ярче. - Проходи, садись, гостем будешь. - Зачем вызывали, Иван Васильевич? - Господи, сколько же крови могут пролить убогие и осатаневшие недоумки! - выдохнул Сам, А Смирнов встрял: - Что надо сделать, чтоб они ее не пролили? - Перебиваешь начальство, Смирнов, грубишь. - В облаву, Иван Васильевич? - Ох и сообразительный ты, Смирнов! В облаву, в облаву! В Соломенной сторожке. - Когда? - Через два часа. Ты там со своими ребятами помоги. - Слушаюсь, - Смирнов встал. - И не обижайся. Нет у меня людей, нет. ...Александр заглянул в свой кабинет. Казарян и Ларионов увлеченно играли в тюремное очко. - Облава, бойцы! - оповестил их Смирнов. - По коням! Потеплело, потеплело наконец. Черная земля Страстного бульвара пронзительно пахла землей. Большие деревья были по-прежнему безлистны, но уже не мертвы. Их серые ветви серели по-весеннему. Они ждали настоящей жизни. И воздух стал другим. В нем любой звук несся далеко-далеко. Слышно было, как дребезжал трамвай на Трубной. Светились родным абажурным светом окна. Те, что в левой стороне Пушкинской площади. Призывно мерцал интимным пламенем ресторанный зал ВТО. Еще непривычно стоял Пушкин - лицом к Тверскому бульвару. На той стороне сияла огнями дежурная аптека и энергично функционировал пивной бар (с сорок девятого года - зал) номер три. Опять главный российский тракт. Двенадцатый троллейбус по позднему времени пер, победно подвывая со страшной силой. Мелькали остановки - Маяковская, Васильевская, Белорусский вокзал. Открылось широкое, в два полотна, Ленинградское шоссе. Улица Правды, гостиница "Советская". Пролетел мимо милый, словно на картинке из детской книжки, домик в псевдоготическом стиле, начался забор Петровского парка. От стадиона "Динамо" троллейбус пошел мягче и ровней. Этот отрезок шоссе строили пленные немцы. Военно-воздушная академия в Петровском дворце, метро "Аэропорт"... Иногда по ночам, когда мать бывала в рейсе, приходила соседка Валя, влюбленная в него до ненависти. Она приходила таясь, потому что он хотел, чтобы было так. Он не любил ее и она знала, что он не любит ее, но все равно приходила. Она-то любила. Он был одинокий мужик и поэтому не прогонял ее, что было бы честнее. А изредка он хотел, чтобы она пришла. Хотел он этого и сегодня. И она, будто зная, пришла. ...Они лежали рядом, усталые и отчужденные. Александр, чувствуя изначальную свою вину, ласково погладил ее по щеке. Она тут же заплакала. - Ну, что ты, Валюша, - дежурно утешил он, - все хорошо. - Что, что хорошо? - спросила она, не переставая плакать. Он не знал, что в данном случае хорошо, а что плохо. Сказал: - Успокойся. Мы же вместе. Вот и хорошо. - Кому хорошо? Тебе? Мне? - И тебе, и мне. - Как же, как же! Ты измучил меня, понимаешь, измучил! Я, как воровка, пробираюсь к тебе, когде нет твоей матери, я боюсь, что кто-нибудь увидит меня, услышит! Я никому не могу сказать, что я люблю тебя! - Господи! - сквозь зубы простонал он. Она затихла, потершись мокрым лицом о его бицепс. Потом рывком подняла голову и стала целовать его в плечо, в шею, в висок. - Я измучилась, Саша, и тебя измучила. Ну, прости меня, прости! - Эх, жизнь-жестянка. - Только и сказал он. Опять лежали молча. - Я тебе киевскую котлету принесла и салат. Утром позавтракай, как следует. А то все сухомятка. Язву заработать можно. Только разогрей обязательно. Валя работала официанткой в ресторане "Загородный" в Покровском-Стрешневе. - Ладно, - согласился Александр, подумал и спросил, чтобы был разговор: - Как там у вас в "Загородном" мои уголовнички? - Теперь все, как уголовники. Нахальные, рукастые, - забрюзжала вдруг жлобским голосом Валя. - Даже твой Алька разлюбезный. Недавно с компанией был. - Что, руки распускал? - Язык свой поганый распускал. - Удивительное дело профессия, - тихо посмеявшись, сказал он. - Говорила нормально, а как о работе своей вспомнила, так официанткой заголосила. - А ты иногда, как милиционер говоришь. - Да уж, куда деться, - согласился он и зевнул. - Устал? - Работы много, Валюша. - И завтра рано вставать. Спи милый. - Она теплой ладошкой прикрыла ему глаза. Он с готовностью их закрыл. - Спи, любимый, спи родной. - А ты? - уже расслабленно спросил он. - А я пойду. Спи, спи, спи... Он тотчас заснул, а она ушла. С утра неожиданно образовалось окно, и Казарян решил попытать удачу. К десяти он устроился в обжитом местечке за забором на улице 1905 года. Малолетняя шпана просыпается поздно, и он был уверен, что Геннадий Иванюк еще не ушел. В половине двенадцатого тот наконец явился на белый свет. Видимо, очень любили родители своего Гену. В щегольской буклевой кепке-лондонке, в сером пальто с широкими ватными плечами, в ботинках на рифленной каучуковой подошве, Геннадий Иванюк выглядел полным франтом. Прямо-таки студент-стиляга. Студент-стиляга перешел улицу и стал спускаться вниз, к метро. Казарян вел его на достаточном расстоянии, проклиная про себя свою заметную внешность. И чернявый, и перебитый, расплющенный боксом нос, и четкий след на скуле. Все это наверняка запомнил Стручок и доложил приятелю, какой мент к нему приходил. В киоске у Пресненских бань Иванюк взял кружку пива и выпил ее не спеша. Ехали они недолго, одну остановку. На "Киевской" вылезли наружу. Иванюк, нарушая, пересек проезжую часть и вдоль штакетника чахлого сквера направился к недействующему павильону старой линии метро. Казарян вошел в скверик и присел на лавочку у контрольного пункта троллейбусных маршрутов. Было без пяти двенадцать. Казарян хорошо видел, как Иванюк подошел к пивному ларьку у трамвайной остановки и взял две кружки пива, большую и маленькую. - Смотри, не обоссысь! - негромко пожелал Казарян, развлекая сам себя. Неторопливый паренек был Гена Иванюк. Высосал пиво и тихо так, нога за ногу, побрел к углу Дорогомиловской улицы. У пивного ларька остановился. - Неужели еще пить будешь? - злобным шепотом осведомился Казарян. Нет, Гена передумал-таки, направился к Бородинскому мосту. Невесть откуда рядом с ним оказался быстрый гражданин. Скорее всего из-за молодых деревьев, высаженных в честь трехсотлетия объединения Украины с Россией. Ромка Цыган? Гражданин обнаружил свой профиль, повернувшись к Иванюку и продолжая что-то темпераментно втолковывать ему. Точно, Ромка Цыган. Казарян перебежал к молодым деревцам - поближе бы, поближе. Длинный поводок чреват неожиданностями. Двое взошли на Бородинский мост. Зазвенел трамвай, и это был конец. Казарян смотрел, как трамвай поравнялся с любезной его взору парочкой, и Ромка Цыган побежал, наращивая скорость, рядом с ним, уцепился за поручень, прыгнул на подножку, сделал приветственно ручкой и уехал к Плющихе. Не догнать. Казарян без интереса наблюдал за Иванюком, который возвратился к метро и исчез в его дверях. Со злости Казарян зашел в деревяшку, ту, которую так и не посетил любитель пива Гена Иванюк, и взял кружку. Казарян стоял за столиком у окна, пил пиво и смотрел на прохожих. Люди в черном, синем, коричневом - невеселая серая толпа. Казарян вздохнул и допил остатки. К часу дня он был в МУРе. Ты где шлялся? - нелюбезно осведомился Смирнов. - Где надо, - огрызнулся Казарян. - Надо здесь. Следователь требует уточнений по делу Витеньки Ящика и Сени Пограничника. Отправляйся-ка к нему. - А ты? - А я наконец складское дело полистаю. Обиженный Казарян ушел. Смирнов открыл сейф, достал дело и углубился в чтение. Сей момент раздался звонок. Конечно же, Верка-секретарша. - Александр Иванович, срочно на совещание. ...Все-таки не выспался. Комиссар из главного управления журчал о профилактике, о неравнодушном подходе и о пользе коллективных комплексных мероприятий. Укачивало. Александр пялил глаза, чтобы не заснуть, приказывал себе не спать, старался всерьез думать о не сделанной еще работе. Не помогало. По-прежнему вело. Тогда он упер локоть в колено, ладонью решительно закрыл лицо - как бы для глубоких раздумий. И заснул. Проснулся от криков - начались прения. Кричали долго. Тут не поспишь. Но все когда-нибудь кончается. Кончилось совещание. Комиссар-начальство пожал руку нашему комиссару и отбыл. - Все свободны! - распорядился Сам и добавил: - Смирнов останется. - Побыстрее - как бы еще кого-нибудь не оставил - все покинули кабинет. - Ты почему на совещании спишь? - грозно потребовал ответа комиссар. Смирнов не испугался, знал, что Иван Васильевич сам бы поспал на этом совещании, если б мог. - Потому что не выспался, - отчаянно ответил Смирнов. - Дерзишь, а начальству дерзить не положено. - Не положено, чтобы отдел без начальника был. Не могу я, Иван Васильевич, разорваться - и отделением руководить, и с опергруппой выезжать и на совещаниях сидеть. Когда же новый начальник отдела придет? - А сам-то не хочешь начальником быть? - Пока не хочу. - Почему так. - Рано еще. Голову надо в порядок привести. У меня пока голова оперативника. Не более того. - Что ж, приводи свою голову в порядок. Может, потом она нам пригодится. Вот что, Смирнов, ты Скорина из области знаешь? - Значит, Игоря к нам - начальником. Другого не надо, Иван Васильевич. - С тобой, Смирнов, хорошо дерьмо есть. Обязательно изо рта вырвешь. - Не прогадаете, Иван Васильевич, ей богу, не прогадаете! - Ну, раз такой человек, как ты, одобряет, значит, будем назначать. ...От радостного этого известия расхотелось спать, и поэтому дело читалось легко. Он проштудировал половину, когда вернулся Казарян. - Три часа задаром убил! Ну, буквоед, ну, зануда! - Казарян сел. - Теперь хоть все в порядке? - Как в канцелярии у господа бога, - Казарян вытянул ноги и признался: - Я сегодня, Саня, Цыгана упустил. - Что так? - хладнокровно поинтересовался Смирнов. - На длинном поводке вел, чтоб не узнали, а он на ходу в трамвайчик, и будь здоров. Мальчики нам нужны, и чтоб понезаметнее были, похожие на всех, как стертый пятак. - И чтобы роту. Не меньше. - Иронизируй, иронизируй! Все равно без наружного наблюдения настоящей работы не будет. - Надо мечтать! Кто это сказал? - задумался Смирнов. - А в общем, некогда нам мечтать, Рома. Давай-ка по делу пройдемся. Кое-что занятное имеется... Зазвонил телефон. Оба с ненавистью смотрели на него. Грабанули известного писателя. И, естественно, - сразу же МУР. В помощь райотделу. Муровская бригада прибыла в роскошный дом на углу Скаковой и Ленинградского шоссе, когда там всю ночь шуровали районные. - Вам помочь? - спросил Александр у старшего группы, который диктовал протокол осмотра. Тот, оторвавшись от дела, кинул недовольный взор на печального гражданина, скромно стоявшего у притолоки, и ответил, как бы не отвечая: - Раз знаменитость, значит, МУР подавай, районные пентюхи обязательно завалят! - Мы собачку привезли, - сообщил Казарян. Районный пожал плечами: - Пробуйте. Только, по-моему, сильно все затоптали. Казарян спустился к машине, чтобы позвать Семеныча с его Верным, а Смирнов подошел к печальному гражданину. - Вы хозяин квартиры? - спросил Александр. Гражданин печально кивнул и вдруг быстро-быстро заговорил, уцепившись сильными пальцами за борт смирновского пальто. - Я не могу понять, почему он сердится. Я никого не вызывал, я только позвонил в союз оргсекретарю, спросил, что делать в таких случаях. Он сказал, что все возьмет на себя. - А в районное отделение кто сообщил? - Дворник наш, Галия Асхатовна. Она всегда после трех к нам убираться приходит. Пришла - а дверь не заперта, и никого нет. Она сразу к участковому. - А вы, э-э-э... - Смирнов намекнул на то, чтобы писатель назвался. - Василий Константинович, если позволите, э-э-э... - Александр Иванович. А вы, Василий Константинович, всегда в первой половине дня изволите отсутствовать? - Ни боже мой, Александр Иванович. Жена - да, дочка тоже. Жена на работе, дочка в институте, а я с утра до двух за письменным столом. - Почему же сегодня вас не было? - Срочно вызвали на заседание секции прозы. Старший из-за плеча на них недовольно посмотрел, давал понять, что разговор ему сильно мешает. Смирнов взял писателя под руку: - Мы мешаем, Василий Константинович. Где мы можем без помех поговорить? - Пойдемте на кухню, Александр Иванович. В стерильно чистой кухне на столе стоял пустой графинчик и пустой стакан. Смирнов понятливо ухмыльнулся: - От расстройства чувств позволили? - Не скрою: хотел было. Да он меня опередил. - Кто "он"? - Да вор этот. - Интересно. А много в графинчике было? Василий Константинович указал пальцем уровень. Грамм по сто-сто пятьдесят, не больше. - Я, честно говоря, днем не употребляю. Но сегодня, сами понимаете... - неизвестно почему оправдываясь, пояснил писатель. - А еще какая-нибудь выпивка в доме есть? - Отсутствует. - Писатель вздохнул. - Меня Ирина Всеволодовна бдит. - Что же из квартиры взяли, Василий Константинович? - Шубу жены, довольно дорогую, из обезьяны, каракулевую дочкину, два моих костюма, и так, по мелочам. - Что за мелочи? - Побрякушки всякие. Кольца, кулоны, часы. Они все в шкатулке лежали. - Действительно побрякушки или золото настоящее? - Золотые, естественно. Кольцо - маркиза с бриллиантами, кольцо с порядочным изумрудом, бирюзовый гарнитур, часы швейцарские в осыпи... - Ничего себе побрякушки. А деньги? - Денег в доме не держу. Понемногу в карманах, в сумках. А он, видно, деньги искал. Весь мой стол перевернул, мерзавец. - Спасибо, Василий Константинович. Скажите, а ребята стакан и графинчик смотрели? - Смотрели, смотрели. Сказали, что отпечатков нет, в перчатках, мол, работал. Смирнов прошел в спальню, куда уже переместилась группа. Старший вопросительно посмотрел на него. - По-моему, Скачок, - поделился своими соображениями Александр. - По-моему, тоже, - саркастически согласился старший. - Высокий профессионал. Работал в перчатках, ни одного пальчика. Замок отжат мастерски, взято все по точному выбору. - Скажите, - робко поинтересовался писатель, - почему когда вот здесь, в спальне, стояли прекрасные кожаные чемоданы, он, для того, чтобы уложить вещи, полез на антресоли и достал драный фибровый? Из-за спины писателя Казарян дал нужные разъяснения: - Чтобы все соответствовало, товарищ писатель. Вор чемодану и чемодан вору. - Не понял, - обернулся к Казаряну писатель. В ватнике и кирзачах и с заграничным чемоданом, представляете? Лакомый кусок для любого милиционера. - Теперь понял! - ужасно обрадовался писатель. - Мы вам не нужны? - спросил у старшего Смирнов. - Да уж как-нибудь обойдемся. - Эксперта я вам оставлю. А мы, Рома, с тобой пойдем погуляем. На улице встретили недовольного Семеныча и удрученного Верного. Семеныч, чтобы избежать подначки, начал первым: - Вы бы еще нас на улицу Горького вывели или на площадь Свердлова! Найдешь тут! Только собаку нервируют. - Докуда хоть довел? - миролюбиво поинтересовался Александр. - До Беговой. А там уж полный бардак, только нюх собаке портить. Смирнов посмотрел на Верного. Тот, будто понимая, виновато отвел глаза. - Не унывай, кабыздох! - Собачку не смей обижать. Если что - я виноват, - сказал Семеныч. Ничего не ответив, Смирнов ободряюще похлопал того по спине и вместе с Казаряном пошел дальше. Они пересекли Беговую и поплелись вдоль церковной ограды стадиона Юных пионеров. Из-за угла выползал трамвай. Двадцать третий номер. - А ну-ка покажи, как от тебя Цыган ушел! - требовательно предложил Александр. - А вот так! - заорал Казарян и с ходу набрал немыслимую скорость. Хотел вспрыгнуть на подножку, хотел, чтобы этого не смог сделать Смирнов, хотел уехать один, показал кукиш оставшемуся Александру. Казарян вспрыгнул на первую площадку прицепного вагона и торжествующе обернулся. Смирнов из последних сил бежал рядом с последней площадкой. Успел-таки, зацепился, прыгнул на подножку, глянул на Казаряна и показал ему кукиш. Роман ликующим криком вопросил: - Куда едем, Саня? - За кудыкину гору! - весело ответил Александр. За счастье - стоять на подножке мотающегося вагона и весело перекрикиваться с приятелем, стоящим на другой. Это счастье - ехать по знакомой, привычно любимой Москве, где они - ее истинные жители. Это счастье - ни о чем ни думать и лицом ощущать плотный несущий на тебя воздух. Молодые были еще тогда, здоровые... Они пересекли Ленинградское шоссе и по Дворцовой аллее вышли к устью Красноармейской улицы. Справа, на отшибе и от Красноармейской, и от высоких прекрасных деревьев причудливых аллей, рядом со складом, расположенным в бывшей церкви стиля ампир, стояла обширная пивная. Смирнов распахнул дверь, и они через предбанник проникли в помещение. Переполненная лишь в дни футбольных матчей, когда болельщики в предвкушении невиданного зрелища сдерживали свое возбуждение употреблением горячительных напитков до и расшатанную непредсказуемыми перипетиями игры психику теми же напитками после, пивная эта в обычные дни посещалась лишь немногими завсегдатаями. Двое офицеров-летчиков торопливо допивали пиво. Допили и стремительно удалились. А другая пара застряла ненадолго: молодые инженеры-конструкторы из ильюшинской шарашки, приняв по сто пятьдесят, бурно спорили по производственным вопросам. В углу щурился от удовольствия только что захмелевший алкоголик. За стойкой у сатуратора несла бессменную вахту буфетчица Дуська. К ней, весь сияя от возможности лицезреть такое, и направился Александр. - Сколько же ты лет за стойкой, добрая душа! - произнес он проникновенно и повернулся к Роману. - Помню, как она меня еще несовершеннолетнего жалела! Не положено вроде, ан нет, пожалеет пацана, нальет. - Несовершеннолетним спиртные напитки запрещено продавать, - сурово сказала Дуся. - Ты что, не узнала меня, Дусенька? - Узнала, Санечка. По шуткам твоим нахальным узнала. Александр был совсем рядом. Облокотился о стойку, грустно так посмотрел ей в глаза. - Что ты у него купила, Дуся? - Не понимаю, о чем вы, Александр Иваныч. - Ого, официально, как на допросе! И сразу с отказа. А если шмон с понятыми? Если найду? Соучастницей пущу, Дуся. Дуся тут же уронила слезу. Крупную, умелую. Смирнов ждал. Она достала из рукава кофты платочек, промокнула глаза, и высморкалась. - Ничего я у него не покупала. В залог взяла. - Покажи. Она выдвинула денежный ящичек и положила на стойку кольцо с зеленым камнем. Подошел Казарян, глянул на кольцо через Сашино плечо, удивился: - Вполне приличный изумруд. Вполне, вполне. - Изумруд, не изумруд, а на золоте - проба. - Сколько ты ему за кольцо отвалила? - ласково спросил Александр. - Я не покупала, я в залог. Сто пятьдесят ему налила. - Ты мне зубы не заговаривай. Сколько? - Двести рублей. - Вот и ладушки. А теперь - по порядку, и не торопись, с подробностями. Не впервой. Дуся рассказывала, как под протокол. - Часов в двенадцать явился. Тихий такой, спокойный. Постоял в дверях, осмотрелся - и ко мне. "Дусенька, - говорит, - край. Срочно к сестре ехать надо, а, как на грех, ни копейки. Возьми у меня кольцо, последнюю память о матери. Слезами обливаюсь, но продаю". Столковались на двух сотнях. Я ему сто пятьдесят налила и кружку пива. Отошел он к столику, за которым Кащей стоял, выпил свои сто пятьдесят, поговорили они с Кащеем и ушли. Все. - Чемодан при нем был? - задал первый вопрос Александр. - Явился-то без чемодана. А потом, когда они вышли, я в окно глянула. Вижу: с чемоданом идет. Значит, в тамбуре его оставлял. - Кащей - это Серафим Прохоров? - Он самый, Санечка. - Совсем, что ли, спился? - Пьет, сильно пьет. - А живет все там же, на Красноармейской? - Там же, там же. Напротив ильюшинской шарашки. Хоть и тихо говорила Дуся, но при словах "ильюшинская шарашка" инженеры быстро подняли головы от кружек и опасливо осмотрелись. - Наказала ты себя на двести рублей, - сказал Александр, взял со стойки кольцо и осторожно спрятал его во внутренний карман. - Тронулись, Рома. ...На углу Красноармейской возвышалось монументальное здание клуба летчиков - бывший ресторан сомнительной репутации "Эльдорадо". Напротив соперничало с ним шиком конструктивистское чудо - жилой дом работников авиации, в первом этаже которого находился гастроном. Заглянули туда. В винном отделе Смирнов спросил: - Кащей сегодня водку брал? - А когда он ее не берет? - вопросом на вопрос ответила ленивая продавщица. - Сколько бутылок взял? - А кто ты такой, чтобы тебе отвечать? - не могла перейти на ответы женщина. Вопросами отделывалась. Александр развернул удостоверение, показал. Продавщица с удовлетворением усмехнулась: - Достукался, значит. Три поллитры он взял. И не сучка, а "Московской". - Гуляет, выходит. Ну, будь здорова, тетка! - пожелал ей Александр и двинулся к выходу. Примолкнувший Казарян уважительно двинулся за ним. Во дворе кащеевского дома женщина рубила дрова. - Серафим дома? - спросил Смирнов. Женщина разогнулась, воткнула топор в колоду, заправила под платок высыпавшиеся из-под него волосы и ответила недобро: - Где ж ему быть? Если не в пивной, то дома. - Как к нему пройти? - По лестнице на второй этаж. Вторая комната направо. Казарян переложил пистолет в карман. - Что ж, правильно, - кивнул Смирнов, но свой оставил под мышкой. - Начнем, помолясь. Казарян резким ударом ноги открыл дверь и влетел в комнату. Следом за ним в помещение вошел Смирнов и прикрыл за собой дверь. За столом сидели двое, распивали. Но сейчас отвлеклись от хорошего занятия: смотрели на вошедших. - Оружие на пол! - приказал Смирнов. Кащей молчал, улыбался длинной застывшей улыбкой. Второй ответил спокойно: - Оружия никогда не ношу. Мне отягчающих не надо. - Пощупай его, Казарян. - Встать! - велел Казарян, и неизвестный гражданин послушно поднялся. Под мышками, под ремнем спереди и сзади, по карманам, в промежности, по голенищам скоро и умело проверил Роман и доложил, что не врет неизвестный. Пусто. Смирнов демонстративно, так, чтобы все видели, переложил пистолет, ногой придвинул к двери табуретку, сел на нее, не вынимая руки из кармана, распорядился: - Иди позвони, Рома! Чтобы сразу подавали. Роман вмиг ссыпался по лестнице. Не снимая с лица улыбки, Кащей сказал: - А я тебя помню, Александр. - Я тебя тоже, Серафим Николаевич. - Выходит, вора из тебя не получилось, и ты решил в цветные перекраситься. - Выходит так, Кащей. Разговор иссяк. Маялись в ожидании. Первым не выдержал неизвестный гражданин: - За что тормознул, начальник? - За кражу квартиры на Скаковой. - Ошибка вышла, начальник. Не был я там и знать ничего не знаю. - Зато я знаю. - Вещички-то нашел, начальник? - Не искал пока. - Вещичек нет, и кражи нет, начальник. - А мне много не надо, по малости обойдусь. Одного колечка от Дуськи хватит. Теперь все замолчали окончательно. Бывал в таких норах Смирнов, и часто бывал. Нищета закоренелого пьянства: неубранная кровать, грязное тряпье вместо постельного белья, взлохмаченное, как в бурю; подобранная на помойке мебель: разномастные табуретки, кухонная тумбочка с сортирным деревянным запором вместо стола. Господи, а запах! Пахло прокисшим алкоголем, нечистым потом, перебродившей помойкой. Зашумела под окном машина: Казарян загонял ее прямо во двор. - Пойдемте, граждане, - буднично сказал Александр. - А я-то зачем? - спросил Кащей. - Для порядка, - ответил Александр, и все трое спустились по лестнице. Кащей и гражданин привычно направились к распахнутым дверцам "воронка". - Не торопитесь, граждане, чистым, свежим воздухом подышим, - сказал Александр и оглядел двор. - В кащеевский сарай вы его не поставили, не дураки, в чужие - опасно, под замками они, да и заметить могут, за поленницами, ясное дело, не спрячешь. Вот что, Рома. Переверни-ка собачью будку. Казарян поднатужился и перевернул конуру. Конура встала на бок и обнаружила старый фибровый чемодан. Смирнов поднялся к себе в кабинет. За ним как привязанный плелся Казарян. - У тебя что, дел нет? - спросил Александр, усаживаясь. Роман сел напротив, устало растер ладонями лицо. - Саня, расскажи, как это ты сделал? - Ты же видел. - Видел, но почему именно так? Почему сразу в цвет? - Все примитивно, Рома, как обезьянья задница. - Не прибедняйся. Ты - великий сыщик, Саня. Смирнов тихо засмеялся и смеялся долго. Потом сказал: - Я - бывшая шпана, Роман. Я с московской окраины. Я такой же, как они. И поэтому мне не надо залезать в их шкуру, чтобы представить себе, как они могут действовать. Мысленно я просто действовал в этих обстоятельствах. - И как ты действовал в сегодняшних обстоятельствах? - Действовал все-таки он. Когда я увидел до капли выжатый графинчик, то понял, что маэстро с сильнейшего бодуна. Просто так выпить на работе профессионал себе не позволит. А то, что в квартире писателя действовал профессионал, понятно с первого взгляда. На скачок, Рома, он пошел непохмеленным, с нервишками врастопырку, - такого тоже просто так не бывает. Значит, вчера пропил все до копейки. Квартира без наводки тоже выбрана безошибочно. Следовательно, он или местный, или очень хорошо знает этот район. И вот он собирает вещички и выходит с чемоданом. Денег по-прежнему нет, а душа горит, писательские сто граммов ему - как слону дробинка. На что выпить? Надо реализовать взятое по мелочам. У Белорусского вокзала - суета, народу полно, товар спокойно не предложишь, да и милиция там постоянно. Беговая - слишком близко. Лучшее место - пивная на аллеях, к тому же известно, что Дуська по-тихому принимает товар. Нешумно, народу мало, подходы хорошо просматриваются, чуть что - можно задним ходом уйти в эльдорадовские переулки, где хрен его найдешь. И он туда отправился. А потом отправились и мы. - Железная логика! - восхитился Казарян. - Логика, Рома, появилась задним числом. Сейчас, когда я вслух рассуждаю. А тогда просто шел, как лунатик, его путем, и все. - Завидую тебе, Саня. - А я тебе. Конечно, в таких случаях тебе, Рома, будет труднее, чем мне. Хоть и путался ты с приблатненными, но ты - интеллигентный, воспитанный, с хорошо тренированным мышлением человек. Ты мыслишь глубже, остроумней, масштабнее. Со временем ты будешь моим начальником. Теперь засмеялся Казарян. - Ты что ржешь, будущий начальник? - Потому что смешно. Зря ты жалуешься на несовершенство своего мыслительного аппарата. Без стука в кабинет вошел Сам. Смирнов и Казарян вскочили. - Руководство Союза писателей просило меня передать вам благодарность за успешное и быстрое раскрытие дела, - официально сообщил Сам. - Деньгами бы, - помечтал вслух Казарян. Сам покосился на него грозно. Но клизму не вставил, было хорошее настроение, поворчал только: - Чего, как штыки, торчите? Садитесь! - и тоже сел на ближайший стул. - Потом потерпевший звонил. Слов подобрать не мог, только мычал от восхищения тобой, Смирнов. Говорит, что ты - герой нашего времени. Приятно? - Приятно, - вяло подтвердил Смирнов. - Казарян, ты у нас - самый образованный. Читал что-нибудь из того, что это писатель насочинил? - Читал. - Ну и как? - На уровне. Про то, как льют сталь, а шлак отбрасывают. - Злободневно, - неопределенно отозвался Сам. - Ну, на сегодня достаточно. Топайте домой, орлы. Казарян непроизвольно хихикнул. Сам покосился на него, спросил с опаской: - Ты что смеешься? - Представил, как орлы топают, товарищ комиссар! - Наглец ты и зубоскал, Казарян. Да, Саня, я сегодня со Скориным беседовал. Он мне понравился. Скромный в отличие от вас, наглецов. - Я завтра на работу во второй половине дня приду, товарищ комиссар. Можно? - Это почему? - недовольно осведомился Сам - любил, чтобы все всегда были под рукой. - В баню хочу сходить, помыться. От меня уже козлом отдает. - Уж если так запаршивел, то давай. - Сам поднялся. - Еще раз спасибо вам, ребята, за то, что муровскую марку высоко держите. В восемь часов они встретились у метро "Сокол" и пошли к Ивану Павловичу. Квартиру эту на улице Левитана Иван Павлович получил год тому назад. Получил, конечно, он, но выбирала ее Алевтина Евгеньевна, Алькина мать. Когда Ивану Павловичу стало совсем невмоготу ходить в уборную через двор, она написала гневное письмо секретарю М.К. Никите Хрущеву. Письма по жилищным делам Хрущев, вероятно, получал тысячами и вряд ли сам лично на них реагировал. Но с этим письмом, именно с этим, он ознакомился потому, что писалось в нем о тяжкой судьбе его однокашника по Промакадемии. Незамедлительно приехал помощник с ордером, и все семейство переехало в шикарную двухкомнатную квартиру. Алик в этой квартире не жил: два года как он вместе с женой, а потом и дочкой поселился в комнате Ларискиного мужа, который вместе с Ларисой жил за границей. Он был помощником военно-морского атташе в Дании. Сестра баловала Алика: привозила и присылала ему разнообразные заграничные шмутки, и поэтому он считался пижоном. Его даже прорабатывали на комсомольском собрании, как стилягу. Они повернули направо к Песчаной улице. Когда проходили Песчаные бани, Александр напомнил сам себе: - Завтра в баньку схожу. Перешли по мостику речку Таракановку. - Сколько ты отца моего не видел, Саня? - Полгода, Алька. - Виновато признался Александр. - Ты только не пугайся. Он очень изменился. - Господи, ну почему так? Ведь он был здоров как бык! - Ты, главное, виду не подавай. Но и не резвись слишком бодро. Он ведь все про себя понимает. Пришли. Перед дверью Смирнов подобрался, снял кепку, пригладил волосы и обернулся к Алику. Тот кивнул - порядок. Иван Павлович, маленький, сухонький лежал на диване и улыбался им. - Выбрался ко мне все-таки. Ну, здравствуй, Александр. Он отодвинул книгу, очки и осторожно поднялся. В ловких светлых брюках, в бежевом, мощной вязки пуловере, в белоснежной сорочке с распахнутым воротом (все Ларкины презенты) он выглядел хрупким морщинистым мальчиком. Смирнову стало больно и страшно. Он весело улыбнулся и сказал: - Здравствуйте, Иван Павлович. Вы просто какой-то иностранец! - Ларка одевает. А что? Правда, ничего? - Шик-модерн! В комнату вошла Алевтина Евгеньевна и строго спросила: - Александр, ты есть хочешь? Алика я не спрашиваю. Он хочет всегда, жена так его кормит. - Уж и не знаю, Алевтина Евгеньевна. Не думал как-то. - А я знаю. Хочешь. - Аля, - попросил Иван Павлович, - дай нам поговорить, а? - Говори, конспиратор, - ласково обиделась жена и ушла на кухню. Алик взял в руки книгу (то был "Петр Первый"), осмотрел ее, большим пальцем листанул как карточную колоду. - Лейпцигское издание, - догадался он. А, собственно, почему стоим? В ногах правды нет. Иван Павлович устроился на прежнем месте, Александр сел на стул у круглого стола, а Алик развалился в старом своем привычном кресле. - А где она есть? - спросил Александр и, вспомнив, рассказал, посмеиваясь: - Еду как-то на двенадцатом по Ленинградке. Народу довольно много. Кондукторша объявляет: "Следующая - Правда!", а вальяжный такой мужик, выпивши, естественно, спрашивает мрачно: "А где она, ваша правда?" В момент весь троллейбус притих. Никто не смотрит друг на друга, и все чего-то ждут. Вальяжный гражданин сошел у Лозовского, и все сразу оживились, заговорили... - Ты к чему это рассказал? - поинтересовался Иван Павлович. - К слову пришлось. Забавно. - Забавного мало. Запуганные люди, запуганные. Все боятся. Начальства, соседа, что люди скажут. - А лучше, чтобы ничего не боялись, Иван Павлович? - Человеку нужна свобода, Александр. Свобода от страха. - Вон мои клиенты получили свободу. Никак не расхлебаем. - Вы им не свободу дали, а из тюрьмы выпустили. - Не вижу разницы. - Твои клиенты - пена, грязная пена. Для них свобода - вседозволенность. Свобода нужна народу, который избрал в истории свой путь. Свобода позволяет каждому сознательно с внутреннего своего согласия идти этим путем. А страх ждет палки. Палка или бьет, или указывает. - А если не пойдут этим путем без палки? - Значит, я прожил неправильную жизнь. - Все-таки порядок нужен, Иван Павлович. - Да. Порядок народовластия, порядок демократии. - Вот вы говорите - народ! Народ! Народ - это люди, человеки. За ними - глаз да глаз. Распустить, так черт-те что получится. - Бойся профессиональных шор, Александр. Я знавал многих, считавшших и считающих, что люди стадо несмышленышей, которому помимо вожака нужны пастух и свирепые кавказские овчарки. Пастух направит куда надо, а овчарки не пустят куда надо. - Я, что ли овчарка? - с обидой спросил Александр. - Не стань ею, Александр. - Иван Павлович не выдержал, поднялся, с трудом прошелся по комнате. - Умер тот, кого я боялся. Единственного боялся, его. Мы себя всегда оправдываем. И я оправдывал себя и всех. Старательно отряхиваясь от сомнений, думал: так надо, это историческая и сегодняшняя необходимость. И, не размышляя, делал, как указывал он. Мы потихоньку становились рабами, потому что страх порождает рабов. Он всех загонял в страх, чтобы сделать народ послушным стадом. Крестьян - беспаспортным режимом, рабочих - законом о прогулах и опозданиях, интеллигенцию - идеологическими компаниями и постановлениями. Иван Павлович закашлялся. Воспользовавшись паузой, Алик прочитал стихи: - Оно пришло, не ожидая зова, Оно пришло и не сдержать его. Позвольте мне сказать вам слово, Простое слово сердца моего. - Это еще что? - откашлявшись, спросил Иван Павлович. - Стихи, - объяснил Алик. - В сорок девятом три наших самых знаменитых поэта написали их к его семидесятилетию. Кончались они так: "Спасибо вам за то, что вы живете на земле". А называлось "Простое слово". А ты сегодня нам свое простое слово сказал. - Э-э-э, да что там! - махнул рукой Иван Павлович. - Мало ли за двадцать пять лет слов наговорили. И великий, и учитель всех и вся, лучший друг советских физкультурников. И я эти слова говорил. Он отошел к окну и оттянул штору. За окном окружная железная дорога: светили прожектора, бегал маневровый паровоз, стучали, как в кузнице, железными буферами перегоняемые с места на место вагоны - формировался состав. А над всем царил искаженный динамиками нетерпимый бабий голос диспетчера. Он нас к победе привел, Иван Павлович, - в спину ему сказал Александр. Иван Павлович обернулся и ответил ему, как недоумку: - Запомни раз и навсегда: к победе привел нас ты. И миллионы таких, как ты. - Он прошел к дивану и опять прилег. Устал. - Я очень на вас надеюсь, Саша. На тебя и на этого вот балбеса. В ваших руках будущее великой державы. Вы, лучшие из лучших, фронтовики... - Лучшие из лучших в земле мертвые лежат, - с горечью перебил Смирнов. - А ты? - А я - живучий. Только и всего. - Так стань лучшим. В память о тех, неживых. - Иван Павлович, за что вы сидели? - вдруг спросил Александр. - Ни за что. - Поэтому и выпустили? - Выпустили потому, что я ничего не подписал. - А что надо было подписать? - Что я - шведский шпион. - Почему шведский? - А что шпион, ты не сомневаешься? - пошутил Иван Павлович. - Я в тридцать третьем в командировке в Швеции был. Ну, все. Устал я, давай прощаться. Я, наверное, тебя в последний раз вижу. Иван Павлович поднялся, и они обнялись. В это время из кухни заявилась Алевтина Евгеньевна и удивилась: - Это еще что такое? - Прощаемся, Аля. - Ну уж нет. Они еще ужинать будут. Марш руки мыть и за стол! Часов в двенадцать, сытые и слегка осоловевшие от сытости, Смирнов и Алик с удовольствием вышли на свежий воздух. Александр с радостью вспомнил: - Слава богу, завтра рано не вставать. Я тебя до метро провожу. - Давай через поселок "Сокол", а? Среди высоких сосен в тихих закоулках прятались как бы в беспорядке причудливые нерусские дома - коттеджи. Высокие кровли, интимные подъезды, ухоженные палисадники. У одного из них Алик остановился. - Вот в этом доме мы жили до тридцать пятого года. - Зачем же в наши бараки переехали? - Отец тогда на короткую стройку уезжал в Воронеж. Ну, и нас с собой взял. А здесь приятеля своего поселил на время. Отец часто в Москву выезжал. Однажды приехал и матери говорит: извини, но я на наш дом дарственную приятелю оформил. У него прибавление семейства ожидается, ему сейчас с удобствами жить нужно, а у нас отпрыски уже взрослые. Вернемся, получим что-нибудь. - А что приятель? - спросил Александр. - Не знаю. Алик усмехнулся. - Отец после отсидки с ним не встречался. - Хороший дом, - оценил коттедж Александр. - Если бы в нем жили, может, и не заболел бы Иван Павлович. - Заболел бы все-таки, Саня. Ему там легкие отбили. С пригорка они спустились к развилке Ленинградского и Волоколамского, у генеральского дома перешли на ту сторону к станции метро. Постояли перед прощаньем. - Нашел убийцу того, которого в Тимирязевском лесу? - По-настоящему руки не доходят. Текучка, суета, другие дела. - Конечно, если бы убитый секретарем райкома был, что только бы этим и занимался. А то - уголовник уголовника убил. Пусть себе счеты сводят. Даже лучше - меньше преступного элемента. - Что это ты вдруг вскинулся, Алик? - Я не вскинулся, я две картинки увидел и так отчетливо, что сердце заболело: на колеблющихся ножонках шагает, падая к маме в руки, веселый, беззубый младенец, и мать смеется от счастья. И другая: лежит на грязном снегу с дыркой во лбу уголовник, который никому не нужен. Один и тот же человек. Вот он и вот он... Смирнов посмотрел на Алика без злости и признался: - Вчера, Алик, во время задержания я тоже убил человека. Потому что нельзя было не убить. По утреннему делу в бане было малолюдно. Александр сам раскочегарил парную, два раза, через паузу, чтобы каменка подсохла и прокалилась снова, поддал и забрался на верхний полок. Первый пар он принимал всухую. Поначалу сильно обжигало. Он натянул на голову старую шляпу, чтобы не спалить уши. Лежал и предвкушал минуту, когда пробьет первый пот. Пот наконец обнаружился мельчайшими идеально округлыми капельками. Тогда он сел и стал ждать, когда оптечет. Потекло и вдруг сразу: из-под мышек, в паху, со лба, из-под бровей. Заливало и ело глаза. Он закрыл их и застонал от удовольствия: гудели косточки. Хорошего понемножку. Он вышел в мыльную и позвал банщика. Ефим Иванович, в клеенчатом своем переднике, прикрывавшем срам, напоминал египтянина с картинки в учебнике древней истории. Египтянин уложил великороста Смирнова на шершавую ноздрястую каменную лавку и приступил. В шайке сбил могучую пену и нежно покрыл ею Александра. Прошелся, еле касаясь по всему телу, а потом, взяв грубую мочалку, намылил всерьез. Один раз и второй. В третий раз мылил мочалкой из морской травы, окатил горячей, окатил холодной, с удовлетворением услышал, как ахнул пациент, спросил почтительно: - Попять, Александр Иванович? - Ты не спрашивай, ты действуй, - томно посоветовал Александр. Ефим Иванович надел рукавицы и стал действовать. Не массировал по-интеллигентски - топтал мышцы, ломал конечности, выворачивал суставы. Александр рычал от наслаждения. Наконец Ефим Иванович сказал: - В лучшем виде, Александр Иванович. - Подожди маленько, Ефим Иванович, - умоляюще вымолвил Александр. Он лежал с закрытыми глазами, ощущая свой организм в разобранном по частям состоянии, но вновь собранный. Насытился этим ощущением и спросил: - Сколько я тебе должен? - С вас ничего не возьму, Александр Иванович. Себе в удовольствие вами заниматься. - Советская милиция взяток не берет, - отрезал Александр и сел. - Иль нагрешил, Иваныч? Отмаливаешь? - Типун вам на язык! - То-то. Я десятку тебе приготовил. На чистом белье. Возьми. - А теперь - веничком. На этот раз поддал кваском. Почти видимым шаром выкатился из каменки хлебный дух и стал раздуваться, принимая форму парной. Потом соединился с запахом распаренной в кипятке березовой листвы. Веник неистово гулял по телу сотрудника милиции Смирнова, не жалея его ничуть. День был ярок. Молодое весеннее солнце придавило глаза. Александр, сощерившись, глянул на солнце, потом перевел глаза на пивную, примостившуюся у входа в баню. У пивной стоял Виллен Приоров и с чувством допивал вторую кружку. - Здорово, пивосос! - обрадовался Александр - есть компания. - Прогуливаешься? - Привет, - допив кружку, сказал Виллен. - Обеденный перерыв. - Что же здесь? Твою пивную закрыли? - Там начальство шастает иногда. Смущать их не хочу. Виллен работал младшим научным сотрудником в одном из исследовательских медицинских институтов, который по старинке называли ВИЭМом. Без запроса из оконца подали полную кружку. - Спасибо, - поблагодарил Александр и в ответ протянул деньги. - А сто пятьдесят? - удивился Виллен, не увидев положенного стакана. - На работу сейчас иду. - Так я тоже на работу, а принял. - Да какая у вас в научных институтах работа - прими, подай, выйди вон. А у нас в милиции, друг мой, Виля, головой работать надо. - Смотри интеллектуально не перенапрягись, руки шпане выкручивая. Оба посмеялись, удовлетворенные каждый самим собой. - Поймал убийцу-то из Тимирязевского леса? - спросил Виллен. - Поймаю! - мрачно буркнул Александр. Надоели до тошноты однообразные дурацкие вопросы. - Ты их не лови, Саня, ты их стреляй. И тебе хлопот меньше, и людям полезнее. А то ты их посадишь - глянь, кто-нибудь представится, опять амнистия. И опять ты весь в мыле, днем и ночью. Головой работаешь, за ноги-руки их хватаешь, в узилище тащишь... Перпетуум-мобиле, Санек. - Сколько уже принял? - не в склад, не в лад поинтересовался Александр. - Я же сказал - сто пятьдесят. - А веселый на четыреста. - Я не веселый, я умный. В корень зрю. - И что в корне разглядел? - Суть. Суть в том, что многие и очень многие не должны жить на этой грешной и без них, на этой терпеливой земле. - А ты? - Что - "а ты"? - После ста пятидесяти Виллен туго соображал. - Ты должен жить на этой грешной земле? - Разумеется, - со смешком ответил Виллен. Александр торопливо допил пиво, глянул на часы, всем своим видом демонстрируя необходимость отчалить. - Ну, мне пора. - Он пожал Виллену руку и зашагал к метро. - Так ты пристрели убийц, доставь мне такую радость! - крикнул ему вслед Виллен. День выдался - что по нынешним временам редкость - почти без происшествий, и Смирнов, не отрываясь, добил наконец злополучное дело. Закрыв последнюю страницу, он ударил кулаком в стену: созывал на совещание сотрудников вверенного ему подразделения. Подразделение в составе Сергея Ларионова и Романа Казаряна явилось незамедлительно. - Ознакомился, - с гордостью сообщил им Смирнов. - Теперь вместе помозгуем. - Мозговать рано. Данных маловато, - возразил Казарян. - Мы для начала покопали сверху. Сережа - по основным вариантам, я - по малолеткам и свидетелям. С кого хочешь начать? - Давай-ка, Сережа, - решил Смирнов. - Я прошел по семерым. Пятеро законников: Георгий Черняев, он же Жорка Столб, Роман Петровский, он же Ромка Цыган, Алексей Пятко, он же Куркуль... - Да знаем мы их всех! - не выдержал Роман. Не ценил он дотошность и систему, любил налет на обстоятельства и озарение. - Не перебивай, - спокойно, как он привык это делать, осадил его Ларионов. - Продолжаю. Леонид Жданов, он же Ленька Жбан, и Самсонов, он же Колхозник. Я специально их перечислил по порядку иерархической лестницы. В этой банде никто из них за время пребывания в уголовном мире по мокрому делу не проходил. Правда, Цыган привлекался к ответственности за драку с телесными повреждениями. Все они москвичи, за исключением Столба, проживающего в Костине Московской области. - Потомок, следовательно, колонистов знаменитой болшевской колонии, - не выдержав, прокомментировал Казарян. - Именно, - подтвердил Ларионов. - Все они освобождены по амнистии с условием минус шестнадцать, а для Москвы минус сто. Естественно, что в Москве, если они действительно находятся в Москве... - В Москве, в Москве! Я Цыгана собственными глазами видел! - вставил Казарян. - ...В Москве они вынуждены находиться на нелегальном положении, по хазам, - невозмутимо продолжал Ларионов. - Теперь - о каждом. Номинальный главарь... - Почему номинальный? - спросил Смирнов. - Свои соображения по этому поводу я уже излагал. Номинальный главарь - Георгий Черняев. Очень силен физически, в юности занимался классической борьбой не без успеха. Сообразителен, опытен, довольно ловок. Начинал он как краснушник на Ярославской железной дороге, за что судим в 1948 году. Выйдя на свободу в пятидесятом, сменил профессию, стал гастролировать. Трижды привлекался за кражи в гостиницах в разных городах, и трижды отпущен за недоказанностью. В связи с этим стал почти легендой уголовного мира. Грабеж склада - первый в его воровской биографии. - Он убить мог? - взял быка за рога Смирнов. - По-моему, пойти на убийство может только в самом крайнем случае, спасая свою шкуру. Следующий - Роман Петровский. Хорош собой, пользуется успехом у женщин, нахватан до того, что на первый взгляд может сойти за интеллигента. Импульсивен, легко возбудим, авантюрист по натуре. Профессия - маршрутник, работал в основном в поездах с курортными дамочками. На убийство может пойти лишь в состоянии крайнего возбуждения. У нас не тот случай. Алексей Пятко. Тихарь, специалист по незапертым квартирам. Труслив, жаден, до предела осторожен. Довольствуется малым, но за добытое держится зубами. За что и получил кличку Куркуль. Убьет, если у него станут отбирать его кровное. И только в этом случае, больше ни в каком. Леонид Жданов, убитый. Щипач, и этим все сказано. И, наконец, Николай Самсонов. Туп, злобен, неудачлив. Шуровал на вокзалах. Не столько воровал, сколько отнимал у слабых. Такого можно заставить совершить всякое. - Серега, ты молодец! - заорал Казарян. - Твоя занудливая система - великая вещь! Разложил все по полочкам и сразу же этим сто вопросов поставил. Кто их свел? Кто их навел? Почему они работали не по профессии? - Где они жили до совершения преступления? - спросил Смирнов. - Георгий Черняев - в Костине. Лесная, дом шесть. Роман Петровский в Шебашевском переулке, дом пятнадцать. Леонид Жданов - улица Расоковой, дом семь, квартира двадцать три. Алексей Пятко - Бутырский вал, дом четыре "а", квартира три, Николай Самсонов - Третья Тверская-Ямская, дом тридцать шесть, квартира два "а". - За исключением Черняева, все, в принципе, из одного района, - сказал Смирнов. - Вероятнее всего, были знакомы до этого дела. Но Казарян прав - слишком, слишком разные, и все, как один, вряд ли пойдут на убийство. - Еще несколько слов, - Ларионов собрал бумажки и сложил их в папку. - Склад этот - в Ростокине, в районе, никому не известном из этой компании. Следовательно, наводка, и серьезная наводка. Для такой наводки наши бакланы - разметчик меховой фабрики Серафим Васин и шофер Арнольд Шульгин - люди неподходящие. Шофер не из этой конторы, он работал на пивзаводе, а Васина, я думаю, уговорили, хотя с ним сложнее - территориально близок к основному составу группы. - "Основной состав"! Прямо-таки футбольная команда, - прокомментировал Казарян. - Тогда под моей опекой - запасные. Все четыре моих огольца, получившие срок, - порождение уголовной романтики. Песни блатные, героические рассказы про невероятные успехи, мифы о воровском братстве, первые знакомства с деловыми, поручения по мелочевке. На самом деле играли роль отвлечения, и не более того.